Виктория, расскажите, пожалуйста, как вы с мужем начали заниматься делами милосердия.
— Началось это все так. Мой муж Сашенька заболел, когда Кирюша только родился. Первый этап лечения был очень тяжелым. А потом становилось то чуть легче, то чуть хуже. Саша всячески пытался найти себе применение, и, когда обращался к кому-то за помощью, ему говорили: «Можем помочь деньгами». Он возражал: «Мне не надо денег, дайте мне работу». Но такой работник, который месяц работает, месяц лежит в больнице, никому не был нужен.
— Какой у Саши был диагноз?
— Саркома Юинга. Это очень агрессивная разновидность онкологии. Она была на четвертой стадии, достаточно запущенная, тяжелая. И прогнозы были неблагоприятные — врачи говорили, что жить Саше осталось около трех-четырех месяцев. Но лечение дало хороший результат. Потихонечку, потихонечку, но жизнь продолжалась и шла.
Если ты болеешь раком, то тебе звонят все, у кого тоже кто-то заболел — тети, дяди, родственники, знакомые. Тебе звонят как человеку, имеющему опыт в этом направлении. Разные люди с вопросами на эту тему постоянно появлялись, и естественным образом мы их утешали, делились опытом и связями.
На этом фоне появились люди, которые, услышав наши грустные истории, коих набиралось с избытком, сочувствовали «нашим» больным. Они, зная, что Саша постоянно вращается в кругу тяжело больных людей, предложили ему средства, чтобы его помощь могла быть более широкой. 
— Когда Саша заболел, вы уже были верующими людьми?
— Да, мы венчались, у нас был церковный брак. Мы познакомились в храме, и, несмотря на свою совершенно нецерковную юность — и мою, и Сашину — начали мы свою семейную жизнь правильно. И я теперь понимаю, что можно только так — по-другому никак нельзя.
— Опыт жизни с человеком, умирающим от рака — что он Вам дал?
— Вы знаете, это неправильная постановка вопроса – «человек, умирающий от рака». Нет такого! Есть ЖИВУЩИЙ человек, болеющий раком. Не все здоровые люди это понимают. Они задают вопросы: «Как же он живет? Зачем он строит планы? Как он может что-то хотеть, когда он умирает?»
Естественно, эта мысль преследует больного раком, так же, как она преследует, например, пожилых людей. Онкологический больной «стоит при дверях». Но он только мысленно стоит там, а живет он здесь. Он многое пересматривает, живет строже по отношению к себе. Где-то бывает трудно, где-то бывает невыносимо. Но, тем не менее, это жизнь. Все люди, которые умирали, даже те, кто находился к смерти совсем близко, и счет шел на дни, на часы — все они жили, радовались мелочам и принимали гостей, заботились о близких. Они жили надеждой на исцеление.
— Расскажите, пожалуйста, как у вас появилась Леночка.
— Когда человек болеет, и, особенно, когда он пересаживается на коляску, он становится особенным, таким фриком. Саша переживал, что он теперь колясочник, я переживала, что перешла в статус жены колясочника. И потребовалась определенная перестройка из здоровых людей в категорию «калечек», и все больные люди тебе становятся ближе и понятнее. К детишкам, с синдромом Дауна, Саша всегда относился с особенной теплотой. На коляске он стал с детьми одного роста, они всегда улыбались ему, а он всегда улыбался им, и получался приятный такой диалог.
Когда рождается такой ребенок, врачи делают траурные лица, говорят, что это очень тяжелые дети, что они не обучаемы и спрашивают: «Будете забирать?» И без того мама в шоке. Я столкнулась с этим кругом — родителей детей с синдромом Дауна — и не видела еще ни одной мамы, которая бы спокойно это восприняла.
Первые несколько месяцев — это очень тяжелый переходный период, очень тяжелая адаптация. А тут такой прессинг. И если у нее нет поддержки со всех сторон, то бывает, что мама может дать слабину. Видимо, так и случилось в нашем случае. У Ленусиной мамы была очень сложная семейная, жизненная ситуация, и она не нашла в себе сил принять своего ребенка. Леночка уже осталась одна — несчастный, брошенный человечек, со статусом – отказник. Ее не разрешали брать на руки, что бы она не привыкла к ласке. Мы с Сашей пытались куда-нибудь ее пристроить, пытались найти семью, найти православный приют, просто хороший частный приют. Нет таких заведений, которые берут больных детей.
Стали разбираться, куда детей с синдромом Дауна отправляют государственные учреждения. Мы поняли, что дома малютки – это ужас! Большая часть малышей там не доживает до года. А ситуация не решается. Ребенок по-прежнему один. И в какой-то момент мы подумали: может быть, лучше мы тогда ее себе возьмем?
На роль приемных родителей мы не подходили совершенно. Во-первых, Сашина болезнь — это абсолютное медицинское противопоказание. Человек с заболеванием опорно-двигательного аппарата не может быть усыновителем. Но получалось, что если не мы, то кто? Думали долго. Конечно, это было Сашино решение. Я сказала, что готова, но понимаю, что все бремя ляжет на Сашу, потому что я стану жить для Леночки, а не для него. А ведь я — его руки, ноги и ему будет очень трудно. Он долго мне ничего не говорил, как-то в себе переваривал ситуацию. А потом мы пошли к духовнику, когда уже внутренне была решимость взять Леночку. Попросили благословения, он нас благословил.Саша тогда еще спросил: «А имею ли я право взять на себя ответственность? Ведь мне, возможно, уже скоро Туда?» На что батюшка ему ответил: «Ну ведь недалеко же будешь!»
Дальше началось оформление документов — тяжелое, мучительное. Интересной была наша первая встреча. У меня было такое альтруистический настрой: «Бедный ребенок, несчастный! Брошенный малыш. Надо спасать.» Саша привез меня в больницу на машине и остался ждать на улице, а я зашла к Леночке в палату, увидела ее и… ничего не испытала, никаких чувств, никакого прилива нежности. Я просто увидела раскосое лицо спящего ребенка, совершенно инопланетное. Ну, да, это малыш, маленький, хорошенький, но не более чем. Я ехала домой и плакала: «Боже мой, как же так! Ведь нельзя повернуть назад. Все равно, что бросить снова. А вдруг я не смогу ее полюбить».
— У мам детей с синдромом Дауна часто бывает такой страх: я когда-нибудь умру, а как же он без меня? Вам это знакомо?
— Конечно, конечно, есть, да.Но понимаете, я последние годы живу с таким чувством: сейчас-то все, конечно, плоховато, но дальше-то будет еще хуже! Сашенька у меня болел, и я понимала, что это не остановится, а дальше будет хуже и хуже. Но когда я об этом думаю, то всегда вспоминаю такую историю: когда Саше сделали операцию на позвоночнике, у него после этого отказали ноги. А потом чувствительность начала постепенно возвращаться.
К нам в больницу приехала наша подруга врач, Лиза Глинка, у нее огромный опыт в области тяжелых больных, и я спросила у нее: «Лиз, какие у нас шансы?» «Ну, – отвечает Лиза, – в лучшем случае будет подволакивать ноги на ходунках». Я тогда подумала: «Нет-нет-нет, ни за что, такого не может быть! С этим невозможно жить! Это ужас, просто какой-то кошмар!». А когда прошло несколько месяцев, и Саша начал, наконец, подволакивать ноги на ходунках — это было такое счастье, просто невероятное, которое нам дало такие колоссальные возможности! С обретением каждого нового такого умения становилось легче в быту, легче куда-то поехать, куда-то выйти. А тогда мне казалось, что с это конец жизни и это невозможно преодолеть.
Жизнь научила меня вперед не заглядывать. Если мне сейчас сказать, что меня ждет, то я, наверное, приду в ужас. А когда я до этого доживу, отношение к ситуации будет совсем другое, и воспринимать ее изнутри будешь совершенно иначе. Много-много раз я в этом убеждалась.
