Удалили аденоиды, ч.2. про больницу.

ну и в целом про больничку.

СОН.

Не знаю, везде так, или только у нас, но маму кладут с ребенком только до 7 лет. Причем питанием обеспечивают только мам детей детей младше трех лет. А отдельным койко-местом вообще никого не обеспечивают. Так что спали мы на одной кровати – причем учитывая мои, так сказать, корпулентные формы и то, что мое чадо спит преимущественно в позе звезды, места для меня было немного))

и из 8 часов, оставленных режимом на сон, я спала отсилы четыре-пять, и то урывками. Моя звезда вполне высыпалась, и в пол-шестого, как и всегда, была бодра и весела, к удивлению персонала. Палатная сестра как-то мне попеняла, зачем, мол, вы его поднимаете в такую рань, пусть спит, он же мешает остальным! Ну, во-первых, он сам просыпается, это не я его бужу. Во-вторых – в без чуть-чуть шесть в палату приходит санитарка и протирает поверхности, а в 6 ровно нас зовут на уколы. После того, как в ребенка всандалили болючий антибиотик и у него появилась куча претензий к этому миру, в том числе и план мести – я что, смогу уложить его обратно???

ПИТАНИЕ.
Маме ребенка от трех лет пайка не положена. Платной столовой нет. Из больницы не выпускают, так как ребенку нельзя переохлаждаться, а без него не выпускают, потому что он шило и смотреть за ним в отделении, где лежать послеоперационные, где есть лежачие – просто некому. В соседнем корпусе есть что-то типа ларька, из еды там печенюшки-булочки-молочка-готовые салаты… не разбежаться, но кое-что. Чайники-кипятильники, кстати, строго запрещены.

Порция в столовой на Матвея вполне приличная по объему. По качеству у меня море претензий. К примеру – для детей отдельное меню. И вот в этом отдельном меню как-то вдруг оказывается, например, морковь по-корейски или ощутимо острый и кислый рассольник. Мое дите с оперированными гландами сказало «какая гадость, пойдем в палату!», хотя обычное его поведение в столовой — что смог, скушал, дождался, пока я съем остальное, унес тарелки, сказал «тети, спасибо!». тут, видимо, душонка не выдержала)

Так что питание, учитывая, что в чужом городе к нам и прийти с передачкой некому, превратилось в захватывающий квест)) Море впечатлений.

Соседи по отделению несколько подсластили нам это дело. Когда постнаркозное состояние Матвея, наконец, отпустило, он снова стал самим собой: обаятельным, улыбчивым, шумным и веселым. Его все подряд угощали фруктами, всякими вкусняшками, и вообще, на мой взгляд, вели себя даже более снисходительно, чем надо.

и еще раз про мудрость детей. Матвей ниразу не попытался есть то, что ему нельзя. и не попросил. среди того, что давали в столовой, не пробуя, выбирал только то, что можно, и вообще не ел мясо. Он вообще-то его любит, а тут — ни кусочка за неделю, ни котлетку, ни рыбу, ни курицу, даже в супе мелкие кусочки оставлял. организму и так тяжело, он его не нагружал лишнего

РЕЖИМ ДНЯ.

Это отдельная песня. То ли дело в том, что я не лежала в больницах, кроме роддома, который у нас вполне себе санаторий – но режим больницы меня оставил в недоумении. Взрослые, которые, набегавшись по жизни и настрадавшись на операции и во время процедур, конечно, дремлют при любой возможности. Мой режимный ребенок с трудом в это все вписывался.

про утро я написала. В 5-50 подъем, градусник, в 6 уколы.
завтрак в 8.30. Матвея чем-то надо кормить в 7, отделывались йогуртом и криспами.

потом осмотр, процедуры. В 11 – детям молоко, или компот, или отвар шиповника. Обед в час. В два 0 процедуры и укол. В три приходит медсестра с градусником. А я Матвея спать уложила. Говорю – попозже принесу, когда проснется – нет, сейчас. Но он спит! – ничего страшного. Первые два дня мерила, старалась аккуратно – но он просыпается, и снова уже не засыпает. Потом – хренушки. Дожидалась, когда проснется и перелаивалась с медсестрой. У них на стене режим дня висит, в нем тихий час до 16-00. Вот после 16-00 и измерю.

В 16.00 полдник, в 17-17.30 уже ужин.

А отбой – в 22. В 22 ставят последний укол. Из человеколюбия ставили его в 21, мол, неположено, но куда деваться. Примерно в 8 вечера матвея уже снова пора кормить, потому что ясно дело он уже голодный, потому что между полдником и ужином он проголодаться просто не успел и поел кое-как.

В свободное время я в течение недели занимала его, как могла, мы изгуляли всю больницу, играли где только можно, налепили вагон пластилиновых зверей, изрисовали вусмерть пачку фломастеров, перепели и переиграли весь наш богатый репертуар и перепортили кучу нервов людям скачками в коридоре. Переобщались со всеми, кто в состоянии передвигаться. Иногда, конечно, очень специфическое общение получалось. Один из эпизодов: сидят в коридоре на скамейке Матвей и мужик с оперированным носом. Весь в лейкопластыре, отеках и синяках. Диалог:
— Дядя, ты такой страшный.
— ну да, не красавец
— ты упал и заболел?
— не, дяде нос сломали. Сначала какие-то уроды, потом дядя-врач. Так… наверное, тебе еще не надо знать, кто такие уроды. Прости, мужик, забудь. Это плохое слово… Мамаша, я извиняюсь.

— Ладно. Ты не болей и не дерись, драться плохо.

****************************

провожали нас на выписку аплодисментами)) Матвей со всеми мужчинами попрощался за руку, женщинам просто ручкой помахал. Наша любимая медсестра сказала:

— Ну что, Матвей Станиславович, надеюсь вас тут больше не увидеть. Э-э, в хорошем смысле.