*
Часть 2. На пороге роддома
В тот день я старательно укладывала волосы, намазывалась кремами, делала маникюр-педикюр, готовясь принять свою женскую долю во всей своей женской неотразимости. Я считала, что это великий праздник в моей жизни, и надо встретить его красивой и нарядной, чтоб мой ребенок выскочил на свет, увидел мое ухоженное лицо и наманикюренные ногти, и как-то сразу обрадовался и возгордился мной. Эх, наивная! В итоге-то он увидел мое замученное перекошенное страданиями лицо, седло из волос на голове, и наверняка еще много чего нелицеприятного. И вот что-то у меня такое ощущение, что как-то ему в этот момент было не до меня.
Но тогда, еще полная счастливого неведения, я пошла напоследок в ресторан с мужем, и в уютном полумраке лениво ковыряла в тарелке какие-то заморские блюда, стараясь не думать, что же окажется в моей тарелке не более, чем через сутки. Особенно учитывая тот факт, что я вегетарианка, а выбор подобных блюд в больничных столовых не велик.
Мы торжественно прибыли в приемное отделение роддома часов в 8, и я удивилась, что там царила тишина и запустение. Я-то представляла, что буду проталкиваться в толпе рожающих и орущих женщин. Выгрузили из машины мои многочисленные баулы, которые сразу перегородили все свободное место в холле. Ну а как же? Подушка, ноутбук, еда, вода, одежда, книги, косметика, крема.
Оставив мужа сторожить богатство, я с документами зашла на оформление к заранее предупрежденной девушке, и мило с ней кокетничала ровно до тех пор, пока не выяснилось, что вещи мне с собой взять нельзя. Ни-ка-кие! А взамен моих нарядов и заранее приготовленного элегантного халатика, я получаю какую-то безразмерную ночную рубаху с вырезом до пупка. «Ой, невеста!», обрадовался муж, когда я появилась в этом несуразном одеянии в дверях, чтоб с тоской проводить взглядом его, любимого, и все свои драгоценные вещи. Я героически продолжала веселиться, и шутить с персоналом, пока меня как по лабиринту провожали из одной комнаты в другую, оформляли какие-то документы, задавали вопросы про срок и самочувствие.
Но потом стало ясно, что все как-то совсем из рук вон плохо. Потому что конечным пунктом моего путешествия оказалось родильное отделение. А куда, с другой стороны, они еще должны были меня доставить, если я прибыла вроде как с ложными схватками. И я, существовавшая последнее время в строго тепличных условиях, привыкшая ложиться спать в уютную кроватку в обнимку с подушкой – оказалась на неопределенный срок заточенная в залитой ярким светом душной палате, где по углам стояли четыре жестких кушетки, застеленные грязными оранжевыми клееночками.
«Ну, поспи тут пока до утра, а потом мы тебя в патологию переведем, если к тому времени места освободятся», напутствовала меня медсестра, и оставила наедине с тишиной. Вообще, почему-то в отделении не было ни души, что отлично обозревалось ввиду того, что стены в соседние палаты, и в коридор были не стенами, а окнами. Я подумала, что рожают наверняка в каком-то другом месте, не могли же эти жестокие люди поступить так зверски – поместить меня по соседству с орущими роженицами. В такую атмосферу надо попадать, когда уже накатывают схватки, ты настроена на борьбу за существование, и не обращаешь внимания на декорации. Но меня-то выдернули из уютного гнездышка, и мне предстоит еще набираться моральных и физических сил перед родами, а тут такой стресс. Пытаясь делать вид, что так и должно быть, я сиротски свернулась калачиком на кушетке, поджав к животу ноги, и не имея возможности даже укрыться чем-нибудь. Через час появилась какая-то усталая женщина, видимо дежурный врач, заполнила карточку, и, казалось, даже не услышала моих жалоб, что я вовсе даже не рожаю, и очень хочу в уютную кровать в другое отделение. Врач, с которой я договаривалась, в эту ночь не работала, и звонить ей сейчас было довольно глупо, чем она мне сможет помочь-то? Да и, наверное, она именно так и планировала мое заселение в их чудесный мир, только вот рассчитывала, что меня немного помурыжат в родовом, и сразу отправят спать в патологию, и не предусмотрела, что там совершенно нет мест.
