Мой пятый ребëнок.

Моя жизнь до лета 2021 года была звонкой, веселой, наполненной смехом наших троих детей и уверенностью, что так будет всегда. Мы ждали четвертого ребëнка.

А в июне случилась катастрофа. «Полная отслойка плаценты. Так бывает», — сказала врач. Нашу маленькую дочку спасти не удалось, а сама я провалилась в полубессознательное состояние.

Несколько дней прошло в тумане на обезболивающих. Смутно помню, как мне переливали плазму из-за большой кровопотери, потом помню реанимацию, судороги эклампсии и ИВЛ...
И молоко. Пришло молоко, которым некого кормить.

Я узнала свой диагноз: у меня отказали почки. Первые дни тело распухало, отëки даже изменили черты лица. Креатинин зашкаливал, превращая кровь в яд. Потом был гемодиализ, но диализ — это не лечение, а поддержка жизни. Я не могла ходить — меня возили на инвалидной коляске. Не могла есть, а то, что всë-таки съедала, тут же выходило обратно мучительной рвотой. Давление заставляло виски раскалываться. Я таяла на глазах, теряя по полкилограмма в день.

Но я жила. И размышляла. Если я осталась жить, значит так нужно? Значит, я должна сделать ещё что-то важное.

Раньше я думала, что искусственная почка - это что-то, размером с настоящую почку. Оказалось, это - шкаф размером с холодильник. Меня к нему подключали каждый день, потому что "острая больная", спустя время перешли на периодичность "раз в два дня". Катетер в шее, монотонное гудение, щелканье насосов, перекачивающих мою отравленную кровь, очищающих ее и возвращающих обратно.
Через 1,5 месяца меня выписали, но теперь всю жизнь три раза в неделю по четыре часа я должна быть на процедуре гемодиализа.

Я приняла эту новую реальность. Наладила быт. Моим детям пришлось быстро повзрослеть, но это было им на пользу. Я даже вышла на работу, хоть на полставки. Оформила инвалидность.

Через полгода случилось что-то странное: в очередном анализе цифры были лучше, чем должны. «В лаборатории ошиблись», — сказала врач-нефролог. Но через месяц креатинин стал ещё ниже. «Странно. Но это временно, скоро опять скакнëт вверх», — пожимали плечами доктора.
Я задаю прямой вопрос: могу ли я выздороветь? Прямой ответ: нет, и не мечтай. Лучше не теряй время, а вставай в лист ожидания на пересадку донорской почки. Гемодиализ - это на всю жизнь, причëм не слишком длинную.

Но когда креатинин в мае показал 215, я потребовала провести обследование.
Меня направили в Москву. 15 июня был мой последний сеанс гемодиализа. Я посмотрела на переливающуюся в трубках кровь и сказала:
— Я здесь последний раз.
— Это невозможно, — улыбнулся московский доктор.
Угадайте, кто оказался прав?
Каждый день после этого у меня брали кровь из вены, проверяя креатинин и наблюдая, выдержу ли я, не рухну ли обратно в уремическую кому. Я выдержала. Мой организм без какой-либо поддержки сам держал креатинин на уровне 230-270. Это была моя новая, странная норма. Гемодиализ был побежден.

Чтобы поставить окончательную точку, мне сделали биопсию почки. Я ждала вердикта с замиранием сердца, не зная, на что надеюсь. Результат ошарашил всех. «Кортикальный некроз. Поражено девяносто три процента ткани». Врач, пожилой мужчина с умными усталыми глазами, смотрел на меня как на призрак.
— Этого не может быть, — сказал он. — При таком поражении вы не можете просто сидеть и разговаривать со мной… — он запнулся. Кажется, его научная картина мира дала трещину.

А я? Мне был поставлен диагноз, который ничего не объяснял и не менял. «Кортикальный некроз». Звучало как приговор из учебника патологической анатомии. А я-то была жива. Отлично себя чувствовала. Могла дышать без тошноты, есть без рвоты, обнимать своих детей и мужа, танцевать и радоваться жизни!

Я стала своим личным лаборантом. Каждые две недели я ходила в поликлинику и сдавала кровь. И с затаенным дыханием смотрела на результат. Креатинин падал. Медленно, упрямо, вопреки всем учебникам. Со 270 до 230. С 230 до 190. И тогда во мне, осторожно, как первый росток после пожара, проклюнулась мысль: если врачи так ошиблись насчет диализа… Могут ли они ошибаться насчет всего остального?

Однажды вечером, когда дети уснули, я сказала мужу:
— Я хочу еще ребенка, — я знала, что он тоже мечтал об этом.
— Нет, — ответил муж. — Это большой риск для тебя.
— Но посмотри на моë здоровье, состояние, настроение! Креатинин упал до 150, я полна сил и энергии. Мы справимся! Где сейчас эти врачи, которые гарантировали мне полуживое существование?

Ещё два года я размышляла, присматривалась к своему состоянию, следила за анализами. Много разговаривали с мужем. И решились.
Я верю в себя и в Божью помощь. Он сделает всë, что нужно для моего здоровья и спокойствия. Любимый обнял меня и сказал:
— Мы справимся.

Врачи, конечно, были против. Нас отговаривали, давили статистикой, пугали смертельными рисками. «У вас уже трое детей! Зачем вам это?» Но мы с мужем всегда хотели большую семью. Для нас трое — это не много. Это только начало. И мы верили. Верили в мои странные, неподдающиеся логике анализы. Верили в то чудо, что уже случилось с нами однажды.

Всю беременность я провела под строжайшим наблюдением в больнице. Это была цена нашей веры. Мой муж совершил свой подвиг. Он работал, чтобы обеспечить нас всех, и управлялся с тремя детьми дома, становясь для них и папой, и мамой. Он был моей скалой, моим тылом, моей несокрушимой поддержкой.

Я же жила от анализа к анализу. Каждый забор крови был маленьким экзаменом. И мой организм сдавал его на пятерку. Креатинин послушно не рос. Он замер на своем новом уровне, словно говоря: «Я справлюсь. Доверься мне». И только к седьмому месяцу, когда нагрузка на почки ощутимо возросла, он сдвинулся с места, стал расти. Консилиум врачей принял решение о кесаревом сечении.
Малыш родился раньше срока. Наш пятый ребëнок. Маленький, сморщенный, но такой чудесный! Его рождение — это победа. Над страхом, над статистикой, над диагнозом в медицинской карте.

Когда я смотрю на него, я вспоминаю и свою дочь, которая умерла в 2021. Но детей должно быть много, чтобы было о ком заботиться. А не погружаться в ужас потери ребëнка и сходить с ума от несправедливости мира.

Сын быстро набрал вес в детском отделении, крепчал прямо на глазах. А дома его ждала самая шумная встреча! Он сразу стал любимчиком старших детей.

Мы любим всех наших детей одинаково сильно. Они — наше сокровище. Мы гордимся достижениями каждого ребенка и стараемся много времени проводить все вместе.
Мой старший сын — серьëзный, вдумчивый молодой человек, айтишник. Дочь — артистка и мультиинструменталист. Средний сын проявляет яркие инженерные способности. Ну а в чëм будет крут младший — пока неизвестно, но уже своим появлением на свет он сумел всех удивить.

Теперь я знаю точный ответ на вопрос, что сильнее — бездушные цифры диагноза или воля к жизни. Я — эти семь процентов. Семь процентов надежды, которые победили девяносто три процента поражения. И сто процентов любви, которые дали силы бороться и верить вопреки всему.

P. S. Ещë мы планируем усыновление. Детей должно быть много. И совсем не обязательно их надо рожать с такими рисками, можно и готовых взять.