ИСТОРИЯ О МАЛЬЧИКЕ 3 ЛЕТ, КОТОРЫЙ НЕ ГОВОРИЛ: из записок известного детского психолога.

«Ему почти три года. Его зовут Юрой. В настоящий момент я кончаю беседовать с его мамой — Наташей.

— Юрик понимает все, — объясняет мне Наташа. — Он правда немножко упрямый, не всегда делает то, что ему велят. Но понимает, это прямо по глазам видно. А вот не говорит ничего. То есть нет, он, конечно, не немой. Только у него все слова свои, детские. Ботинки — это у него „ти-ти“, и картинка тоже „ти-ти“… Вот Ирочка — это соседки нашей дочка — она младше Юрика на три месяца, а давно уже все говорит. Посоветуйте, пожалуйста, как с ним заниматься. А может, он у нас больной?
— Что ж, — говорю я маме Наташе, — попробуем разобраться, в чем дело, — и отправляюсь к Юре.[more]
Он сидит на роскошной белой лошади с красными колесами и кричит: „Но! Но!“ — сразу видно, что он не немой. Как только я вхожу, Юра оборачивается ко мне. Некоторое время он с интересом разглядывает мои очки и бороду, а потом снова заводит свое „Но! Но!“. Как интересно быть взрослым, мчаться на коне, послушном каждому твоему слову! Куда несет его конь? Об этом он не думает. Он наслаждается самой скачкой.
— На ком это ты скачешь? — интересуюсь я.
— Но, — охотно отвечает он.
— Это лошадь, да? -Да.
— А ты кто?
— Ю-а.
— Я знаю, что на самом деле ты Юра. А сейчас ты кто? Всадник?
Он утвердительно кивает головой.
— А где же у тебя сабля?
Он сразу понимает, что я прав: сабля — это совершенно необходимая вещь. Он слезает с лошади (для своих трех лет очень ловко) и бежит к ящику с игрушками. Кукла, стул, мяч, мишка — нет, это все не то. Вдруг он замечает старый порванный флажок и радостно сообщает:
— Вот!
— Это сабля? -Да.
Он снова взбирается на лошадь и начинает размахивать флажком. Вместо „но“ он теперь выкрикивает „ух“.
По ходу дела я веду протокол — записываю, что Юра делает, что говорит. Высказываний пока что зафиксировано немного: „но“, „да“, „Ю-а“, „вот“ и „ух“. Наш кавалерист не отличается многословием.
В последующие десять минут список расширяется, но не так уж принципиально. Похоже, что Наташа права: Юра действительно хорошо понимает речь, но сам почти не говорит. В чем же дело? Может быть, он просто недостаточно умен, не дорос до своего возраста? Надо проверить мышление, общий уровень развития. Может быть, слегка снижен слух? Проверим и это. Иногда речь не развивается из-за того, что с ребенком не разговаривают, уделяют ему мало внимания. Тут это исключено: Наташа не работает, все время возится с Юрой. Есть еще отец, две бабушки и один дедушка — о недостатке общения думать не приходится.
Конечно, бывают и другие причины, но гипотез пока достаточно. Пора приниматься за дело. Начинается проверка мышления, восприятия и того, что мы довольно неопределенно называем „общим уровнем развития“. Все, что нужно для обследования, лежит в моем непомерно раздувшемся портфеле. Нужно многое: пирамидка, матрешка, грузовик, кукла, игрушечные стол, кровать, тарелка, ложка, несколько картинок, кубики, картонные фигуры разной формы, набор цветных карандашей и еще немало вещей такого же рода.
Наверное, если бы я обследовал взрослого, то для начала побеседовал бы с ним, чтобы узнать, как он представляет себе мир. В беседе с ребенком я в лучшем случае могу выяснить взгляды его родителей. А с Юрой вообще не очень-то поговоришь. Но разве обязательно нужно говорить? Ведь можно играть!
Как только дядя Саша (это я) достает из портфеля игрушки, Юра прекращает махать флажком и слезает с лошади. Он сразу понимает, что от него требуется.
Играет он прекрасно. Усаживает куклу за стол, кормит ее, укладывает спать. Возит на грузовике кубики, сгружает их, строит дом. Теперь я вижу, представления о мире у него абсолютно верные. Он знает, как нужно обращаться с детьми, умеет управлять машиной. На этом обследование можно было бы закончить. Если ребенок Юриного возраста так хорошо играет, то это значит, что общее развитие у него никак не ниже нормы. Но мне нужна абсолютная уверенность. Из портфеля появляется матрешка. Юра с интересом смотрит, как я ее разбираю. Вот из большой матрешки вынута другая — поменьше. Она раскрывается — в ней лежит еще меньшая. Юра бурно радуется. Так же радостно он встречает появление четвертой и пятой матрешек. Теперь все.