Мне казалось, что я в аду, ровно до тех пор, пока по коридору не прокатился первый леденящий душу крик. С этого момента, я поняла, что предыдущие часы были очень даже ничего, а кошмары еще впереди. В какой-то из соседних палат начались роды… Все-таки я попала в самое что ни на есть родильное отделение, родильнее уже некуда. Стоны становились все чаще и громче, они прорезали тишину, и внедрялись мне прямо в кровь. Я слышала такое в первый раз, и не думала, что живой человек может так орать. Судя по всему, со схватками лежали во многих палатах, потому что спустя какое-то время еще кто-то осмелел, и начал вторить первой. Я в ужасе металась по своей кушетке, пыталась заткнуть уши музыкой из телефона, но тот как назло отказывался играть, оставляя меня один на один с суровой реальностью. В дверях появилась какая-то новая медсестра, поинтересоваться, как я себя чувствую. Я подняла на нее полный ужаса взгляд, пытаясь найти поддержку, ведь творилось что-то невообразимое. Но она даже не задумалась над моим вопросом «почему так орут». Видимо, для них это была привычная музыка.
Не знаю, сколько времени я еще провела в этом мучении, но когда за мной наконец пришли с доброй вестью, что можно переезжать на другой этаж, я уже потеряла счет и времени, и своим паническим мыслям. Оказалось, что в эту ночь из патологии переехали в родовое отделение 18 человек. Представляю, какой концерт там творился под утро!
А я зашла в палату, где по своим кроватям сопели девчонки, и мне показалось, что это лучшее место на планете. Было очень темно, и я, неуклюже двигаясь со своим животом, принялась застеливать постельным бельем кровать, стараясь производить минимум шума. Потом наконец устроилась на узком жестком матрасе, и поняла, что мое ложе оглушающее скрипит. Ночь прошла почти без сна. Я отлежала себе все бока, не имея возможности даже немного пошевелиться, потому что скрип стоял на всю палату. Было невыносимо душно, батареи жарили на полную катушку, окна – наглухо закрыты, а ведь дома я привыкла спать с форточкой нараспашку. И, конечно, самым мучительным было отсутствие моей беременской подушки, ее теплых объятий, и возможность закинуть на нее ногу, и положить свой многострадальный живот.
И как только я забылась в утреннем сне, найдя-таки более менее удобную позу, как в палате резко загорелся яркий свет, и появилась бодрая медсестра с прибором для измерения давления. Боже, 6 утра! Ну зачем им наше давление в такое время?! Но, оказалось, что этого мало, и им еще позарез нужна информация про нашу температуру и вес! И тоже обязательно в 6 утра. По длинному коридору тянулась вереница лохматых сонных беременных, которые, пошатываясь, собирались в очередь около огромных напольных весов, зажав под мышкой термометр. А потом записывали все это в специальную тетрадочку. И так каждое утро!
Я рухнула в свою кровать, в палате опять погасили свет, и снова воцарились тишина и покой. Но как только мои душевные возмущения улеглись, и я снова вырубилась, меня выдернул из забытья резкий возглас «Зав-тра-кать!». Оказалось, это дежурная повариха, которая очень желает всех видеть в столовой в 9 утра, и никак не позже, потому громогласно собирает беременных, проходясь по палатам. Не знаю, стоило ли ради трех крупинок, плавающих в молоке, так орать, но все послушно собрались за столами, и сонно возили эти три крупинки в тарелке.
А дальше завертелся обычный больничный день. Сразу же после завтрака пришла наша лечащая врач, по-моему, кореянка по национальности, заполнила карточку, и я уже десятый раз за последние сутки ответила очередному человеку на вопросы про срок, дату месячных, и самочувствие. Мне было велено три раза в день ходить на КТГ, вставлять свечки, вести таблицу шевелений ребенка, и ждать решения высшей инстанции.
Потом всех стадом погнали на УЗИ. Собрали около 20 девчонок, привезли в каком-то доисторическом лифте на другой этаж, и выстроили в узеньком коридорчике толкаться животами в ожидании своей очереди. В своей консультации я обычно не оставалась ждать, если было больше 3 человек передо мной, а тут такая делегация. И ведь не уйдешь, потому что вызывают всех в хаотичном порядке. И не сядешь, лавочек-то не предусмотрено. Но девчонки весело реготали, обсуждали у кого какой срок, что с ними в связи с этим делают, и оказалось, что я не одна со своей 42 неделей, таких еще полотделения, и все послушно ждут своего часа.
