Первые роды 09.04.2013

Роды у меня были первые. Последние недели было особенно тяжело: день ПДР переходила на неделю, мучала изжога, тренировочные схватки. Днем мама заметила, что опустился живот — после прогулки в магазин и вокруг дома. В ночь 9 апреля начались ноющие боли в пояснице, с часу ночи ворочалась с боку на бок и не могла уснуть. Боль усиливалась, к трем часам ночи прибавилась боль в животе, но ни интервалов, ни регулярности не было: просто нарастающая ноющая боль. Выпив одну таблетку «Но-шпы», я пошла в душ, под водой стало полегче, вернулась в кровать: боль пришла снова, только более жуткая; еще одна таблетка и поход в душ опять не дали результата, а сходив в туалет, я поняла, что отходит пробка. Теперь я осознала, насколько смешны были мои страхи пропустить начало родов. «Наконец-то!» — была первая мысль, теперь нужно было поспать и набраться сил, но поспать не удавалось. В пять утра почувствовала наконец схватки, установился интервал в 10 минут. К шести проводила на работу мужа, уверенная, что уже увидимся на выписке, к тому времени интервал был уже раз в 7 минут. Я вызвала скорую, на пороге появилась женщина, приказала вытрясти все из пакета и взять только документы, очки, тапочки, зарядку и телефон. Проверив раскрытие, сказала: «Поздравляю! Вы уже в родах. Открытие 5 см!» Я наивно подумала, что ура, уже половина пути пройдена.

Направление нам дали в роддом #, в скорой я сидела, смотрела, как раступаются машины в пробке, и уже чувствовала настоящие схватки, очень помогало дыхание: носом вдох, ртом выдох. Врач скорой помощи похвалила меня, я сама помню, насколько удивительно была спокойна. В приемном отделении я разделась, надела прозрачно-голубую рубашку, встала на весы, вытерпела процедуру клизмы, стирая лак с ногтей, процедуру УЗИ. Меня проводили в палату, где уже лежала женщина, на койку №8. Мне пристегнули КТГ, причем девушка-интерн меня изрядно напугала: она долго не могла найти сердечко малышки, как оказалось потом, она целых 10 минут водила другим датчиком по животу. Поставили капельницу, я еще могла терпеть схватки и периодически созванивалась с мужем и переписывалась с подругами. Так длилось еще несколько часов, пришел врач проверить открытие, и в этот момент у меня отошли воды, их было очень много, мне поменяли постель. И после ухода врача я начала понимать, почему так сильно кричат женщины, схватки усилились, дышать становилось сложнее, и я начала постанывать. Женщина на соседней койке вдруг закричала, что ее тужит, ее забрали в родзал. Через тридцать минут я захотела в туалет, начались потуги, и со следующих слов врача началось самое ужасное: «Послушай меня, у тебя открытие 7 см. Если ты будешь тужиться, у тебя порвется шейка матки. Продыхивай». И она ушла.

Я осталась одна, каждую схватку я дышала уже собачкой, часто-часто. Мучительным мне казалось лежать, меня выворачило на кровати от боли, я сгибала руку с капельницей, один датчик сполз к низу живота, другой был где-то в районе желудка. Мне принесли мяч, я с облегчением встала и села на него, крутила бедрами, а на потуге легонько попрыгивала на нем. Я чувствовала усталость, сказывалась бессонная ночь, и в перерыве между схватками я засыпала, сидя на мяче, каждый раз вздрагивая. Мяч у меня забрали, я легла на койку. Каждый раз в перерыве я задремывала, а с началом схватки хваталась обеими руками за изголовье кровати, наплевав на предупреждение не сгибать руку с капельницей, изгибалась дугой. Я каждый раз пишу «боль», «схватка», а на деле у меня не получится описать словами, что я испытывала, меня ломало, изламывало, казалось, что все органы режут изнутри, у меня действительно нет слов, чтобы дать понять, что я имею в виду. Я вскакивала с кровати, хваталась двумя руками за стойку с капельницей и пыталась продышать потугу. Когда отпускало, смотрела сквозь огроменное окно в палате на первом этаже, на свою койку с номером 8, что напоминало мне бесконечность, начинала задремывать и бессильно падала на кровать, начиналась схватка — вновь вскакивала. В какой-то момент позвонила мужу и попросила сказать что-нибудь хорошее, но вновь началась схватка, я не дослушала и бросила трубку, и после этого я уже начала потихоньку сходить с ума от медлительности всего происходящего, от жалости к себе, о боли я уже не упоминаю. И я наконец заорала, я кричала, чтобы ко мне подошли, хватала акушерок за руки и просила со мной посидеть, рассказать что-нибудь, они жалели меня, но уходили, и все повторялось по кругу. На меня накричали, попросили быть сдержанней, напомнили, что ребенок дышит через меня, вкололи два укола обезоливающего, которые ничего не дали.