Мы сидим на полу. Перед нами — разобранная матрешка, хаос верхних и нижних половинок разного размера. Не дожидаясь моего указания, Юра сам принимается наводить порядок. Я заранее знаю, что у него ничего не выйдет: правильно собирать пятисоставную матрешку дети начинают с четырех лет. Для Юры эта задача чересчур сложна. Но мне и не нужно, чтобы он ее решил. Пусть немного повозится. Ему это доставит удовольствие, а я увижу, насколько разумные методы решения он будет применять. Будут ли это пробы, примеривание или нелепые попытки всунуть большую матрешку в половинку от меньшей.
Юра долго и упорно трудится и в итоге, вопреки моим ожиданиям, собирает матрешку правильно. Я записываю: „Плюс, а, б, целенаправленно“. „Плюс“ — это значит, собрал правильно. „А“ и „б“ — способы, которыми при этом пользовался: „А“ — иногда тыкал вслепую, „б“ — часто применял разумные пробы. Что значит „целенаправленно“, объяснять не надо. Кстати, если бы не было такой высокой целенаправленности, то пробы так и остались бы пробами — ни к какому результату они бы не привели. Да, все это характерно для четырехлеток. Значит, Юра действительно хорошо развит. Но все-таки посмотрим, как он справится со следующей задачей: я даю ему собирать пирамидку. Вскоре обследование заканчивается. Юра прошел его с честью. Он доволен. Разумеется, не результатами обследования: откуда ему знать, что оно было. Он доволен тем, что познакомился с дядей, у которого есть замечательный портфель; тем, что из портфеля появляются интересные игрушки; тем, что еще будет играть с дядей, а играть он любит. Вообще ему нравятся серьезные дела. В протоколе это уже отмечено: „Общение со взрослым мотивировано интересом к совместной деятельности“. Реакция на игрушки, появляющиеся из портфеля, тоже отмечена: „Очень высок интерес к новым объектам. Хорошо развита ориентировка, исследование их свойств“.
Пора дать моему испытуемому передохнуть. Я выхожу в коридор. Слышно, как в комнате что-то падает и катится по полу. Потом раздается радостное Юрино восклицание. Ясно, что без нас он не скучает. Итак, первый вывод: общее развитие превосходит норму. Теперь надо проверить слух. Юра хорошо понимает инструкции, не я не проверял, как он слышит тихую речь на большом расстоянии. А иногда даже легкое снижение слуха ведет к задержке речи. Решив, что уже можно продолжать обследование, возвращаюсь в комнату. Наташа входит вслед за мной. Юра рад нашему появлению. Он хватает ракету, собранную из деревянного конструктора, и несет ее мне.
— Нет, Юра, сейчас с тобой будет играть мама. Я пока займусь другим делом.
Юра очень покладистый ребенок. Мама его вполне устраивает. Они разбирают ракету, сделанную им за время моего отсутствия, и начинают собирать самолет. Я стою у Юры за спиной. Негромко зову: „Юра!“ Он не реагирует. Я зову погромче, потом еще громче. Вот теперь отреагировал: недовольно отмахнулся.
— Дайте, пожалуйста, что-нибудь менее занимательное, — прошу я Наташу.
Она пытается найти для Юры другое занятие. Безуспешно. Пирамидка его уже не привлекает — он не обращает на нее внимания, сидит, уставившись на меня. Если я что-нибудь скажу, он тут же увидит это по движению губ. Матрешка, наоборот, слишком интересна: он весь поглощен ею и не обращает внимания на мои оклики.
Я вынужден признать:
— Так ничего не выйдет. Давайте попробуем иначе. Юра! Смотри, как мы будем играть с мамой.
Я наскоро объясняю Наташе ее задачу. Она становится спиной ко мне. Я беру мяч и зову ее:
— Наташа!
