"Без вести забытые." Как далекое прошлое меняет нашу жизнь сегодня

Автор: Дарья Баринова
Источник: журнал «Фома»

Что происходит с человеком, когда у него нарушается память о роде? Может ли далекий предок влиять на нашу жизнь? Как узнать чувства прабабушки, если нам практически ничего о ней не известно? Об этом нам рассказала психолог, ведущий тренер Института групповой и семейной психологии и психотерапии Екатерина Михайлова.

Раны, которые не заживают

Изучение истории рода сегодня воспринимается чаще как хобби — некоторым нравится заниматься ею, но к проблемам реальной жизни она имеет мало отношения, это что-то отвлеченное. Справедлив ли такой взгляд?

— Конечно, мы знаем, что тысячи людей спокойно живут, не вороша прошлое и не оборачиваясь на своих предков. Но как психолог могу сказать, чтобывают случаи, когда предки, которые уже давно умерли, оказывают реальное влияние на жизнь человека в настоящем. Не всегда род — это отвлеченные истории, которые принято из поколения в поколение передавать как семейное предание. Иногда психологические травмы кого-то из предков начинают проявляться у потомков. Не надо только здесь искать никакой мистики и уж тем более какой-нибудь кармы. Это психологический механизм. Как он работает, мы до конца не понимаем, но отрицать его не можем. Люди, которые ко мне приходят, анализируют истории из жизни предков, пытаются найти в прошлом семьи причины того, что их сейчас тревожит — и часто находят.

Например, однажды ко мне пришла молодая, абсолютно здоровая женщина, которая тем не менее, к удивлению врачей, не могла родить ребенка. В разговоре выяснилось: много лет назад в жизни ее прабабушки была трагическая история, связанная со смертью ребенка, о которой она старалась не говорить. И вполне вероятно, что ее неоплаканное горе, которое годами замалчивалось, ее психологическая травма передалась правнучке в виде сообщения о том, что быть беременной и рожать ребенка опасно, плохо, страшно. Разобравшись, откуда взялись тревожные мысли о родах, женщина успокоилась и благополучно родила. И похожих случаев, связанных с рождением ребенка, в практике моей и моих коллег немало.

Вспоминаю еще одну очень пронзительную историю. Однажды ко мне пришла взрослая женщина, которую многие годы мучила мысль о том, что ее дедушка в свое время очень жестоко поступил по отношению к своим детям и что теперь эта жестокость и черствость из поколения в поколение сохраняется в семье. Дело в том, что в 1918 году он отрекся от своих уже взрослых детей и выгнал их из дома. Дети — а семья была большая и дружная — восприняли это очень болезненно, говорили об этом мало, многих из них уже нет на свете. Но с наступлением 1990-х, когда открылись многие архивы, женщина выяснила в этой истории одну подробность, которая все перевернула с ног на голову. Оказалось, ее дедушка был священником. И знал, что не сегодня-завтра его расстреляют. Он понял, что детей надо спасать, и знал, что дети, которые его любят, просто так не уйдут, поэтому он, видимо, в какой-то грубой форме велел им сменить фамилию и уезжать. Абсолютно ошарашенные, растерявшиеся дети, которые разъехались по всей стране, но выжили, восприняли это как отречение от них, и конечно, это сказалось и на их поведении, и на манере воспитания уже своих детей. Но спустя годы то, что внучка этого человека считала проявлением чуть ли не сумасшествия, на самом деле оказалось жертвенным подвигом, без которого она вряд ли бы появилась на свет.

Между прочим, приставка в английском глаголе remember (помнить) означает действие соединения, а антоним слову «помнить» — dismember — грубо можно перевести как «расчленять». То есть память — это всегда восстановление, связывание, соединение. А в нашем случае речь идет о том, чему мы даже не были свидетелями. Но через рассказы, через собственный интерес мы восстанавливаем какие-то связи.

— Тем не менее громадного интереса к изучению своего рода у большинства людей сегодня не возникает. В чем тут может быть причина?

— Если человек, который приходит ко мне на консультацию, совсем ничего не может сказать о своих предках — это всегда повод насторожиться. Возможно, история его семьи настолько трагична, что не оставила никаких следов. Но, скорее всего, это признак неправильного воспитания.