Так и я, ждала бы себе и ждала, спешить ведь мне было совершенно некуда, результаты КТГ были нормальные, УЗИ не показывало признаков переношенности, и до сих пор я склонна думать, что мне просто неправильно ставили срок, и ребенку было рано рожаться. Но после обеда меня пригласили в смотровой кабинет, где собралось человек 10. Я так поняла, какая-то научная бригада, которая внимательно слушала, как моя врач как студент на экзамене докладывает мое текущее положение дел, и некоторые что-то старательно писали в блокнотиках. А потом меня пригласили в кресло, в качестве, так сказать, опытного образца, и с интересом по очереди заглядывали в мою щедро представленную народу промежность, пытаясь найти в ее пейзажах причину, почему же ребенок не рождается. Врач еще раз публично пощупала шейку, потом передала эстафету какой-то сердитой женщине, видимо, самой главной, и та прискорбно сообщила общественности, что шейка действительно плотно закрыта. Благо, никто больше не пожелал удостовериться в этом лично, и меня отпустили на волю, оставшись совещаться. Позже наша кореянка сообщила мне, что решили ставить некий катетер Фолея для мягкого раскрытия шейки. Это баллон, который вводится внутрь, медленно наполняется жидкостью, и раздувается, раскрывая тем самым шейку. Мне было сложно решить, не против ли я такого решения, и пришлось согласиться, не зря же эти умные люди писали что-то про меня в тетрадочку, и так старательно думали.
Душа требовала прогулок, тем более я так привыкла последнее время регулярно гулять в парке, и заниматься гимнастикой, а тут четыре стены, и никакого простора для движения. Я начала самоотверженно нарезать круги по коридору. Но меня тут же отловила старушка в белом халате, и взялась ворчать, что в тихий час надо спать, и выходить из палат запрещается. Да и вообще нечего тут расхаживать в любое время, не принято у них! И я вернулась в свою жесткую кровать, к обсуждению с соседками – у кого когда и как толкнулся сейчас ребенок. Вообще, атмосфера в комнате у нас была душевная и приятная, девчонки не скандальные, общительные, и я особо не скучала в их компании. Но все равно казалось, что день – это целая вечность, и я нахожусь тут уже не первую неделю.
Вечером на пустую кровать поступила очень толстая новенькая, с животом в точности как арбуз – полосатым от растяжек. А ночью выяснилось, что она храпит как здоровенный мужик. Потому я достала и косметички припасенные на всякий случай беруши, и единственная в палате поспала спокойно. Но утром, как только я опять выключилась после идиотского ритуала измерения давления, как меня начали старательно трясти за плечо. Оказалось, это наша врач специально пришла на работу к 8 часам пораньше, и уже давно питается до меня докричаться через затычки в ушах. Меня, сонную, привели в смотровую, и она сказала, что нужно специальное оборудование, которое потом в течение дня расхватывают, потому она приехала пораньше, чтоб совершить надо мной очередную экзекуцию. Для того, чтоб поставить катетер, нужно проверить, не зеленые ли воды, и именно этим мы сейчас займемся. Я долго морщилась, пока у меня весьма неприятно ковырялись между ног, как оказалось, чтоб вставить поглубже узкую железную трубочку. А потом она начала светить фонариком в эту трубочку, которая, оказывается, уперлась прямо в плодный пузырь, чтоб посмотреть воды. Вышла из кабинета я с ощущением, что надо мной жестоко надругались. У меня внутри прекрасное таинство, там ждет своего часа мой ребенок, а к нему с утра пораньше заглядывают через трубочку, да еще и светят в лицо. Внутри все непривычно болело, видимо, организм не пришел в восторг от того, что в нем ковыряются с фонариком.
Но не успела я оправиться, как в 3 часа меня позвали снова, уже чтоб ставить катетер. Было очень больно и неприятно, тем более ковырялись во мне уже не первый раз за эти дни, и с каждым разом все более беспардонно. На подгибающихся ногах я выползла на свет божий, и с ужасом обнаружила, что к внутренней стороне бедра пластырем приклеен тоненький силиконовый шланг, заканчивающийся в районе коленки, из которого тоненькой струйкой капает кровь, стекая на пол. Другой его конец, очевидно, был засунут в шейку. По словам доктора, после всех этих манипуляций, шейка все же раскроется через пару дней, и начнутся роды. Пока же мне предстояло 24 часа ходить с баллоном, и это приводило, честно скажу, в панику. Только что я была здоровая и радостная, мы уютно сидели в палате, смеялись, рассказывали друг другу о жизни, листали журналы, пили чай, поглаживая свои животы под домашними халатиками. А сейчас вот вернулась в этот благостный мир, молча свернулась калачиком, и тихо застонала себе под нос. Было единственное желание – выдернуть из себя эту штуку, которая распирала изнутри, и посылала накатывающие приступы боли. Как прожить с ней целые сутки, я не представляла.
