Как я себя лепила

Или мой эффект бабочки.

Люсенька, Людочка, третий, последний и любимый ребёнок в семье. Ох, как же это тяжело… Я, кажется, понимаю тех барышень, что жили в окружении мамок-нянек и страдали меланхолией. Детство было беззаботным. Мама главный бухгалтер, отец школьный учитель, нашу семью знало и уважало всё село. Родители были из простых семей, практически из рабоче-крестьянских. Но поставили себя совершенно иначе — никогда и подозрения не возникало в присутствии голубой крови в жилах… С этого-то вся беда и началась. 

В семье всегда был культ еды. Садились за стол все вместе, и оставаться, пока тарелка не опустеет, хочешь ты этого или нет. Сколько помню, мама или бабушка готовили еду трижды в день. Что-то редко оставалось на завтра, потому что еда должна быть свежей ежедневно. Только сейчас я понимаю, в какой кабале себя держала женская половина семьи… Мамы уже нет на свете, а я до сих пор вспоминаю её вздох — «я уже не знаю, что готовить, опять отец это есть не будет». И с нежностью приходит на ум мой муж, которому чем проще еда, тем лучше. Но о нём — позже.

Как вы думаете, что будет с человеком, если он будет есть всё без желания? Правильно, он будет жирным… Что со мной и было. 

Я с детства была пышкой. Милым, но толстым ребёнком… Когда мы с подругами играли, принцессой я не была. У меня даже в мыслях не было об этом. Когда я играла в одиночестве, я делала из бумаги кукол в собственный рост, одевала их в наряды, и принцессой вновь была не я. Потому что принцессы толстыми не бывают. Это отложилось в моём подсознании. Я на всё детство и юность отвела себе вторые роли. 

И это сказалось, возможно, с неожиданной стороны. 

Училась я хорошо. До тех пор, пока не пришло осознание свой непохожести и даже ущербности в сравнении с другими детьми. Я стала бояться выходить к доске. Письменные работы я писала на «ура», а каждое публичное выступление оканчивалось невероятной дрожью в коленках, заплетающимся языком и невнятной речью. 

Вообще я была общительным ребёнком. Однажды я пришла домой и с восторгом стала рассказывать маме с папой, как Вовка меня дёрнул за косу, а я его — портфелем огрела! А они выпрямились в струнку и почти хором отчеканили :«Не смей нас позорить своим поведением!» Было непонятно, обидно и… больно. Больше я не рассказывала дома почти ничего. Родители много лет удивлялись, почему я вдруг так замкнулась, и так никогда и не поймут. Я простила их, но они уже об этом не узнают...

В восьмом классе был медосмотр. Я встала на весы. 83 кг — огласила медсестра. Я поспешила уйти в сторону. «Ты сколько весишь?» — спросила одноклассница. «Я не расслышала» — ответила я.

Влюблялась я, как и другие девочки, в одноклассников и певцов. Но иногда об этом не знали даже лучшие подруги. Это было глубоко внутри. Спустя лет пять после окончания школы я встретилась с мамой одного из мальчишек, который мне нравился ещё в школе, о чем я, конечно же, молчала. И к моему одновременному восторгу и ужасу она произнесла фразу «а ведь ты ему нравилась, он говорил об этом!» Не исключено, что та мама и приврала, но я могла ему нравится, как человек, общение со мной. Знала б я тогда… Но с мальчиками я не дружила вообще.

Как же я много потеряла, глядя только внутрь себя, копаясь в своих болячках, разросшихся не по возрасту… Бенджамин Баттон, да и только!

Продолжение следует… Не всё так плохо! Будет потом!

(пожалуйста, напишите, интересно ли читать? Буду благодарна за критику)

#продолжениеследует