Врач наконец разрешила мне потужиться на кровати, я с облегчением попробовала. Как только я начала тужиться, давление у меня подскочило до 150. Я до сих пор отчетливо помню ее лицо, волосы, убранные в шапочку, строгие тонкие губы и абсолютно равнодушный взгляд. «Нет, нельзя! Продолжай продыхивать!» И я взвыла. Со мной сидели уже четыре врача, только меня это уже не волновало, не помогало дыхание, не помогали мысли о том, что с каждой схваткой я приближаюсь к завершению своих мучений, что моему ребенку тяжелее, чем мне; нет, все это не помогает и не утешает. Меня мучила усталость, у меня не было сил, я терпела в молчании столько часов, но в тот момент меня покинула выдержка, я плакала и говорила о том, что ничего не хочу, от боли у меня совершенно затуманилось в голове. Давление продолжало быть 150, тужиться из-за этого мне не разрешали, внезапно КТГ показало критический момент, и тут я услышала: «Вы согласны на операцию?» Я, так хотевшая родить сама, вдруг ответила: «Да, да, да, пожалуйста, я прошу вас!» Но в те часы я бы подписала и смертную казнь, и сделку с дьяволом, и каким же пустяком показалось подписать белую бумажку, которую я, честно говоря, даже не прочитала. Врачи смотрели за аппаратом КТГ, и в какой-то момент сердцебиение ребенка выровнялось, и про бумажку забыли все, кроме меня, которая продолжала стонать и умолять их сделать операцию, просила прекратить этот ужас. «Меня пугает, что вам 19 лет. Если бы не ваш возраст, мы бы уже сделали вам кесарево, но подумайте сами, вы всю жизнь будете ходить со шрамом на матке, зачем вам это?»

Наконец мне разрешили тужиться, головка была высоко, она держала мне одну ногу, положила руку на живот и говорила — давай, выталкивай мою руку, не загибай голову, наклонись сюда… и кричала, что я все делаю не так, что я не помогаю сама себе, я плакала, у меня совершенно не было сил. «Ты не тужишься! Ты ничего не делаешь… вот сейчас, давай!» Так длилось долго. Наконец я услышала заветные слова: «Все, готовьте родзал, попробуем все вместе, головка все еще не опускается», меня переложили на каталку, не разрешили вставать из-за давления. В родзале на меня одели бахилы, окружила бригада, и все остальное я помню как во сне, будто происходило не со мной. На схватке на меня наваливалось три врача, давили на живот, кричали тужиться, кричали, где держать руки и где ноги, я не понимала ровным счетом ничего. Все видела смутно, будто была пьяная, отчетливо помню, что в перерыве между схваткой увидела ножницы, но разрез на фоне общей боли показался мне комариным укусом. Мне не верилось, не верилось, что я рожаю, я действительно не могла осознать, что сейчас я должна тужиться, должна родить, помочь своему ребенку.

— Родила! А личико-то мамино!

Я выгнулась, посмотрела вниз, там лежала моя малышка, вся в крови, синенькая, маленькая, с черными волосиками. Как описать ту бурю эмоций, что меня захлестнула? Сначала неверие, непонимание, облегчение от того, что все закончилось, дикая радость и осознание: Господи, это же она… вот кто сидел у меня внутри!.. Слезы хлынули градом, взахлеб, да и сейчас, вспоминая этот момент, у меня до сих пор щипит в носу каждый раз; она закричала очень пронзительно, и тогда я подумала — ужас… так вот что может быть хуже родовой боли! Мне показали, говорят, девочка, а я лежу и плачу, смотрю на нее и чувствую, как давит изнутри от чувств: это была любовь с первого взгляда. Мгновения совершенно животного счастья.

ПОСЛЕ.