Думаю, это связано и с тем, что недавняя история нашей страны была перенасыщена очень тяжелыми событиями. А от негативной информации человек склонен закрываться. Понятно, что мало кто будет читать «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына просто для удовольствия. Скорее всего, человек делает это, когда обдумывает жизнь и хочет понять, где он живет, либо когда специально ищет какие-то сведения, имеющие отношение к нему или к его семье, либо когда у него личный, духовный кризис — вот тогда тянет обернуться назад.

— Память о трудных временах тоже может сказаться на нашей жизни?

— Как-то раз ко мне пришла женщина с такими вопросами: почему в ее семье все такие бесчувственные, почему никто не плачет, когда горько, не берет другого за руку, никак не выражает свою любовь? Стали разбираться и вот что выяснили: во время массового голода и эпидемий в Поволжье прабабушка этой женщины похоронила десять из одиннадцати своих детей. Выжила только младшая дочка, которую она любила больше всего на свете, шила для нее платья и одевала, как куколку. Но даже когда примеряла дочери наряды, не дотрагивалась до нее. Почему? «Да потому что я их в землю слишком много поклала, руки у меня теперь мертвые». И недостаток материнской ласки вылился в то, что даже правнучка чувствует его на себе.

Понять и простить

— А как Вы работаете над тем, чтобы люди смогли излечить травмы прошлого?

—Очень важно развернуть свиток семейной истории, посмотреть на него внимательно, понять, почему предки поступали именно так, какие у них были жизненные обстоятельства, увидеть более сложные связи, с чем-то примириться, в чем-то найти поддержку. А если их поступки вызывают какие-то неспокойные чувства — агрессию, стыд, ревность, зависть, — то простить.
Простить… Как только начинаешь работать с человеком, понимаешь всю тяжесть этой задачи. Сколько раз приходилось наблюдать сцены ложного прощения! Одна женщина говорила о своей матери: «Ну конечно, я все понимаю, я ей все простила». А в глазах при этом ярость и руки сжимаются в кулаки. Я спрашиваю: «А что говорит ваша правая рука?» А она вдруг: «Да удавила бы!» Очень страшно, когда тяжелые, неправильные чувства (которых по-хорошему и быть-то не должно, но они все-таки есть) в человеке не проходят: они могут принести вред и разрушение не только ему, но, как мы уже выяснили, и его потомкам.

— Но ведь после всех катастроф XX века в наших семейных свитках столько пробелов, мы, как правило, можем заглянуть в прошлое рода совсем недалеко. Как же быть?

— Помню, моя любимая французская учительница, психолог Анн Шутценбергер, говорила нам, что не работает с семьями, в которых неизвестны события как минимум последних двухсот лет. Но мы ей отвечали, что просто не можем себе этого позволить: у нас в России горели архивы, люди изменяли фамилии, нас война покосила, у нас беспризорники — какие двести лет? И тогда она отвечала нам: «Ладно, работайте с чем можете».

Удивительно, что даже при всех этих обрывах памяти и перемолотой традиции, мы все равно продолжаем ощущать наших предков. (...)Человек, для которого жизнь предков представляет ценность и интерес, в каком-то смысле всегда не один, потому что семья, род — это то, что никто не может у него отнять.

И все-таки чаще всего мы знаем про свой род больше, чем нам кажется. Какие-то случайные фразы типа «а Федя, твой троюродный дедушка, был из Красноярска», которым мы не придаем большого значения, «скучные» истории, которые нам бесконечно рассказывает бабушка, на самом деле, могут сложиться в большой материал.

Горстки сахара и грошовые сережки

— Мы рассказываем семейные истории и иногда даже не знаем, а были ли они на самом деле. Может быть, они уже давно превратилась в легенду, в которой нет и доли правды…

— На самом деле, даже не важно, насколько правдивы семейные предания. Объективной правды мы все равно никогда не узнаем, потому что свидетелей давно нет в живых, письменные свидетельства, скорее всего, не сохранились. И очень долго наши родители, бабушки, прабабушки молчали, особенно о событиях, о которых небезопасно говорить.

К тому же правд в семье очень много: мы прекрасно знаем, что если предложить мужу и жене описать свой брак, это будут два разных брака, и если предложить брату и сестре описать, в каком доме они росли, это будут два разных дома. Жизнь любой семьи состоит из тысяч деталей, и, рассказывая, человек отбирает из этих деталей именно то, что на него произвело самое сильное впечатление, задело, обрадовало, часто вспоминалось. А дальше семейный миф передается следующему поколению.

(...)

