Как я был хозяйкой, или О роли мужчин в частной истории
В домах моего детства всегда была одна вещь, которой не встретишь в нынешних домах и квартирах. Где-нибудь в самом сердце дома всегда находился дверной косяк, на котором стояли отметки роста детей. С самого раннего возраста и до момента совершеннолетия каждый год, а то и дважды в год, каждый ребенок становился спиной к крашеной доске косяка, а бабушка или мама чертили карандашом очередную полоску, отмечающую энергичность работы гипофиза. Детей было много, полосок на косяке еще больше. Некоторые из них – совсем стертые, едва видные, — старательно подновлялись хранительницами этих косяков. Своего рода семейное родовое древо – вот такой был я летом 1976 года, а вот такой – мой папа, даты не видно, а вот – двоюродный брат, а вот эта каланча – моя сестрица, свежие жирные отметины где-то внизу – маленькие племянники. А в 1983 году я вырос аж сантиметров на 10. Словом, мне было очень интересно рассматривать эти отметины роста, они были мне важны как история, моя и моей семьи.
Уже став взрослым, я все равно иногда останавливался у сильно потертых отметин, рассматривая их и вспоминая обстоятельства, при которых были сделаны мои. Потом бессердечный маляр закрасил все это за небольшое вознаграждение, посуленное моими родственниками, а я сколько ни пытался убедить их в невозможности такого кощунства, успеха не имел. Ремонт важнее истории, новая жизнь победила. Тогда я думал, что когда у меня появятся дети, непременно нарисуются и черточки на дверной коробке. Но именно нарисуются. Себя в качестве хранителя и рисовальщика полосок я почему-то не представлял.
И вот настало время узнать – почему. Пройдя до половины, как писал поэт, земную жизнь, я очутился дома в качестве хозяйки. Жена уехала отдыхать, а я на неделю стал другим.
Мысленно наряженный в розоватый клетчатый передник с желтыми уточками, я стал хлопотливым, внимательным, ответственным, рациональным и немного усталым. Просыпаясь утром, я думал о том, что дети станут есть на обед, так как меню завтрака и ужина по причине их простоты и моносоставности я обдумывал с вечера. Я стал разрешать или не разрешать что-то делать детям, обосновывая свое решение какими-то новыми для себя мотивами, никогда не свойственными мне прежде, и с никогда прежде не свойственной немыслимой скоростью. Времени стало ощутимо меньше, но, как ни странно, его стало больше и стало хватать, например, на то, чтобы забежать на чай к живущим по соседству родителям, посудачить о детях и о местных новостях.
И еще одно важное изменение произошло, о котором стоит сказать отдельно. Я стал испытывать непреодолимое желание писать в социальных сетях. Я понимал, что мне необходимо сообщить всем своим френдам о том, какую смешную вещь сказал мой ребенок, что мы делали после дневного сна или утром. Количество важнейших и достойнейших публикации фотографий меня даже стало несколько удручать, так как я понимал, что если публиковать их по две-три в день, этого явно будет мало. Я стал замечать «лайки» и радоваться их количеству, а количество их на радость мне росло пропорционально присутствию в статусах детей. Навык читать ленту нон-стоп и одновременно (важно, что одновременно!) отвечать кому-то на личные сообщения пришел сам собой.
Находясь в зените своего перевоплощения, я понял, что меня тянет сажать укроп. Сообщение, что я не на шутку встревожен отсутствием семян укропа в доме, застало жену врасплох. Вскоре она приехала.
Говоря серьезно, оглядываясь назад на снятый мысленный фартук с желтыми уточками, я склонен признать, что проиграл. Я был хозяйкой и понимал, что проигрываю каждый день. Тень энтропии густо ложилась на только что убранную кровать или комнату, хрустя выкатившейся в потемках под ноги детской игрушкой. Едва помыв очередную очередь посуды, я уже собирал со стола новую и понимал, что сложить конструктор в коробку на террасе сегодня вновь не успею. С накатившим отчаяньем я решал по-мужски, вечером и без детских глаз.
Вернемся к началу на новом витке. Чертить линейки на дверных косяках, отмечая рост детей и сужение своего времени – тоже способ борьбы, но он сегодня похож на конную атаку, проведенную против атомной подводной лодки. Так же эффективен, столь же трогателен и красив. У женщин не осталось для этого незанятых ресурсов, передовая борьбы сместилась в другие пространства. Эстетика личной истории, ее материальные свидетельства и артефакты стали или должны стать делом мужчин. Я, например, уже присматриваю место в доме, где карандашная история сможет жить, упрямо обновляя стершийся графит.
Михаил АМБРОЗ
nsad.ru
