Записки 25.

А вы готовы себе признаться — и честно не лгать?

Новые отношения — как свежий ветер, что обещает перемены.
Но внутри — всё ещё тлеет старый огонь, едва заметный, едва ощутимый.
Он не хочет гаснуть, хотя время идёт вперёд, и мир меняется….

Дочка вернулась из Турции — загорелая, пахнущая солнцем, морем и сладковатыми духами, которые она себе выбрала в дьюти фри.

— Мы ездили к Дюдену. Папа говорил, что это единственный водопад, который падает прямо в море. Было очень красиво и я стояла прям рядом, и даже волосы стали мокрыми — но это было классно.

Говорила взахлёб, перебивая саму себя, с пастой во рту, которую забыла жевать:
— А ещё мы… подожди, — она дожевала, сделала глоток воды и продолжила, — мы были в порту, в океанариуме … а потом, ой, а ещё — я тебе покажу, я рисовала!

Она запутывалась в впечатлениях, перескакивала с одного на другое, будто боялась, что не успеет всё рассказать, и от этого её слова казались особенно живыми

Я улыбалась — её голос был взрослым, почти рассудительным. В ней уже не было той детской растерянности. Она будто за это время немного отдалилась — но не с холодом, а с теплом. Как солнце на расстоянии.

Ева достала из сумки несколько листов — тонких, чуть помятых, с набросками, выполненными линером.

— Мы с папой по вечерам рисовали на балконе, — сказала она, улыбаясь.

На бумаге — быстрые, живые штрихи: очертания пальм, силуэты лодок на воде, рябь от далёких огней, тонкие ветки деревьев, раскачиваемые лёгким бризом. Линии были простыми, но наполненными дыханием момента, словно они ловили не только форму, но и настроение.

— Мам, держи, смотри фотки — радостно воскликнула она, протягивая телефон.

Я начала листать фотопленку, не сразу вгляделась, просто листала — морские брызги, солнце в волосах, блики на воде, кривые селфи с папой — он смеётся, щурится, отворачивается.

Я задержала палец на экране.
Приблизила.

Вот оно

Его лицо стало ближе, знакомое до каждой родинки, до малейшей неровности, которую когда-то изучала кончиками пальцев.

Вот эти глаза — светлые, серо-зеленые.
вот губы — мягкие, чуть приоткрытые,
вот эта линия щёк, которую я могла бы рисовать и с закрытыми глазами.

Он не изменился.
Не в том смысле, что время его не тронуло - а в том, что суть осталась той же.

Он всегда был красивым.
Но не в том смысле, что хотелось сказать «вау».
Скорее — боже, как же ты весь — про уют.
Про ладность.
Про вкус.

Холёный. Лащёный.
Сладкий, но не приторный — как утренний чай с мёдом.

Лицо художника, архитектора, эстета —
мягкое, выровненное, как акварель на хорошей бумаге.

Тот самый творческий парень, что подбирает одежду на ощупь — по текстуре, по прикосновению — кашемир, меринос. Носил свитера, как будто в них жил, и чуть дурацкие, но очаровательные кардиганы.

И он правда был мягкий.
Никакой мужественной грубости, ни одного громкого жеста.

Его внутренний мир обитает между скандинавским креслом и кофе на соевом молоке.

А ещё — с Евой он выглядел не как отец, а как старший брат.
Смешной, неловкий, трогательно бережный.

Я смотрела на экран — и всё внутри подрагивало.
От чего-то странного: как будто встретила свой любимый запах на улице, мельком, случайно.
И не знаешь — обернуться или идти дальше.

Я когда-то рисовала его —
в движении, в окне, в свитере, в свете торшера.

Лицо Егора — всё ещё где-то моё.
Глубоко. В том месте, где даже самые новые чувства не успели всё перерисовать.

Это тонкая грань между прошлым и настоящим,
когда сердце запутывается в узорах воспоминаний —
словно старый рисунок на новой странице,
который не хочется стирать.

Сейчас он где-то там, в кадре, где море, лодки, загорелая дочка с кривым хвостиком. А я — здесь.
И, может быть, правильно, что мы не вместе.
Но это не отменяет того, что было. И что осталось.

Иногда любовь — это не про продолжение.
А про то, что она оставила след.

А вы готовы себе признаться — и честно не лгать?
Что иногда боль не мешает идти дальше.
Что кто-то может остаться в тебе — навсегда.