Можно считать, что семейное предание — это урок литературы, устной, недописанной, переписанной множеством авторов, часто далеко не беспристрастных. Факты — это хорошо, но в них нет ни голоса, ни эмоций. А на жизнь влияют именно чувства, которые люди испытывали, то, как они их выражали, то, что осталось невыраженным, несказанным, то, что они не успели сделать при жизни.

— Но если мы и фактов-то знаем не много, как можем узнать о чувствах?

— Очень важно обращать внимание на мелочи, через которые открывается и характер людей, и время, в котором они жили. Например, вместе с одной моей героиней мы зацепились за одну деталь из истории ее семьи — серебряные сережки. В зажиточной крестьянской семье было три дочки, и, когда отец ездил на ярмарку, он привозил всем трем девочкам одинаковые грошовенькие, копеечные серебряные сережки — чтобы не завидовали друг другу. Мы ничего не знаем об этом отце как о реальным человеке, но история с сережками показывает нам, каким он был.

Или вот история другого отца, главы более многочисленной семьи. Привозя из райцентра мешок сахара (который должен был идти на варенье на зиму), он не мог удержаться и прямо рукой на деревянном столе насыпал детям одинаковые кучки сахара. И они макали в них черный влажный хлеб — и вот уже три поколения помнят эту историю. А она и про справедливость, и про щедрость, и про то, что, каковы бы ни были обстоятельства, детей нужно радовать. Про папу, чьего возвращения дети ждут с восторгом и предвкушением. Ну, еще про то, что сахар выдавался только в районном центре.

Часто у потомков складывается представление, что в жизни их предков не было ничего светлого, а были только одни продуктовые карточки или еще что-то неприятное. Карточки — это правда, но кроме них, конечно, была и любовь, и радость, и смех. Жизнь никогда не состояла из одного страдания. Поэтому очень важно присматриваться к деталям, которые нам известны, и пытаться их проанализировать.

Мы не живем в реальности прадедушки

— Вы рассказываете истории в основном о взрослых людях, которые к Вам приходят. Такое ощущение, что молодых эти вопросы мало волнуют…

— (...)Чаще всего интерес к роду начинается ближе к середине жизни. Судя по моей практике, это связано с моментом, когда человек пересматривает свою жизнь, когда у него наступает кризис развития или есть ощущение, что надо что-то изменить. Может быть, человек почувствовал, как песок в часах сыплется, как жизнь проходит. Может быть, его что-то озадачило, может, посмотрел какое-то кино, где то ли историческое время, то ли имя, то ли внешность вдруг зацепили его и пробудили желание узнать что-то о своей семье.

— А какое вообще место должно отводиться памяти о роде в нашей жизни?

— У Туве Янсон есть замечательный рассказ, как женщина стала рисовать свое генеалогическое дерево и практически сошла с ума, потому что думала только о том, законный ли ребенок был у дедушки и прочее, а реальная жизнь, дружба, любовь ее уже не волновали, и она просто перестала выходить из дома. Это, конечно, всего лишь развернутая метафора того, что происходит с человеком, который слишком глубоко во все погружается.

В жизни, конечно, все по-другому. Люди ведь живут в своей реальности, а не в реальности прадедушки. Поэтому во всех культурных традициях для внимания к предкам есть какое-то отведенное время. Есть цивилизационный минимум — поминать в храме, ходить на кладбище, поговорить с родными над семейным альбомом, послушать бабушку, не перебивая по возможности, съездить туда, откуда родом. Если интерес к предкам умеренный, этого вполне достаточно. Память о роде нужно иногда «проведывать», не оставлять без присмотра. Иначе зарастет, как заброшенная могила на кладбище, когда и не прочитаешь, что написано на табличке. От взгляда на такие могилки очень и очень грустно становится…

— А как Вы храните память о своей семье?

— К счастью, мои бабушки были довольно разговорчивые, а одна даже написала историю своего рода. Я не могу сказать, что у меня упорядоченный семейный архив, но все, что связано с предками, я держу в отдельном шкафу. Там у меня хранятся все документы, и дедовы ордена, и всякие тексты, например, бабушкина школьная тетрадка, фотографии, разумеется. Я не могу сказать, что думаю об историях своих предков с утра до ночи — это было бы не совсем здорово, но я думаю много и опираюсь на них. И с удовольствием рассказывала их сыну, пока он рос.

Дарья Баринова

Источник: