Неунывающие

Я  когда то, чуть  ли не  в  детстве прочитала историю про то, что мы  очень редко говорим, о  чем мы  думаем на  самом деле. Чаще всего закрываемся какими-то шаблонными фразами абсолютно «про другое», и  поэтому друг друга очень мало понимаем. Я  целенаправленно училась говорить то, что думаю, то, что я  хочу сказать.

Иногда всплеск эмоций, раздражение не  имеет отношения к  человеку или к  ситуации. Это у  тебя вчера что-то произошло, и  ты  сегодня демонстрируешь переживания на  близких. Поэтому, если ты  озвучиваешь: «Ты  знаешь, вчера было то-то и  то-то. Я  совершенно не  в  себе»,  — гораздо проще, потому что понятно, что это никак не  влияет на  отношения, что это твое «внутреннее», и  ты  просто «пар выпускаешь».

Так  же точно и  с  детьми. Очень часто приходишь и  не  знаешь, за  что хвататься в  доме. Ты  устала, хочется поесть, отдохнуть. А  тут, все что-то одновременно говорят, надо слушать, приниматься за  какие-то дела. И  вот здесь тоже нужно говорить, объяснять, что с  тобой происходит.

Хорошо, когда приходим с  работы вдвоем с  мужем. Тогда проще, мы  — одной командой. Он  одно делает, я  другое, смотришь, все утрясли, все управились: дети накормлены, уложены, уроки сделаны или доделаны. Выдыхаешь…

Когда гибнут нервные клетки

В  конце второй беременности я  тяжело переболела гриппом. Через неделю начались роды.

Девочка родилась недоношенной. Но  в  тот момент в  Молдавии было неважно с  медициной, и  мы  просто не  представляли всей ситуации. Дочка очень хорошо развивалась эмоционально, психически, но  наверное, у  специалиста возникли  бы подозрения, которые у  меня появились лишь к  году. Тогда для меня девочка просто выглядела слабенькой.

Когда до  нас стало доходить, что ребенок не  просто «слабенький», я  принялась читать медицинские справочники, изучать медицинскую литературу.

В  итоге мы  обошли десяток невропатологов, чуть  ли не  сами ставили диагноз Вaре.

Когда, наконец, я  поняла, что происходит с  ребенком, стала нервничать, мне казалось, что нужно сдвигать горы и  как можно в  более короткие сроки, чтобы изменить ситуацию.

Мне очень помог муж, его мудрое отношение к  жизни. Он  сказал: «Что ты  переживаешь? Никто из  нас не  застрахован в  любой момент сесть в  инвалидное кресло. Будем жить потихонечку, будем делать, что можем». И  вот его умение не  сгореть в  секунду понапрасну, оказалось бесценным.

Я  поняла, что надо просто жить. 

Все, что можно, мы  перепробовали. Понятно, что произошли необратимые процессы, и  на  ноги мы  поставить Варю не  смогли: она в  инвалидной коляске.

Сейчас Варя (ей  15 лет) учится в  обычной школе, где сделали класс для «особых» детей. Она  — общительная барышня, с  хорошим чувством юмора. С  ней учатся мальчики-, один из  них трогательно ухаживает за  ней.

Негативного отношения со  стороны ребят из  других классов я  не  вижу. Четыре года Варя ходила в  другую школу, в  обычный класс, и  никаких проблем не  было. У  нее там были  друзья, и  ей  очень не  хотелось из  этой школы уходить. Но  в  какой-то момент, она просто перестала успевать за  другими: уроки стали вестись на  разных этажах. Пока Варя спустится, все уже началось…

Общество с  голливудскими улыбками, которое не  желает болеть

Когда появилась Варя, а  еще больше, когда папа заболел, я  поняла, что у  нас удивительно построено общество. В  нем не  хотят признавать человека с  любыми болезнями, с  любыми проблемами. Не  сочетаются печали, боль, болезни с  этой экранной голливудской улыбкой, которой пытается улыбаться каждый: «Все здорово! Все здорово! Мы  молодые, здоровые, с  хорошими зубами». И  если у  человека что-то произошло, он  заболел, или его близкие, или попал в  иную тяжелую ситуацию, его начинают сторониться.

Западное общество пытается сделать так, чтобы до  последнего момента человек не  существовал, не  доживал свои годы, а  жил максимально полноценно. У  нас  же человека списывают со  счетов практически моментально. Причем списывают его, его близких, боятся общаться, смотреть в  глаза, боятся выразить искренне понимание ситуации или сострадание. Очень боятся, как заразы какой-то.

Нам в  этом смысле проще  — мы  слишком большие оптимисты, мы  привыкли сами всегда помогать и  участвовать в  жизни  других людей. К  тому  же мы  вместе, мы  — семья, единое целое, это очень важный момент. Мы  никогда не  пытались переживать что-либо поодиночке.

То, как воспринимают нашу семью со  стороны, меня как-то особо никогда не  трогало… Если кто и  бросал косой взгляд, когда мы  прогуливались, я  внимания не  обращала. А  когда появился четвертый, Гаврюша, нам вообще смешно представлять, как выглядим со  стороны. Варя  — говорливая особа, в  коляске, у  нее на  коленях  — Гаврюша, который в  год с  небольшим ленился ходить пешком. Рядом  — Аня на  роликах. Старший сын в  таких ситуациях шутит: «Слушайте, я, наверное, не  с  вами. Это невозможно видеть без смеха». Поэтому я  понимаю, что мы  не  можем не  привлекать внимания, мы  слишком колоритные.

