Обида или цена за горячность

Под нашими окошками всегда росли вишни. Когда мои родители купили этот дом на окраине Иванова, мне было 4 года. Вишни уже росли. Потом высохли и погибли. На соседней улице около старой вишни я откопал несколько побегов молодой поросли и посадил их под своими окошками. Весной мои посадки дружно пошли в рост. Через пару лет они зацвели. Радовались тогда все — и папа, и мама, и бабушка, и сестренка…
Яблони — яблонями, малина — малиной, все это росло в саду, за забором и было уже привычным. За вишнями же мы все следили с особой любовью.

И вдруг теплым июльским вечером я услышал за окном рев тракторного мотора и треск ломающихся веток. Отставив в сторону тарелку супа, я выскочил из дома. Михалыч, мужичек с соседней улицы, на своем тракторишке проехал прямо под нашими окошками, прямо по нашим вишням.

Работал Михалыч в «Зеленстрое» — была в ту пору такая организация, занималась она зелеными насаждениями в городе: обрезкой деревьев, подстрижкой газонов, разбивкой клумб и другими подобными работами. Контора предприятия находилась недалеко от нас, и Михалыч часто приезжал домой прямо на своем маленьком тракторе. Был он мужичком скромным, безобидным, маленьким и невзрачным, неопределенного возраста, ходил всегда в одной и той же потрепанной кепке и застиранной спецовочной куртке. Частенько соседи просили его привезти торфу, земли или навозу. Чем платили? Известно чем, бутылкой. Одна в ту пору была «валюта». Вот и пристрастился он к выпивке.

Так вот. В тот день пьяный Михалыч проехал на своем тракторишке прямо по моим вишням. Эх, как я разозлился тогда, выскочив из дома! Побежал за тракторишкой — благо, не «Жигули» — схватил Михалыча за плечо, вытащил из открытой кабины, повалил на землю и ударил… Даже матом на него кричал, настолько обидно было, с такой силой нахлынули на меня эмоции. Да и сила молодецкая взыграла, я ведь недавно из армии вернулся, а Михалыч — мужичок щупленький, на голову меньше меня. «Да ты чего… Да, ты, это… Прости… Не увидал я… Я, это, выпил сегодня...», — лопотал тракторист невнятно себе под нос. А я тузил и тузил его, орал и орал на бедного мужичонку.

На улицу выбежала моя мама: «Отстань от него, ладно уж, что теперь поделаешь», — успокаивала она меня. Спустя несколько минут я, конечно, остыл, а Михалыч забрался в свой тарантас и на «автопилоте» поехал домой. Лишь после этого я оглянулся и посмотрел на вишни. Оказалось, что из десятка были сломаны лишь две, остальные просто пригнулись к земле. Машина Михалыча была сродни ему самому — легкая и безобидная, а вишни гибкие, молодые. Вскоре они поправились и в положенное время как ни в чем не бывало принесли плоды, на которые мы не могли нарадоваться.

А месяца через три после описанного случая Михалыч умер. Умер так же, как и жил. Тихо и незаметно. Нет, не я, мне кажется, был виноват в его смерти. То ли водка, то ли старые болезни, то ли фронтовые раны… То, что Михалыч всю войну прошел и ордена имел, это я только после похорон узнал. И, думается, не только я. В День Победы он наградами не хвалился, лишь скромно выпивал с соседями.

С тех пор прошло больше тридцати лет. Погибли все мои вишни. А сцена с Михалычем до сих пор стоит в памяти. И сам он порой снится мне по ночам — маленький, небритый, слегка хмельной, но добрый и безобидный человек в помятой кепке.

Когда мне сообщили о его смерти, меня как ножом по сердцу полоснули… Сегодня я с ужасом вспоминаю те минуты, когда бил Михалыча. У меня, недавнего солдата хватило наглости напасть на беззащитного мужичка и не хватило мужества придти на его похороны.

Прости меня, Михалыч… Прости.

Написал сейчас эту фразу и не знаю, правильно ли я поступил. Почему? Да потому что имя это — Михалыч — я лишь сегодня придумал. Не помню я, как звали этого человека. Забыл. А лицо помню, и голос помню. И те минуты — до каждой секунды помню. А имя забыл. И записку в церкви об упокоении подать не могу. Не знаю имени. Не знаю даже, крещен ли он был. И узнать не у кого. Вскоре после смерти Михалыча умерла и его жена, сухонькая старушка. Приехали какие-то люди, скромненько схоронили ее, а дом продали. С тем, как говорят, и концы в воду.

С тех пор прошло много времени, часто приходилось вступать в конфликты. В мирской суете этого избежать почти невозможно. И всегда в минуты, когда подкатывала обида, я вспоминал эту историю, закусывал губу и говорил себе мысленно: «Что ты делаешь! Остановись! Не обижай человека! Прости ему все обиды сегодня же, сейчас же, сию же минуту, заставь его улыбнуться тебе!» А вдруг повторится то же самое, что случилось у меня с Михалычем, и он, этот человек, всю жизнь будет тебе сниться.

Александр Вшивцев