Это было последнее, что я помню. В следующий раз, когда я открыла глаза, я не могла шевельнуться, а перед лицом нескончаемыми рядами плыли лампы родзала. Голова была откинута неестественно набок, рот открыт. Я чувствовала себя трупом, все еще не покидало ощущение, что все это не я, все это не со мной, я как будто была не внутри себя, не было связи между моими мыслями, ощущенияниями, телом. Я очень нечетко слышала чужие голоса, что-то про кровотечение, кто-то давил мне со всей силы на живот, пытаясь заставить сокращаться матку, но я не могла даже дернуться. Вспомнила почему-то про мужа и про маму, когда кто-то начал подталкивать меня и беспрерывно повторять: «Дыши… дыши!» Слышала что-то про пульс, чувствовала руки на запястье, ищущие его, что-то о давлении 70. Мне хотелось испугаться, но я все еще не верила, что это я, недавно родила, столько мучилась, а теперь происходит что-то еще страшнее, чем было. Наконец я начала приходить в себя. Первое, что я пыталась сказать, было желанием узнать, где тот маленький мокрый комочек счастья, который так кричал, где моя Анита?.. Мне продолжали давить на живот, ноги у меня безвольно дергались. Голубые стены, столы, врачи в халатах и прозрачно-голубых шапочках, перчатки, куча капельниц, лицо анестезиолога — честно, я вспоминаю это с ужасом. Меня накрыли двумя шерстяными одеялами, я тряслась от холода, отпаивали чаем. И после многочисленных просьб показали наконец дочку — я вновь заплакала.

Еще определенное количество времени за мной наблюдали, затем поместили в палату интенсивного наблюдения. Мне было больно, я постоянно была с капельницами, но каким счастьем мне казалось просто лежать… Лежать и не иметь возможности двигаться. Так я провела полтора суток, вставать мне было нельзя. Как выяснилось, после родов у меня открылось маточное кровотечение, сказали — словно открытый шланг, давление было 70. Дочку я не видела.

Меня перевели в общую палату, сняли мочевой катетор и сказали ходить в утку, лежать. Все соседки по палате думали, что у меня кесарево, и очень удивились, узнав, что это не так. Вопреки запрету врачей я встала, мне нужно было зарядить телефон и услышать родных, но в глазах потемнело, я зашаталась, меня поймали и положили обратно. Гемоглобин у меня был 43, требовалось переливание крови. И после, слава Богу, стало полегче… Я начала потихоньку вставать, исчез бледно-зеленовый цвет лица, я воспряла духом, особенно после того, как стали приносить Аниту раз в три часа на кормление. Только она не давала мне жалеть себя, а больше всего хотелось лечь калачиком и рыдать после всего пережитого.

Как оказалось, это еще не все. Первое УЗИ мне сделали на четвертые сутки, вердикт был таков: все хорошо, но еще наблюдаем. Второе УЗИ на следующий день, все так же, третье УЗИ — тот же результат. Я очень хорошо помню маму-одиночку, которой после первого УЗИ решили сделать чистку, и на следующий день она была дома вместе со своей дочкой. Я думала, ну вот, уж без этого мы точно уже обошлись, я воспряла духом, фотографировала свое счастье и готовилась к выписке, и врачи пообещали: в понедельник иду домой. В понедельник после обхода мне обещают выписку, но нужно было сделать контроль ное УЗИ. Лечащий врач долго молчала, водя датчиком по животу, затем позвонила заведующей отделением, та позвонила еще выше стоящему начальству, и рядом со мной опять оказалась толпа. Меня повели на кресло, и врач стала руками вынимать из меня сгустки. Тут меня прорвало. Я зарыдала, я заорала, я умоляла ее остановиться и пыталась встать, говорила, что сейчас же уйду под расписку и никакая помощь мне не нужна. Я ясно помню их слова: «Она неадекватная… да-да, она ненормальная… ну что вы, гемоглобин 43… хотя делали переливание...» Между собой они называли меня «ага, та бедолага, которую всем роддомом с того света вытаскивали». Та женщина, которая была непосредственно выше стоящим начальством, грубо меня одернула: «Ты что вообще несешь?! Какая расписка? да мы тебе жизнь спасли!» Я рыдала, трясла головой и повторяла, что сейчас же напишу и уйду. Я встала и ушла в палату, меня трясло. Я звонила мужу и пыталась рассказать, как хочу забыть весь этот ужас, как меня душат эти стены, что мне плохо, я не хочу ничего, я не смогу провести здесь ни часа. Я боялась. Двое врачей пошли за мной. Лечащий врач, АМ, села на кровать и ласково, словно боясь, что я опять взорвусь, сказала, что меня не выписывают сегодня. И даже не выписывают завтра. И послезавтра, возможно, тоже. Она, АМ, давила на меня, словно растаптывала: «Ты же понимаешь, что за эти роды нам должны как минимум по мерседесу? Киевские торты ты еще не заказала? Или что же, ты хочешь уйти и оставить своего ребенка сиротой? Да ты выйдешь и к тебе скорая не успеет доехать!»