Пострадать в одиночестве не получилось, мне принесли капельницу с ведром какого-то лекарства, и я поняла, что это удовольствие часа на два, не меньше. В довесок к этому, прикатили еще аппарат КТГ, и я застыла мумией на кровати, обмотанная с ног до головы проводами, чувствуя, как сочится из трубочки кровь, впитываясь в матрас подо мной. Время шло и шло, боль становилась все ощутимей, и больше всего мешало то, что я полностью обездвижена. Все поспали, проснулись, сходили на полдник, вернулись, устроились за столом с чаепитием, а я все лежала, и считала бесконечные минуты до того счастливого момента, когда с меня снимут эти оковы, и я пулей кинусь искать врача, которые вытащит этот жуткий баллон. То, что мы с ним не сможем мирно сосуществовать, было очевидно. Но я, увы, как то не предусмотрела, что закончилась смена, и врачи со спокойной совестью разошлись по домам. Об этом с нескрываемым раздражением мне сообщила дежурная сестра на вахте, порадовав, что ночная смена придет часа через два, не раньше.
Я не понимала, что со мной – схватки или нет, но боль накатывала волнами, и как-то медленно неохотно отпускала. Памятуя напутствие на курсах, а медленно ползала туда-сюда по коридору, периодически прислоняясь к стене, когда становилось совсем невмоготу. Надо сказать, что все эти поползновения не приносили особого облегчения, разве что помогали немного отвлечься. Время тянулось мучительно медленно, и я не выдержала, и, наплевав на деликатность, позвонила Татьяне Юрьевне, врачу, с которой договаривалась о родах, и которая, собственно, меня и заманила в эту переделку. И, о счастье, она ответила, что как раз дежурит, и сейчас подойдет в наше отделение. Но появилась только спустя где-то час, когда я уже была готова выть от бессилия перед своей болью, посылая унизительные смс-ки «Приходите же скорее, мне очень плохо!». Меня начало рвать, и для полного комплекта это сопровождалось приступами расстройства живота. Я уже не понимала, что, как, и по какой причине у меня болит, и казалось, что это весь организм – одна сплошная боль.
Врач наконец мелькнула в конце коридора, я хотела было рвануть к ней навстречу, но поняла, что не могу отлипнуть от стены, куда меня приклеил очередной приступ. И снова кресло, которое еще не успело остыть от моего предыдущего визита, и очередные руки щупают мою бедную шейку, и опять безутешный вывод, что раскрытия нет вообще. Но я уже не обращаю на это внимания, потому что из меня вынули этот адский аппарат! Я уверена, что теперь все вернется на круги своя, боль утихнет, и мы снова будем весело с девчонками смеяться над пустяками, развалившись на своих жестких кроватях. Мне нужно отдохнуть морально от всех этих бесконечных издевательств, и чтоб отдохнуло мое интимное место, где уже мозоль скоро будет от постоянных осмотров. Отлежаться, отоспаться, забыться, а дальше – можно снова в бой.
Но Татьяна Юрьевна зачем-то велит собрать вещи, передать на вахту, и спускаться с ней в родовое. Я вроде бы и не против, не помешает хоть побыть какое-то время под присмотром, тем более боли почему-то не утихли, но зачем вещи-то собирать? Девчонки смеются, желают удачных родов, а я совершенно отказываюсь принимать тот факт, что обратной дороги уже не будет. Я как-то совершенно не успела подготовиться морально, не говоря о том, что планировала рожать свежей и отдохнувшей, а не вымотанной до предела, уже уставшей от боли, и какой-то совершенно безжизненной. Дрожащими руками я запихивала вещи в пакет, периодически выбегая в туалет с очередным приступом рвоты. Надела больничную застиранную ночную рубаху взамен своей, мягкой и нарядной, и с сиротским пакетиком отправилась на казнь.
