Записки 21.

Привет💖

Утро после той ночи. Тишина, в которой звенит что-то неуловимое. Я проснулась одна.
Просторная кровать, скомканные простыни, ещё тёплые от его тела — будто он только что встал. Но Никиты рядом нет. Никакой записки, запаха кофе, даже шумов из кухни — ничего. Только легкое, пустое эхо от прошедшей ночи.

Он сидел в гостиной за ноутбуком, погружённый в какие-то документы.

Я подошла сзади, обняла его, прижалась губами к шее. Обычный жест. Тёплый. Мирный.

— Утро, — бросил он, не отрывая глаз от монитора.

Всего одно слово.
Сухое. Без интонации.

Я сделала кофе, намеренно громко поставила чашку на стол — будто этим глухим стуком могла пробиться сквозь его равнодушие. Но он даже не поднял головы.

Мы слишком разные.

Он умеет молчать. Часами. Прятать всё внутри, пока не остынет, вариться в своих мыслях, не выпуская наружу ничего, пока не упакует в архив эмоций и не забудет пароль.

А я...

Как говорит мама: «В тебе, го**но не задерживается».

Мне нужно высказать всё. Сразу. Громко. С размахом. По пунктам. С повторениями чтобы сразу стало легче. Иначе я задыхаюсь.

Пока он молчит, у меня в голове успевает прокрутиться всё:
«я ему больше не нужна?»
«Мы уже расстались, просто забыли сказать об этом вслух?»

— Никит, — говорю, не выдерживая. — Давай поговорим?

Он даже не поднял глаз от экрана.

— У нас теперь каждый день будут какие-то серьёзные разговоры?

Его голос сухой, равнодушный, будто он комментирует погоду.

— Это не может просто так остаться, — прорывается у меня. — Ты молчишь, и я не знаю, что думать.

Он закрывает крышку ноутбука, медленно. Как будто решает — стоит ли вообще что-то говорить. Встаёт. Улыбается — не радостно, а так, будто видит перед собой предсказуемый сценарий.

— Эва... Тебя хлебом не корми — дай только повод для очередей драмы.

Он смотрит на меня усталыми глазами, и я вдруг понимаю:

Он не злится.
Он устал.

От моей потребности копаться, от моих вопросов, от моей неспособности просто молчать.

Я отворачиваюсь.
— Ладно. Не буду мешать.

И ухожу в душ.
Вода горячая, почти обжигающая.
Я стою под ней, сжав кулаки, и чувствую, как слёзы смешиваются со струями.

«Почему он не может просто обнять меня?»
«Почему я не могу просто заткнуться?»

После душа я вытерлась наспех, оделась почти вслепую, кинула в сумку самое необходимое и вызвала такси.
Он не пытался меня остановить.
Да и я не дала шанса.
Иногда легче убежать, чем ещё раз услышать безразличное «Утро».

Я уехала с мыслью, что это конец.
Что мы расстались. Вот так. Не хлопнув дверью. Не закатив сцену.
Просто рассыпались, как печенье в пакете, который неловко уронили.
Ничего грандиозного. Но крошек уже не собрать.

Самое обидное — что всё началось с глупости. Такой, за которую обычно просят прощения и смеются через день. Но я, конечно, довела до точки.

А ещё — в тот день родители собирались познакомиться с ним. Они пригласили нас в ресторан. Приезжал брат меня поздравить, все ждали. Никита согласился. Он был готов. Он хотел. А я… я всё испортила.

Я доехала до дома на автомате. Ни одну песню в наушниках не дослушала до конца — всё раздражало. Шум, свет, люди. Хотелось тишины.

Дома все уже суетились. Мама собирала волосы, папа выглаживал рубашку, на кухне пахло духами и духами из духовки — что-то печёное, уютное, родное. Меня никто не спрашивал, где я была. Только мама бросила:
— Быстрее, Ева, через полчаса выезжаем. Никита где? Уже едет?

Я стояла в коридоре, как провинившийся подросток.
— Он… не сможет приехать, — выдавила я. — У него дела. Внезапно.

Мама чуть нахмурилась.
— Ну ладно, — пожала плечами. — Всякое бывает.

Мы приехали в ресторан. Папа заказал вино, брат обсуждал, как он собирается провести лето, мама листала меню и одновременно рассказывала про последний звонок в ее школе.
— Там такие дети красивые были, девочка одна пела — просто слёзы, — говорила она, поднося очки к глазам.

Я кивала, вставляя реплики, делая вид, что слушаю. На самом деле я просто старалась не провалиться в себя.

Я прокручивала, как расскажу маме завтра, что мы расстались. Что не получилось. Что сама не знаю, в чём была ошибка, но она, скорее всего, моя.

И вдруг —
— Извините за опоздание, — сказал кто-то за моей спиной.

Я обернулась — и всё внутри остановилось.

Он стоял у края стола, чуть запыхавшийся, сдержанно улыбающийся, и в руках — два букета.

— Это вам, — сказал он, протягивая первый маме. — Очень рад познакомиться.
Потом повернулся ко мне, с той самой мягкой, почти несмелой улыбкой, от которой у меня всегда что-то сжималось внутри.
— А это тебе.
Мама оживилась, приняв букет:
— Какие чудесные! Пионы! Спасибо большое, Никита.
Отец встал, пожал ему руку:
— Константин.
— Никита, — коротко ответил он, кивая.
— Присаживайся, раз уж успел, — добавил отец сдержанно, но не холодно.

Никита будто включился в роль: вежливый, спокойный, собранный. Но я знала — он злится. Или обижен. Или вообще сомневался, стоит ли приходить.

Я слышала, как он спокойно, почти без пауз, отвечал на вопросы. Он рассказывал о себе с той самой вежливой отстранённостью, которую я когда-то принимала за спокойствие. И чем дольше он говорил, тем сильнее внутри сжималось что-то живое — как будто сердце не знало, что ему делать: радоваться, что он здесь, или сгорать от стыда.

Родителям он понравился. Папа оценил его спокойствие, чувство меры, умение держаться. Мама — вежливость, юмор и красивые цветы. Даже брат, обычно недоверчивый ко всем, сказал: «Да нормальный парень».

После десерта, тостов и тёплого прощания мы вышли на улицу. Я собиралась что-то сказать. Или хотя бы спросить.

Но он перебил меня.
— Всё нормально, — сказал просто, глядя перед собой. — Просто мы теперь оба знаем, что тебе нельзя пить.