...тем любимее...

… тем любимее…

И опять не нахожу себе места. Опять все мысли о ней: как всё сложится? Ведь маленькая она, нежная, ну тчно травинка, точно веточка. Вдруг не выдержит. И в который раз одергиваю себя: перестань. Всё будет хорошо. «Вдруг» – это очень редко. Это у кого-то. У нее все будет хорошо. Зеленая веточка – она гибкая. Попробуй сломай… Так убеждаю себя, успокаиваю. Но глупое «вдруг?» в моей голове сидит прочно.

Как она ТАМ теперь?

Маленькая моя, беспомощная… Я что заметил: чем ближе роды, тем вреднее и несноснее она становилась (всё не так), тем любимее. Обратная какая-то выходила тут пропорциональность. Ох эти месяцы, эти дни! Да разве только дни… Толкала сердито посреди ночи: «Не сопи. И подвинься. Разлегся барин. Нас двое, вот и отведи нам положенные две третьи. И еще, мы хотим компота!». В подтверждение того, что их действительно двое, из живота колотили. Я со вздохом поднимался, сонно пытаясь вспомнить, сколько же еще терпеть всё это, и безропотно шлёпал вниз по тихому ночному подъезду. В подвал. За компотом. А по дороге, проснувшись окончательно, ловил себя на мысли, что я совсем не злюсь. И будь тот подвал хоть на другом конце города – всё равно пошёл бы. Хотя я отнюдь не из коротких. Да. Полгода назад подобная дерзость привела бы меня в ярость, вызвала бы громы небесные с криком о разводе и топаньем ногами. А сейчас я смиренно потопал по ночной лестнице.

Эх… И свою совсем не богатырскую грудь готов был подставить каждую секунду, чтобы только заслонить ее от любой опасности.

… Как она там сейчас? Терзаюсь. Не идёт сон. А что с того? Этим ей не поможешь. И ничем не поможешь. Разве что добрым словом в открытое роддомовское окно…

Бедная моя, испуганная девочка! Говорю тебе тысячу добрых слов. Говорю о том, как я тебя сильно люблю. И ты, конечно, розовеешь, улыбаешься. Я специально говорю весёлые слова. Так и стоял бы здесь.

Тысячу добрых советов дает тебе мама. Ты киваешь постоянно головой, но, конечно, всё забудешь, как начнутся роды. Всё забудешь и начнёшь кричать, обессиливая себя. И глаза твои станут огромными – в треть лица – от боли и от страха перед неизвестностью… Но на помощь придут врачи.

… «Вот это ребенок. Три восемьсот у такой маленькой мамы… Поздравляем! Смотрите, смотрите – у вас девочка, а то потом скажите, что мальчика подменили». В ответ чуть слышный шёпот: «Нет, спасибо, мы с мужем девочку хотели». Но я узнаю о том, что родилась дочка только через два часа. А пока в голове дурное «а вдруг» и глухая обида на всё человечество. Чёрт знает, что такое! За тысячу лет усовершенствовали, кажется, всё, всё, всё! Только рожающую женщину оставили наедине с первобытными муками. Прошли два часа. А потом прошла неделя. Ушли одни тревоги и заботы, пришли другие. Вот она, наша дочь. Ей уже семь дней, а мы ещё твёрдо не решили, как её назовём: Настенька? Ксюша?

Глаза закрыты, но по быстрому сопению догадываюсь, что она не спит. Так и есть: один глаз открылся и хитро-хитро вкось глянул на папу. На папу! То есть на меня. И не верю я никаким авторитетным тёщам, что она, мол, ещё не видит. На меня глянул глаз, узнал и закрылся.

«Ах, хитрюля!» – шепчу ей радостно. А внутри опять что-то задёргалось и попыталось выскочить наружу. Наверно это моё счастье. Так же было вчера, когда я забирал их, жену и дочь, из роддома. Только тогда еще и сердце ходуном ходило, как после бега на приличную дистанцию.

А мои благодарности медсестре, вынесшей дочь, походили больше на холостое хлюпанье крана, когда его открыли, а вода не идет, и только внутри что-то скрипит. Добрая медсестра сначала испугалась и поняла, что я её благодарю, только когда протянул ей цветы.

Это было вчера. А сегодня мы уже купали свою большую дочу. Сегодня я уже полоскал её пеленки и, строго сдвинув брови, кричал тёще и тестю: «Не шумите! И сделайте, наконец, потише телевизор!»

Сегодня я, благодарный, зацеловал жену. И уже начал подумывать о том, как будем воспитывать дочь, кем она станет, когда вырастет, какой будет...