Меня сразу же отправили на клизму, и это последнее, что окончательно подорвало мою психику. Медсестра оказалась каким-то ходячим дьяволом в халате, и я только и успевала сжиматься от ее резких приказов и комментариев. Выполнив процедуру, она показала на унитаз и душ, отгороженные от кушетки прозрачной шторкой, и полным презрения голосом велела оставить все в идеальной чистоте после себя, скрывшись в соседней комнате. Наконец-то можно смыть с себя прилипшую кровь, рвоту, и клизму. Мне казалось, что я не принимала душ уже целую вечность, и в эти благостные несколько минут под теплыми скупыми струями воды хоть немного отступила боль. Но выйдя из кабинки, я обнаружила, что добрая часть воды вылилась на пол за шторку. И голая, неуклюже переваливаясь со своим животом, я принялась в ужасе мыть пол пеленкой, которую принесла с собой. Послать бы мне эту тетку куда подальше, но я в ужасе представила, как она сейчас будет голосить, и подумала, что совершенно не готова к бою.
А потом меня определили в ту же палату, где я сходила с ума в первый день, только на этот раз были заняты все три оставшиеся кушетки, но я даже не посмотрела, кем именно. На этот раз мне было уже совершенно наплевать на декорации. Появилась моя врач, и прям с порога полезла опять щупать шейку. Я жалобно подвывала и непроизвольно зажимала колени, потому что казалось, что внутри оголенные провода, и при каждом прикосновении меня бьет током. Все настолько разбередили за этот день, что любое вмешательство становилось пыткой. «Похоже, у тебя подтекают воды, придется вскрывать пузырь», сказала она, и через какое-то время появилась в дверях со спицей для прокола, про устрашающий вид которой я уже читала в интернете. Но мне было как-то не до спицы и не до страхов, мне больше всего хотелось, чтоб меня больше не трогали. Сам процесс прокола я действительно не почувствовала, но вот потом доктор начала руками извлекать из меня остатки плодной оболочки, а про это в интернете ничего не писали, хотя приятного было мало.
Но самым обидным было то, что воды оказались зелеными. Я сама с удивлением наблюдала за пеленкой, которую из под меня достали – она была насыщенного грязно-зеленого цвета. Как мне объяснили, мой бедный ребенок вместе со мной мучался все это время от боли, ему было чуть ли не хуже, чем мне, и от этого он покакал. Меня это поразило до глубины души, я-то воспринимала его как неосознанное существо, а он, оказывается, все это время что-то чувствовал, и весьма человеческим образом отреагировал. Собрав свои скромнее пожитки, и оставив на память зеленое пятно на кушетке, я переместилась в другую палату, предназначенную уже непосредственно для процесса родов. Кровать, гинекологическое кресло, и детские весы на столе. Они как-то сразу меня умилили, и заставили верить в лучшее, ведь планировалось, что на них вот-вот будут взвешивать моего ребеночка. Бедняжка, он наверное совсем маленький и худенький, ведь я толком ничего не ела всю беременность.
Мне снова повесили на живот КТГ, и поставили капельницу с окситоцином. Погасили свет, закрыли дверь, и потянулось время… На часах было около 10 вечера, я поговорила с мужем и мамой, оповестив их о состоянии дел, и целиком окунулась в свои ощущения. Эх, зачем, вот спрашивается, я несколько месяцев послушно учила все позы и движения, которые надо принимать во время схваток. Даже шпаргалку с собой взяла – на какой периодичности схваток какие упражнения делать. И, наверное, ведь легче было бы, если бы я ходила, раскачивалась на четвереньках, и прыгала на фитболле, которого в палате, кстати, не наблюдалось, хотя на курсах обещали сей атрибут во всех роддомах. Но я лежала тюленем, и даже не могла дотянуться до бутылки воды, оставленной на столе. А еще мучительно крутило живот, и хотелось в туалет, видимо, не все остатки клизмы успели выйти, и теперь настойчиво просились наружу. Никто не заходил ко мне, и даже не реагировал на жалобные подвывания. Черт, ну я же божилась, что не издам ни звука! Я очень терпеливая, я всегда спокойно лечила зубы, и делала глубокую депиляцию бикини, даже не морщась. Я была уверена, что не существует такой боли, от которой теряешь рассудок, и не можешь совладать с собой! Но почему же тогда накатывает новая волна, и я готова сделать что угодно, согласиться на любые условия, чтоб это быстрее закончилось. Но пока мне никто не спешит предлагать никаких условий, остается только отчаянно по звериному выть. Я очень старалась сдерживаться, хватало все-таки хоть на это остатков здравого смысла, но вот из соседних палат оглушительными перекатами доносились вопли, и становилось понятно, что им также, как мне. Не в силах больше сдерживать позывы кишечника, я встала, вся опутанная проводами, и нащупала на полу судно.
