предыдущая часть
https://www.baby.ru/blogs/post/524677049-277487393/
Ильичёв уже не меньше получаса рассматривал своё отражение в зеркале, причесывался, доводил до совершенства костюм, снимая невидимые пылинки. Время от времени ему казалось, что его лицо безобразно, костюм плохо сидит, очки старомодные, расцветка галстука отвратительна и не подходит к цвету глаз, он даже чуть было не отрезал свои длинные волосы, которые вдруг показались ему смешными, но вовремя спохватился, сообразив, что не сможет ровно подстричь себя сзади, а с кривой стрижкой будет выглядеть еще глупее. И тут же ему показалось, что в длинных волосах и прямоугольных стеклах очков в тонкой оправе есть даже какая-то изюминка, нотка бунтарства, он нашел, что выглядит стильно и обаятельно. Еще некоторое время он удовлетворенно оглядывал себя, негромко напевая под нос: «Слоны громогласно трубят, эй, римляне, дрожите!» И заметив неплотно прилегающий к голове волосок, он снова стал причесываться. «А если зачесать волосы немного вперед, залысины не так бросаются в глаза,» — подумалось ему. Секунду поколебавшись, он решительно скинул пиджак и расстегнул костюмные брюки, запутался в штанинах, неловко запрыгал по спальне на одной ноге. Платяной шкаф был разорен. Из открытых ящиков свешивались разноцветные галстуки и ремни, в сумерках похожие на щупальца неведомого чудовища. «И к нашим ногам пасть велят,» — сфальшивил Михаил, запнувшись за какую-то коробку и едва не растянувшись на полу. Время поджимало. «Час грядёт, Ганнибал ждёт!» — пропел Ильичёв в полный голос и посмеялся своей глупости. Наконец, он выбрал самые новые свои джинсы, свободную чёрную сорочку и ремень с крупной пряжкой, на которой была выгравирована свирепая морда быка. В таком виде и с распущенными волосами он сам себе напомнил какого-то рок-музыканта.
— Что ж, бунтарь, так бунтарь, — сказал Ильичёв своему отражению и тяжело вздохнув, решил не мешкать больше и идти так. Он чувствовал, что чем дольше собирается, тем больше найдет в себе изъянов.
В последнее время в его жизни происходило что-то невообразимое, удивительное. Всего каких-нибудь несколько месяцев назад он был счастлив возможности издалека видеть ту женщину, которая вдохновляла его и окрыляла, а теперь… Они нередко ужинают вместе, ходят в театр, в оперу, болтают обо всем на свете, как старые знакомые. Если бы его спросили, что поспособствовало их сближению, он бы не ответил, его и самого это удивляло. Какие-то неведомые силы потянули их друг к другу. Кажется, все началось с того дня, когда в его магазине случился маленький потоп. Или еще раньше, когда Она пришла к нему расспрашивать о машине… Перед каждой их встречей Михаил волновался, как школьник и сотни раз в голове проносилось: неужели, это происходит со мной? Неужели, это не сон? Вот и сегодня он на негнущихся ногах прошел в ресторанную залу, оглядел присутствующих и занял место у своего столика. Как всегда, он пришел первым. Михаил отложил букет, упакованный в хрустящую слюду, тщательно вытер салфеткой взмокшие ладони и встретившись глазами с официантом, знаком показал ему, чтобы тот пока не подходил.
Теперь можно было расслабиться на несколько минут, продумать разговор. Каждый раз он составлял у себя в голове план беседы, сочинял красивые фразы, но все это куда-то испарялось, а разговор начинал течь сам собой, и обоим было легко и интересно, как будто они дружат уже много лет. Ждать пришлось недолго, не прошло и пяти минут, как Михаил увидел Светлану, только вышла она не как обычно, из гардероба, а из малой залы.
— Я тебя не узнала, — начала она, протягивая руку для приветствия.
Михаил прикоснулся губами к её пальцам и поспешил галантно подвинуть стул.
— Ты сегодня какой-то другой.
— Может и другой, но ты, как всегда ослепительна!
— Первый раз тебя вижу без хвоста и без пиджака. Ты так на Кипелова похож.
Официант был уже здесь, раскладывал меню.
— Вазу для цветов? — спросил он, почти не разжимая губ.
— Нет, не нужно, — ответила Светлана.
— Винную карту?
— Пожалуй. Хотя, нет, мне на сегодня хватит. Действительно, пора завязывать с этим, — сказала она Михаилу, когда официант исчез. — В последнее время я очень много пью, веки начали отекать, значит пора выбирать: либо дурнеть, либо не пить.
— Ну, что ты! Ты прекрасна.
— Льстец, — Светлана вскинула бровь. — В твоих глазах я всегда прекрасна. Если бы на меня не смотрел никто, кроме тебя, проблемы бы не было.
— Тогда может, нам с тобой отправиться на необитаемый остров?
— Там нет ресторанов, баров и вина.
— Будем сами делать. Кокосовое. Между прочим, я когда был в Индонезии, меня угощали пальмовым вином. На вкус очень легкое, фруктовое, кисловатое, но на удивление крепкое. Там полчашки достаточно, чтобы упиться почти что до беспамятства. Его делают из кокосового молока, добавляют кокосовое волокно и копру…
Светлана расхохоталась.
— Что? — заулыбался смущенный Михаил.
— Добавляют копру… ничего, извини. Продолжай.
— Ну, это ворс со скорлупы ореха. В самом вине ничего не остается, его хорошо фильтруют…
— Да, я не о том. Все, проехали, продолжай. Давай сделаем заказ, и надо спросить, нет ли у них кокосового вина с копрой, ты так аппетитно рассказываешь, что мне даже попробовать его захотелось.
Перебрасываясь незначительными фразами, они сделали заказ и начали ужинать. Михаилу стало не по себе от этого перебоя в разговоре, но Светлану, по-видимому, ничего не смущало, она с аппетитом расправлялась с салатом, молчание собеседника позволяло ей сосредоточиться на своих мыслях. Она обратила взгляд куда-то внутрь себя, как будто находилась за столиком одна. Михаил залюбовался ей. Он еще в юности заметил, что когда любимый человек ест — это всегда очень красиво. Светлана почувствовала на себе его неподвижный взгляд и вопросительно подняла брови.
— Когда ты спишь, тобой любуется луна,
И звездный свет твой сон оберегает.
У глаз твоих, как у ночного неба, нету дна,
И свет их яркий солнце затмевает.
Светлана заулыбалась и беззвучно похлопала в ладоши.
— Мило, спасибо.
— Что скажешь?
— Что скажу? Только не обижайся.
— Нет-нет, твоё мнение, для меня очень важно. Гораздо важнее, чем мнение всяких напыщенных индюков, которые сидят в редакциях и именуют себя критиками.
— Тебе не кажется, что в этом стихотворении слишком много «света»? Свет звёзд, свет солнца, свет глаз — все светится.
— Ну, да, ну, правильно, это же концепция. Ты же Света, стихотворение для тебя таким и должно быть.
— Это для тебя — концепция. А звучит как тавтология. И еще, слова «нету» в литературном русском языке нет.
— А как же тогда написать? Если переправить на : «У глаз твоих, как у ночного неба, нет дна», то фраза не получается, она будет выбиваться из ритма.
— А она у тебя и так выбивается. Вот поэтому тебя и не печатают. Когда тебе дают замечания и подсказывают, как сделать лучше, ты начинаешь упираться рогом, оправдываться и выдавать явные ошибки за концепцию. Ладно, не обижайся.
— Я не обижаюсь, а огорчаюсь. Написал с любовью и для любви, а любовь не оценила.
— А я, между прочим, оценила. Написано с любовью и с чувством, это видно. Но кроме чувств нужно еще ремесло. Если, конечно, ты все-таки хочешь издаваться, а не просто крапать стишки для застольных посиделок с дочкой и женщинами.
Михаил ухмыльнулся.
— Да, с тобой не поспоришь…
— И не надо. Ты знаешь, спорить со мной — это чревато!
Оба засмеялись, и сразу куда-то исчезло напряжение в разговоре.
— Кстати, как твоя дочка?
— А дочка твоя как? — они спросили почти одновременно и снова рассмеялись.
— Вот видишь, мы с тобой даже думаем об одном и том же! Даже странно. Казалось бы, люди из разных миров…
— Хорошо сказано. Из разных миров… Используй это в каком-нибудь своём стихотворении. Ты говоришь старомодно, но иногда это звучит интересно.
— Вот, Катюшка тоже говорит мне, что я старомодный, постоянно ругает за это. И жена говорила. Видимо, ничего не попишешь.
— «Ничего не попишешь» — кто вообще так сейчас говорит? Твоя Катя, конечно, не подарок, но вот тут я с ней согласна.
— Наши дети — это наше наказание.
— Ага. Или мы — их, — засмеялась Светлана. — У тебя хотя бы одно наказание, а у меня их двое, один другого хлеще. С Крис еще хотя бы как-то ладим, а Федька… С сыном всегда было сложнее. Мальчики более зависимые, проблемные. Хотя, что я тебе говорю, у тебя же девчонка.