Я наревела глаза так, что под ними были огромные, жуткие синяки. Палата была на 1 этаже, и в окне появился мой муж: нарядный, в костюме, с большим букетом цветов и шоколадом. Сказать матери, что ее ребенок может остаться сиротой, — да черт возьми, у кого угодно снесет крышу. Каков диагноз, что происходит, почему мне не сделали чертову чистку после первого же УЗИ? Все, кто поступил 9 апреля, были уже дома, одна я ночевала в пустой палате. Утром я не ела и не пила, и во время кормления ко мне зашли и позвали на клизму. Может быть, я слишком впечатлительна, но когда мой ребенок сладко сопел у моей груди, я вспомнила о словах АМ про сироту, и я, вытирая слезы, попросила докормить. Я позвонила маме и плакала, мне было страшно, я не доверяла врачам. Как это — довериться под наблюдение людей, слова которых заставляют тебя бояться? Не буду даже описывать, как меня трясло, когда я увидела вновь это кресло, когда опять одели меня в рубашку, шапочку и бахилы, пока вводили наркоз, я плакала, за что меня отругали — нечем будет дышать. Я умоляла их не трогать меня, пока не засну.

Я проснулась уже в палате, было жутко больно, я не могла повернуться, не могла лежать. Мне вкололи обезболивающее, я услышала сквозь сон голос бабушки, она стояла у окна, но мне хотелось спать. Когда я пришла в себя после операции, она позвонила и стала утешать меня, говорить, что врач ей очень понравилась, какая она хорошая и как мило они побеседовали. Я плохо соображала и в тот день постоянно спала, чтобы не чувствовать боль: вдобавок ко всему мне заново наложили швы.

На следующий день нас выписали, это было 17 апреля, в мой День рождения. На восьмые сутки.

А теперь попробуете представить, что было вне роддома. Мужа, свекров, которые приготовили подарки и сидели одетые и нарядные в ожидании, когда уже можно выезжать. Маму, которая разложила детские вещички и приготовила окончательно комнату, маму, ждущую гостей. Моего братишку, который очень скучал по мне и почему-то постоянно спрашивал: «А вдруг что-то пойдет плохо?», хотя вряд ли семилетний малыш что-то в этом понимает. Мою бабушку, которая безумно волновалась, и оказывается, разговор с АМ прошел не так радужно, как она мне описала. АМ отчего-то давила и на нее, и вопрошала, где же моя мама или муж, что ж они мне даже «кефирчику не привезли»? Муж ездил ко мне почти каждый день. В тот день, когда мне делали чистку, свекровь и ее муж были в роддоме. Они привезли цветы и конверт с благодарностью моему врачу, но та отчего-то к ним не вышла, они ждали ее полтора часа. На мою вежливую бабушку вполне возможно надавить, но не на маму мужа, которая во время моих родов звонила в Департамент здравоохранения, не сумев дозвониться мне. И моей дорогой свекрови, которая очень волнительно относится ко всем членам своей семьи и к их здоровью, звонит моя мама и со слов бабушки говорит… что во время операции врачи хотели удалить мне матку.

В конце обычно пишут какой-то вывод или умозаключение. Но я себе задаю вопрос: почему я не чувствую благодарности? Ко мне в палату заходили врачи целой толпой, почему я не чувствую этого? Почему они называли ненормальной девушку 19 лет, которая была в ужасе от того, с чем столкнулась? И почему люди, которые спали мне жизнь, не хотели принимать эту самую благодарность от моих родных? Я помню акушерку, которая говорила о том, что боль забывается. Не хочется никого пугать, но это не так. Я боюсь рожать второго ребенка, но я хочу этого когда-нибудь, потому что я осталась полноценной, потому что у меня есть выбор. Мама и свекровь были удивлены моим спокойными сообщениями, которые я отправляла из роддома и моим спокойствием дома. Они говорили, это странно, потому что после такого женщина может испытывать неприязнь к собственному ребенку, но видно, страданий мне хватило, и включалась защитная реакция, блок.

Я смотрю на Аниту, я так люблю ее, что ком в горле встает и бегут мурашки. Моя малышка родилась с переломом ключицы, что зажило, но вот какая проблема: на глазу у нее опухоль, которую скоро мы будем удалять. В институте имени *** сказали, что это не врожденное, что это следствие родовой травмы. Я не чувствую благодарности.