А когда с облегчением встала с него, распрямившись во весь рост, то увидела, как в соседней палате, прям очень-очень рядом, за стеклянной стеной, на кресле сидит девушка, а перед ней склонились врачи. Наверное, на всю жизнь я запомню глаза этой девушки за запотевшими стеклами ее очков, безжизненные и пустые от боли. Она издала нечеловеческий вопль, и я увидела, как из нее тащат ребеночка. В ушах пульсировало от ужаса, все тело скручивало этой эмоцией, и я даже не смогла доползти до раковины в углу, меня рвало прям на пол себе под ноги, ягодным морсом, который я выпила вечером перед уходом. И единственное, о чем я думала в этот момент – как же неудобно перед той девушкой, она же наверняка все видит, и понимает, что меня тошнит от страха перед ее родами. Волоча за собой свои оковы, я доползла до раковины чтоб умыться, и все время краем глаза наблюдала, как мою соседку уже заштопывают, а выражение ее лица так и не поменялось.
А потом потянулось бесконечное время. Ко мне периодически заходил кто-нибудь проверить показания КТГ, говорил, что схватки есть, но они нерегулярные, ребенок вроде чувствует себя нормально. Мне каждый раз было жутко стыдно за судно, которое стоит прямо под ногами, и за лужи красного морса на полу, я просила убрать, обещали позвать санитарку, но она, видимо, крепко спала в этот ночной час. Судя по всему, спала также и моя Татьяна Юрьевна, которую я отчаянно ждала. Мне хотелось просто поддержки и жалости, сказать кому-то, как мне больно и тяжело, что я устала, окончательно выдохлась, и не представляю, как мне пережить еще потуги, и сами роды.
А потом я как-то совсем перестала следить за временам, осталось лишь пищание КТГ, целый рулон бумаги, который за ночь успел приехать на пол, и на котором наверняка было написано, как там у меня в животе мой малыш, вот только я совершенно не понимала этих записей. Слепо вглядывалась в закорючки, и отчаянно верила, что они-то и означают схватки, которые, по словам врачей, были все время какие-то непонятные, нерегулярные, и ни в какую не хотели раскрывать мою шейку.
Когда за окном забрезжило утро, у меня на пороге наконец появилась делегация с утренним обходом. Моя проснувшаяся врач, очень бодрая и веселая, и важный мужчина в халате, наверное, глав врач. Он смотрел на рулон бумаги с показаниями КТГ, качал головой, и они тихо переговаривались между собой. Хотя, скорее всего, переговаривались они вполне громко, просто я уже настолько потеряла рассудок от этой бесконечной ночи, что плохо слышала и понимала. Меня начинала бить крупная дрожь на каждую схватку, и я в этот момент даже не могла внятно отвечать. «Конечно, вы можете родить сама, если мы еще подождем, — наконец обратился ко мне мужчина, — но мы же должны думать не только о вас, но и о ребенке, а ему сейчас тяжело, КТГ у вас плохое». А дальше какой-то мутный туман в голове, помню, как я с угрызениями совести соглашалась на кесарево, как меня грузили на каталку, я писала мужу смс-ку, он пытался перезвонить, но у меня уже отобрали телефон, а я все переживала, что мы с ним не посоветовались, он не сказал, что думает по этому вопросу, и вдруг его это не устраивает?
В операционной было холодно, от чего моя дрожь усилилась, я долго не могла забраться на стол, и подписать бумаги о согласии на операцию. Рука тряслась, ручка падала на пол, и мою закорючку в качестве подписи отказались принимать, потребовав делать все заново. Потом появился анестезиолог, высокий кореец с мягким спокойным голо<span style=«font-family:«Arial»,«sans-serif»;N-US» lang=«EN-US» xml:lang=«EN-US»>c
ом. Смешно, я ведь раньше видела его в коридоре, и была уверена, что это какой-то рабочий, ремонт делает. В спину впилась иголка, он параллельно задавал мне какие-то вопросы, о жизни в целом, и я чувствовала, как под его бархатный голос по конечностям разливается тепло и спокойствие. Боль вроде бы отступала, но мой мозг все еще помнил, как долго она находилась в теле, и я не могла расслабиться, постоянно ожидая нового приступа. Потому, наверное, я и вскрикнула, когда по животу резко полоснули скальпелем. Врачи в недоумении остановились, и в ожидании слушали нашу с анестезиологом беседу. Он доказывал, что я все придумываю, вовсе мне не больно, от боли зрачки расширяются, и в качестве доказательства впивался пинцетом мне в ногу. Я вскрикивала, доказывала, что все отлично чувствую, и как наркоман требовала еще дозу. Мои доводы победили, в вену добавили наркоз, и я мягко провалилась в небытие.