— А у меня, Светочка, тоже есть сын.
— Правда? Не знала, а почему ты не рассказывал?
— Потому что он — самое большое моё наказание. Он ниспослан мне, чтобы я искупил свои грехи…
— Так, вот давай, пожалуйста, без этого! Знаешь, религия ни до чего хорошего не доводит.
— А это не религия, это философия.
— Не отвлекайся.
— Да, извини. О существовании сына я долго не знал. Вернее, знал, но не знал, что он жив. Как-то непонятно сказал…
Михаил снял очки и нервно потер переносицу, он заметно волновался.
— В общем, когда моя жена забеременела, мы еще тогда не были женаты. Ох, что-то я все повторяюсь…
— Ну?
— Ну… Поженились по залёту, как это сейчас называется. Наверное, мы были не готовы к детям, да и к свадьбе тоже, но так все быстро случилось. Она очень переживала, что живот растет, кожа портится, говорила, что её нос раздуло, очень боялась быть некрасивой. Я убеждал её, поддерживал, как мог, но она у меня была очень чувствительная, склонная к меланхолии, сложно было доказать ей, что материнство красит любую женщину, делает взгляд одухотворенным… Ладно, извини, что я это так… В общем, она пришла из роддома одна. Без малыша. Сказала, что он умер в родах. Она почему-то не плакала, говорила, что все к лучшему, что раз Бог так решил, значит нам еще ребенок не нужен. Мне это показалось странным. Хотя, это я сейчас вспоминаю, тогда, наверное, ни о чем вообще думать не мог, горе поглотило меня полностью. Катюшка у нас родилась только через семь лет. Случайно я увидел документы, не скажу уже, что именно там было написано, но смысл был в том, что Павлик, оказывается, жив. По заявлению мамочки его определили в дом малютки, у него было что-то с ножками. Я её понимаю и оправдываю, врачи могли её запугать тем, что придется растить инвалида, она побоялась, ну и, отказалась, она ведь такая чувствительная. А мне солгала, потому что я бы не позволил его никому отдавать, она меня знала.
— И ты простил ей? — перебила Светлана.
— Простил.
— Ты святой, — сказала она почти с отвращением. — Или нет, я неправильно выразилась. Ты блаженный.
— Я просто понял, что ей двигало. Да и махать руками было уже поздно. Если бы я сразу узнал, то тут да, могло бы дойти и до расставания. Но по прошествии стольких лет мне оставалось только пытаться искать сына. И я пытался, готов был пополам разорваться, но всё тщетно. Остаётся только уповать на то, что вдруг какая-нибудь случайность поможет найти моего мальчика. Прости, я… мне до сих пор сложно об этом вспоминать. Странно, конечно. У меня есть сын, с которым мы никогда не виделись. О нём я знаю только то, что он Павлик и что у него проблемы с ногами.
— Так. Он же, получается, примерно ровесник моего Федьки?
— Ну, да.
— Послушай, можно же поднять архивы. Ты знаешь адрес роддома, дату рождения, имя роженицы. Я понимаю, что тогда тебе могли просто отказать из этических соображений, но сейчас-то ситуация совсем другая, твой сын уже взрослый мужик, может, у него у самого уже дети. Попробуй еще раз.
— Да, нет. Это всё так… мечты о будущем. А по правде, я боюсь, вдруг я ему не нужен, вдруг он меня не простит…
— Перестань. За что он должен тебя прощать?
— За то, что он остался брошен.
— Двадцать пять лет прошло, он уже не ребенок, должен все понять.
— Ну, вот ты простила своего отца за двадцать лет?
— Не сравнивай, пожалуйста. Мой отец был конченный отм\орозок, и от него я натерпелась больше зла, чем от всех остальных людей вместе взятых. А ты даже не знал, что твой ребенок жив. Он простит тебя, как ты простил жену.
— Истёк срок исковой давности, — горько усмехнулся Михаил.
— Вот именно. Так что, не раскисай.
— Я и не раскисаю. В конце концов, у меня есть моя Катюша. Она опять от меня съехала, нашла работу, как я понял, она на полном пансионе служит кем-то вроде экономки…
Светлана вдруг расхохоталась.
— Нет, ну ты себя со стороны слышал? «Она служит кем-то вроде экономки, на полном пансионе», от этой фразы так несёт нафталином, что у меня сейчас начнут слезиться глаза. Тебе самому от себя не смешно?
— Смешно, конечно.
Продолжение следует...
Класс!
офигено)))
ого… сын есть… еще один интересный поворот.
Ну закрутила!