Она оборачивается, я бросаю ей мяч, она ловит его и, потеряв равновесие, падает на диван. Это уже лишнее. Но, кажется, Юре этот момент понравился больше всего. Он требует: „Ю-а!“ Это значит: „Юра тоже хочет так играть“. Мы не возражаем. Он занимает мамино место и в точности повторяет все, что делала она. С особенным восторгом он валится с мячом на диван. Я пытаюсь втолковать ему, что это в игру не входит, но тщетно. С каждым разом я зову его все тише и отхожу все дальше. Сначала он пытается подойти ко мне, но я объясняю, что он должен оставаться на своем месте. Игра идет своим чередом. Вот я уже стою в другом конце комнаты и говорю почти шепотом. Вдруг Юра оборачивается без сигнала. Разумеется, мяча он не получает. Я интересуюсь:
— Разве я тебя позвал?
Он смеется и снова отворачивается. Я зову его шепотом. Он настораживается, но продолжает стоять спиной ко мне. „Юра!“ — повторяю я шепотом. Он слышит — сомневаться в этом не приходится, но выдерживает характер. Я громко окликаю его, он оборачивается, ловит мяч и валится на диван. Однако проверка слуха еще не окончена. Бывает, что ребенок слышит неплохо, но не может отличить один звук речи от другого: слышит голос, но с трудом выделяет отдельные слова. Это довольно частая причина нарушений речи. Метод проверки очень прост. Я кладу перед Юрой несколько рисунков; корова, собака, свинья, лошадь, ботинки, пальто. Стоя у него за спиной, чтобы он не мог прочесть слово по движению моих губ, я говорю:
— Дай мне собаку.
Но он не желает давать собаку: картинки его не привлекают. В общем-то удивляться тут нечему. Он любит активные занятия, в нем бурлит энергия, а тут сиди и подавай дяде всяких там собак и лошадей. Нет, это совсем не то, что надо. Дядя просто не понимает, как это скучно.
Юра хочет продолжать игру с мячом. Я обижаюсь:
— Я хочу поиграть с тобой в новую игру. Я думал, что ты тоже захочешь со мной играть.
Он кивает: -Да!
— Ну так давай!
Он отрицательно мотает головой. Эта игра ему не подходит. Он ждет, что я предложу еще что-нибудь. Но я настаиваю:
— Мне нравятся эти картинки.
Юра тоже твердо стоит на своем: ему они не нравятся.
— Если ты не хочешь с ними играть, то я уйду. Он ложится на диван и смотрит на меня наглыми круглыми глазами, ожидая, что я сдамся. Этого он не дождется. Я выхожу из комнаты, кивнув Наташе, чтобы она вышла вслед за мной.
— Что же теперь делать? — растерянно спрашивает Наташа.
— Проверять слух. Идемте обратно. Наверно, Юра уже образумился.
Когда мы входим, Юра слезает с дивана и подбегает к нам. Похоже, что он действительно образумился. Я спрашиваю:
— Будем играть с картинками?
— Нет. (Это слово он произносит хорошо.)
— Тогда мы снова уйдем, — предупреждаю я. Он тут же залезает на диван.
Мы уходим на кухню.
— Ничего, — успокаиваю я маму, — пусть еще немного отдохнет, тогда дальше будет лучше заниматься.
— Вы сами придумали все задачки, которые Юре даете? — интересуется Наташа. Кажется, вопрос задан только из вежливости, тем более что она не видела большинства „задачек“.
— Нет, что вы. Я сам разработал только одно задание.
— Наверное, это очень трудно?
— Во всяком случае, долго.
— Но все-таки надо придумать. Это ведь не каждый сумеет.
— Иногда мы берем давно известные задания, например, собирание матрешки. Но нужно исследовать, как справляются с этим дети разного возраста, какие способы решения они применяют.
— А специальных задач у вас совсем нет? — удивляется Наташа. Она явно разочарована.
Я спешу ее успокоить:
— Есть. Я разрабатывал как раз такую „специальную“.
— Вы детишек брали в детском саду, да?
— Конечно. Помню, однажды воспитательница захотела посмотреть, как дети решают задачи. Все бы ничего, но она все время пыталась подсказать правильное решение.
Наташа смеется.
Мы снова возвращаемся к Юре. Он встречает нас радушно, хотя и несколько настороженно: подозревает, что я снова стану подсовывать ему картинки. Он ошибается — я уже изобрел нечто другое.
— Какие у тебя есть игрушки?
Он охотно демонстрирует свой ящик с игрушками.
— Вот что. Давай возьмем машину, зайца, собаку, куклу и мишку. Машину поставим в гараж — вот сюда, под стул. Куклу посадим на стул. А всех остальных — на пол: они на стуле не поместятся.
Это еще не проверка: Юре видны мои губы. Кроме того, все игрушки действительно не поместятся на стуле; даже не поняв инструкцию, он вынужден был бы положить часть из них на пол.