Я много раз с ужасом думала: «А! Как я буду и с Сашей, и с Леночкой, как я буду между ними бегать?» А видите, как все сложилось.
— Как Вы считаете, семья должна стремиться выглядеть идеальной в глазах окружающих, или ей просто лучше быть счастливой?
— Я не совсем понимаю термин «счастливая семья». В жизни любой семьи всегда есть трудные периоды, есть моменты усталости, раздражения, когда вам кажется, что кроме раздражения вас не связывают никакие чувства. Но это все поверхностное, оно проходит, а глубинное — остается.
У меня нет опыта несчастливой семьи. У меня есть опыт только счастливой. Мне кажется, что если люди потрудятся, то у них обязательно будет счастливая семья. Так получилось, что мы по любви женились, в любви жили друг с другом. Конечно, были трудности, как в любой семье. А сейчас, когда я проводила Сашу, кажется, что было вообще все идеально. Вообще плохих моментов не помню. Когда кто-то о чем-то нехорошем напоминает, я говорю: «Да что вы! Не было такого».
— Принято считать, и это подтверждает статистика, что если в семье рождается ребенок-инвалид. То муж уходит. У вас же напротив — муж привел Леночку в семью.
— Да, и я ему за это очень благодарна. Я сама бы на это не решилась никогда. Сомневалась бы бесконечно, смогу, не смогу… Мы советовались с духовником и пришли к выводу, что такое серьезное решение должно быть принято мужчиной. Будь он хоть и немощен, но он должен за это отвечать. Саша взял на себя эту ответственность, а я просто «взяла под козырек».
— Где бы взять таких ответственных мужчин?
— Я думаю, что их надо выращивать. В этом смысле мне сложно говорить о Кирилле, он пока еще все-таки маленький, но он, конечно, очень много мне помогает, просто в силу объективных причин. На опыте своих друзей часто наблюдаю такое: люди поженились, первый ребенок родился, второй родился, а муж все еще маленький, все где-то витает, по друзьям… Но вот третий ребенок родился, и отец созрел, и уже и младенцем занимается, и старшими. Уже и едет куда-то с детьми один, а маму освобождает, дает ей отдохнуть. По мере возрастания ответственности возрастает и мужчина. У меня довольно много знакомых мужчин, которые вначале казались инфантильными, а сейчас можно сказать: «Где берут таких ответственных?»
— Какими жизенными открытиями хотели бы с нами поделиться?
— Ну, конечно, мое открытием — о приемном ребенке. Он становится абсолютно своим! Это просто что-то необыкновенное. Когда ребенок рождается, Господь дает матери в сердце любовь. Она естественным образом его любит. Рождается второй, и она не делит свою любовь пополам, на двоих, а у нее появляется еще один сосуд любви. А потом еще один. И точно так же здесь, при усыновлении. Появляется ребенок, и Господь дает в сердце сосуд любви для него. Это удивительно.
А по поводу перенесения трудностей, еще есть такое мое открытие жизненное — ну, оно, конечно, как открытие велосипеда. Трудности, даже самые тяжелые — их нельзя пробегать, пролистывать. Их нужно проживать, потому что потом они обретают другую окраску, другой смысл, и очень радостно и полезно потом вспоминать пережитое. Трудности – это часть жизни, не менее полноценная, чем счастливые дни на отдыхе или воскресные вечера с друзьями. Все, что Господь дает, Он дает с любовью, и скорби — это такой же подарок. Трудности настолько внутренне преображают!
И самое важное. Для меня Царствие Небесное было теоретическим знанием, а теперь стало практическим. Теперь, когда Саши не рядом, я по-прежнему чувствую его предстательство, то, что он недалеко, что он есть. Когда люди неверующие спрашивают меня: «Ты что, правда думаешь, что там что-то есть?», я им отвечаю, что не думаю, а точно знаю. Я не могу это объяснить какими-то доводами, но знаю точно.
Фото из личного архива Виктории Строниной
Беседовала Ольга Гуманова
по материалам: Матроны.ру