Когда мы  переехали в  квартиру, в  которой живем сейчас, соседи, увидев нас всех, сказали: «Это какие-то цыгане». Потом увидели меня и  уже в  лицо заявили: «Нам тут особенные (то  есть  — с  проблемами) не  нужны». Несколько раз вызывали полицию. В  очередной раз я  спросила у  полицейского: «Послушайте, мы  же законопослушные нормальные люди. У  нас есть договор, регистрация. Мы  живем у  знакомых. В  чем проблема?» «Понимаете, нас вызывают, мы  обязаны прийти»,  — развели руками полицейские.

Наши знакомые пытались открыть детскую студию, которую могли  бы посещать и  «колясочники», в  центре города, но  им  не  разрешили: «У  нас тут люди серьезные ходят в  серьезные офисы, а  тут вы  будете проходить, портить вид»…

С  сумкой и  тремя детьми

С  Варей мы  периодически ездили в  Москву, в  реабилитационный центр. Когда должна была родиться третья дочка, я  поняла, что не  смогу продолжать ездить, лечить Варю. Тогда решили поехать в  Москву жить. Двое детей, одна  — на  коляске, вот-вот на  свет появится третья. Даже не  переезжали, а  просто приехали с  одной сумкой и  стали жить. Сначала  — у  друзей, потом  — сняли квартиру.

Некоторым кажется, что у  нас такое легкое отношение к  жизни. Это не  так. Мы  просто внутренне фильтруем главное и  не  главное. Кроме того я  осознаю, что есть родительский дом, где нам всегда рады, где если что, нас приютят.

А  сейчас у  нас есть некая свобода, ты  не  привязан к  какой-то территории. Например, сняли квартиру возле детского сада, куда можно было водить Варю. Потом сняли квартиру возле школы, куда Варя пошла учиться.

То  есть мы  работаем, делаем все, от  нас зависящее в  жизни и  — полагаемся на  волю Божью. Откуда ты  знаешь, что тебе нужно? В  этом отношении муж даже более спокойный, чем я. Здесь тоже важно умение супругов друг на  друга надеяться.

У  меня никогда не  было никаких родительских амбиций поводу собственных детей. Я  очень люблю все их  достоинства и  даже недостатки. Не  сказать, что я  с  ними (с  недостатками) никогда не  борюсь, это будет неправда.

Но  стараюсь, чтобы они учились сами видеть и  исправлять ошибки. Очень ценю, когда ребенок сам обнаруживает, открывает для себя что-то. А  когда родители натаскивают, дают много готового, я  считаю, что они его «психические иммунные силы» подтачивают. И  в  тяжелой стрессовой ситуации он  просто не  сможет их  «включить». Не  понимаю, почему родители пытаться жить за  своих детей, ведь когда-то им  все равно придется жить самим.

Муж у  меня все время крутился на  нескольких работах. В  Москве он  сначала занялся книжный бизнесом, сделал за  год карьеру от  работника склада до  начальника склада, начальника отдела. Потом посчитал своему шефу, что тому выгодно, что не  выгодно, вплоть до  нюансов, и  — ушел в  другое место, заведовать издательством. А  потом как-то плавно перешел рекламу: видеоролики, аудиоролики и  радиоролики. Там он  за  несколько лет победил на  множестве конкурсов и  все мечтал оттуда вырваться. Хотя мне очень нравилось, потому что там у  него были выходные, стабильная зарплата и  другие блага.

Параллельно, обнаружив в  реабилитационном центре пустующую столярную мастерскую, Андрей начал туда ходить, заниматься с  ребятами, сначала по  выходным дням.

Когда случился кризис, он  радостно сбежал из  рекламы, сказав что-то типа: «Кризис, везде кризис». И  стал уже вплотную заниматься в  столярке с  разными ребятами  — и  здоровыми, и  проблемными. И  взрослые какие-то люди, которые никак не  адаптируются, к  нему прибились. В  конце концов, он  открыл предприятие «Артель Блаженных».

Муж смеется и  говорит мне: «Из  неособенных в  компании только ты». К  нему пришли работать ребята из  приюта, у  которых нет родителей, ребята с  психоречевыми проблемами. Они делают деревянные игрушки. Это совершенно уже «коммерческая» организация, в  которой люди трудятся за  деньги, но  не  могу сказать, что это очень выгодно. Бывает, ворчу, но  понимаю, что ничего поделать все равно невозможно.

Ведь «Артель Блаженных» важна и  для мужа, и  для тех, кто в  ней трудится. Там работают даже такие ребята, о  которых никто не  думал, что они могут что-нибудь делать. Они сидели дома у  телевизоров или бродили по  квартире, и  родители совершенно счастливы, что их  дети  — при деле.

Они работают по-настоящему, без игр. Причем выполняют какие-то сложные операции на  станках. А  вначале, когда приходят, не  могут сосредоточиться, больше двух минут что-то делать.

Сама большая проблема  — это помещение. Потому что наш папа хочет, чтобы там был въезд и  для Вари, а  это  — большие вложения.

Как-то на  вопрос, часто  ли мы  видим папу дома, старший сын ответил: «Когда мы  соскучимся и  хотим видеть папу, то  мы  идем к  нему работать». Действительно мы  очень часто все вместе идем к  папе на  работу.

Мечты о  будущем

Чего хочется в  дальнейшем? Хочется попутешествовать. Хочется еще ребенка. Как совместить, непонятно. Хочется дальше учиться. В  профессиональном плане хочется развиваться дальше. Я  занялась своей нынешней работой просто потому, что в  какой-то момент поняла: мои руки так много всего умеют, а  я  так много всего знаю, что этим не  возможно не  поделиться, нечестно.

Источник: Православие и мир