— Молодец. Ты очень хорошо все положил. А теперь посмотри, как мы с мамой будем играть. (В прошлый раз этот прием сработал, может быть, сработает и теперь?)
— Дайте мне зайца! — командую я.
Наташа, до сих пор стоявшая ко мне спиной, бежит за зайцем. Ей очень нравится игра — Юра это видит.
— Теперь посадите его на место. — Наташа радостно выполняет приказание, и я хвалю ее.
Следующую команду я даю уже Юре:
— Принеси мишку! Отнеси на место. Дай машину! Поставь на место. (Постепенно я отхожу все дальше от него и понижаю голос).
Проверка окончена. Никаких нарушений слуха нет. Я сообщаю Юре, что на сегодня наши игры прекращаются. Он остается в комнате, а мы выходим на кухню. Теперь предстоит разговор с мамой. Я начинаю в общей форме:
— Иногда дети не говорят просто потому, что им это не нужно.
— Как это „не нужно“?
— Наверное, вы без слов угадываете, чего он хочет.
— Да, мы сами его всегда понимаем, — кивает Наташа. — Это чужим бывает трудно, а мы уже все его слова знаем. Часто он и вовсе ничего не говорит — просто показывает. Как тут не понять?
— Вот видите. Так зачем же ему зря стараться? Такое поведение свойственно как раз детям Юриного склада, тем, для кого главное — не само по себе общение со взрослыми, а деятельность.
— Какая деятельность?
— Игра, собирание ракеты из конструктора, складывание матрешки. Для его возраста все это очень серьезная деятельность. Понимают с полуслова многих детей, а большинство из них все равно вовремя начинает говорить. Ведь обычно ребенку хочется не только получить какую-нибудь игрушку, но и просто побеседовать со взрослыми, рассказать им что-нибудь. А Юра — человек деловой, ему вся эта лирика ни к чему. Поэтому и слова ему не нужны — в игре можно обойтись жестами. В общем, получилось, как в плохом детективе: читаешь, читаешь, ломаешь себе голову, а потом оказывается, что преступление совершил какой-то совершенно посторонний человек, которого следователь и не допрашивал ни разу. Так и я — искал, искал виновника, взял под подозрение интеллект, слух… Зачем, спрашивается, два часа возился? Впрочем, нужно же было выяснить, что у Юры „общение мотивировано интересом к совместной деятельности“ — так, кажется, это сформулировано в протоколе? Ну а уж снижение слуха, во всяком случае, нужно было исключить. В итоге моя версия кажется мне достаточно доказанной. Можно давать практические советы.

Я начинаю объяснять, как надо „не понимать“ ребенка, перечисляю часто встречающиеся ошибки. Нельзя назидательным тоном поучать: „Ты скажи как следует, тогда я тебе дам то, что ты хочешь. А если будешь говорить так, как сейчас, то ничего не получишь“. Нельзя упираться со своим „не понимаю“, доводить ребенка до истерики. Если видно, что он вот-вот заплачет, нужно сразу „догадаться“: „А, так ты хочешь, чтобы тебе почитали книжку?“ Тут главное — такт, чувство меры. Ребенок должен видеть, что его хотят понять, но не могут. Мне нравится, как Наташа слушает рекомендации. Видно, что она старается их запомнить. Кое-что даже записывает. Беседа окончена. Я ухожу. Наташа просит разрешения через месяц снова позвонить нам в лабораторию. Я охотно разрешаю: мне и самому важно знать, помогут ли мои советы.
Через месяц Наташа не позвонила. По прошлому опыту общения с родителями я уже знал: это значит, что дела идут хорошо. В следующий раз я услышал о Юре только через полгода. Наташа по каким-то своим делам зашла к нам в институт. Мы узнали друг друга, поздоровались, я спросил:
— Ну как Юра?
— Говорит так, что не остановишь. Давно уже.
— Делали то, что я посоветовал?
— Да, мы очень старались все выполнять. Не всегда, правда, получалось.
— Поскольку результат достигнут, получалось, наверное, неплохо. Впрочем, я думаю, что он и без этого заговорил бы очень скоро. Наверное, не так скоро, но ведь это не имеет такого уж большого значения. Вот он — благополучный конец истории о мальчике, который не умел говорить. Как видите, в ней нет совершенно ничего примечательного. Именно поэтому я ее и рассказал. (из книги „Готов ли Ваш ребенок к школе“, А. Л. Венгер)[more]