Не знаю, действительно ли первый раз не подействовала анестезия, или это мое воспаленное сознание отказывалось терпеть дальше эту действительность, и видеть, как из моего распоротого живота достают кого-то. Но как же было прекрасно в минуты этого забытья! Мне казалось, что я сижу в центре огромного цветка, а вокруг на белых лепестках кружатся врачи. Мне весело и легко, я заливисто смеюсь, разговариваю с ними, и не хочу, чтоб все это когда-то заканчивалось. Как в тумане ощущаю манипуляции со своим телом, меня куда-то перекладывают, везут, снова перекладывают, но все это так прекрасно и хорошо!
Очнулась я в залитой солнцем палате, в 12 дня, через два часа после операции. Тело продолжала бить дрожь, да так, что зубы звонко стучали друг об друга. Я периодически проваливалась обратно, слышала какие-то голоса, но не понимала кто я, и где нахожусь. Что-то все время со свистом надувалось, сдавливая руку в районе предплечья. Оказывается, это автоматически измерялось давление, и выдавалось на мониторе, висящем у меня над головой. Еще в палате было три девушки, и врач, которой я нечленораздельно пыталась задавать вопросы. Но потом вдруг резко вернулось сознание, и ужасом навалилась мысль «Где мой ребенок?». Неожиданно нащупав рядом с головой сотовый телефон, я, не попадая по кнопкам, стала звонить Татьяне Юрьевне. Она бодрым голосом ответила, что все в порядке, «сынок на тебя похож, сейчас занесу». Потом последовал звонок маме, которая после известия, что меня прокесарили, принялась горько плакать. Не знаю, от расстройства, или от облегчения, что все закончилось. Мы-то с ней общались последний раз еще вечером, когда я еще и в помине не планировала рожать. Я попыталась ее успокоить, но саму вдруг задушили слезы, по-моему от жалости к себе, и именно с этими слезами на глазах меня застал мой наследник.
И ко мне в тугом свертке положили на грудь какого-то инопланетянина, который с не меньшим изумлением таращил глаза. Совершенно незнакомый, непонятный, и неожиданный. Я пыталась умиляться, и как-то проявить свои материнские инстинкты, но кроме огромного облегчения, что он жив-здоров, ничего не нахлынуло.
Как только ребеночка унесли, и я настроилась на физический и моральный отдых, как пришла какая-то новая врач, и сказала, что сейчас будем вставать на ноги, чтоб я готовилась. Да, меня действительно подняли через два часа после операции! Неоднократно потом читала рассказы, что обычно заставляли вставать часов через восемь, а кого-то и через сутки. Не знаю, какой теориейруководствовались врачи первого роддома, но у них все было намного более оперативно и кровожадно. И ведь не померла же! Конечно, трусила я еще как! Осознание того, что у меня вспорот живот, и вполне ощутимая боль отходящего наркоза парализовали мое тело, я делала одно нелегкое движение в попытках приподняться на кровати, и тут же в ужасе затихала. Представляла, как начнут сейчас вываливаться мои внутренности через еще не затянувшийся шов. Наверное, я бы так до вечера собиралась с силами, но появились бодренькие тети в белых халатах, и резво подняли меня на ноги. Естественно, я как подкошенная начала заваливаться вперед, но меня поймали, и разрешили лечь обратно, предупредив, что сейчас отдохну, и ножками сама потопаю в палату. Так и оказалось, не врали ведь, тираны! Меня на каталке привезли на другой этаж, выгрузили в коридоре, и показали направление движения. А дальше – сама, сама. Палата, на пороге которой появилась моя скрюченная фигура, была залита солнечным светом, такая чистенькая, беленькая, и с такой уютной кроватью. Единственной мечтой было рухнуть в эту кровать, и забыться пьяным наркозным сном.
Продолжение следует.
