«Истинные браки совершаются на Небесах»
«Не заботьтесь ни о чем, но всегда в молитве… с благодарением открывайте свои желания пред Богом», — говорит в послании апостол Павел (Флп. 4, 6). И поведала я Славе ещё одну историю.
Учился в академии один скромный студент, который прибыл поступать в семинарию из глухой северной деревни. С детства он привык к трудностям жизни: ходил в школу пешком за пять километров, рубил дрова, топил печь, с озера носил домой воду. В храм он ходил с родителями за двенадцать километров. Бывало, что родители оставляли Нику ночевать у священника, где он гостил по нескольку дней. Мать Ники пела на клиросе, поэтому ребёнку с детства стали знакомы и службы, и праздники Церкви.
Когда Ника поступал в семинарию, то, обнаружив у юноши отличный слух и знание церковного пения, его сразу зачислили.
Ника учился прилежно, особенные успехи проявлял в музыке. Он начал играть на фортепиано, прошёл регентский класс, дирижировал. Окончив семинарию, Ника продолжал своё образование в академии. Но учиться в академии с каждым годом становилось все тяжелее, особенно трудно давался юноше греческий язык. Сидит как-то Ника с другом Сергием за переводом, вздыхает:
— Ох, надоело учиться, устал я...
— Так семинария позади, иди на приход...
— Не получив сана? А сан не дадут, пока не женишься! А где мне невесту найти?
— Что ж, помочь тебе найти невесту?
— Да где ж ты девушку теперь скромную найдёшь? Себе не можешь подобрать, в монастырь собираешься, не до меня тебе.
— Себе невесты не ищу, а тебе помочь могу.
— Что? У тебя есть кто-то на примете?
— Есть. Хорошая девушка, скромная, трудолюбивая.
— И ты её давно знаешь? Почему ж она тебе не подошла? Молчишь? Значит, есть в ней что-то такое, что тебе не нравилось? Что именно?
— Мне все в ней нравится. Я люблю её как сестру.
— Так! Тогда, может быть, она сама за тебя не пошла? Разборчивая!
Сергий рассмеялся:
— Да сестра она мне родная!
— Ну так бы и говорил! Тогда познакомь...
— Приезжай в праздник к нам обедать, будто за книгой ко мне. Мы ждать тебя будем.
Дома Сергий сказал:
— Любушка, ко мне завтра друг мой приедет обедать, ты нам уж что-нибудь повкуснее приготовь.
Ника приехал, обед прошёл быстро. На следующей неделе Ника сказал Сергию:
— Что ты, друг, сделал со мною? Я ведь теперь учиться не могу, места себе не нахожу!
— Что с тобой?
— Да день и ночь Любушка твоя у меня перед глазами: ложусь спать с мыслью о ней, просыпаюсь — вижу её. Читать не могу… Что мне делать?
— Напиши ей письмо, я передам. Позови Любу к нам в семинарию, обещай показать ей наш музей.
— Да разве она придёт? Чем я могу ей нравиться? Ну, написать-то я напишу, а там — что Бог даст!
Прошло воскресенье, после которого Ника душил Сергия в объятиях:
— Послушай! Люба-то ведь приезжала! Мы с ней весь вечер вместе провели. Теперь я поеду к своему духовнику, скажу ему, что Бог услышал мой молитвы, а также моих родителей. Ох, они будут за меня рады!
В отдалённом от городов приходе среди необъятных лесов и полей стоял небольшой храм. Глубокой ночью священник начинал в нем службу, не думая о том, придёт ли кто на богомолье. Духовные дети священника приходили в храм ночью и успевали в те дни к утру на работу.
Несколько лампад слабым светом озаряло пустой храм. Священник заметил в темноте знакомую фигуру худенького семинариста, который нетерпеливо ходил по храму, прикладываясь к иконам. Увидев, что батюшка смотрит на него, юноша быстро подошёл к нему под благословение.
— Что с тобой? Тебя не узнать! Ты весь сияешь будто от радости, — спросил духовник.
— Батюшка! Мне Бог невесту послал, Он услышал наши молитвы! — выпалил студент.
— Ну, слава Богу! Кто ж она? Где ты познакомился?
— Любушка, дочь священника. Я с её братом все годы вместе учился, да не знал, что у него сестра есть. Так благословите, батюшка, мне теперь с ней встречаться. А весной, перед свадьбой, мы вместе с ней к вам приедем.
Священник с любовью обнял юношу, поцеловал его.
— Ну, рад за тебя! Учись пока да напиши письмо родителям. И они помолятся за вас Господу.
В июне, когда расцвела белая сирень, весь наш домик в Гребневе был заставлен душистыми букетами цветов. Хор семинаристов, которые отпели торжественную свадьбу, разбрёлся по саду и парку у храма. За столом сидели только пожилые, а молодые кушали a la fourchette, то есть все угощались там, где кому нравится, присаживались и на двух террасах, и в саду на лавочках, и в высокой траве на полянках. Вообще, радостное настроение охватило всех собравшихся на свадьбу. Я спросила жениха:
— Как ты, голубчик, вымолил своё счастье? Он ответил:
— Мы в семинарии каждое утро все ходили прикладываться к мощам преподобного Сергия. Наш путь проходит мимо иконы Богоматери, которая мне очень по сердцу. Так я всегда останавливался, клал поклон Владычице, тихо шептал Ей: «Матушка, Царица Небесная, пошли мне Сама невесту».
Владычица Богородица никогда не оставит того, кто в простоте сердца чистого приносит Ей свою искреннюю молитву. Да, есть у нас Заступница Усердная! Молитесь же, детки мои милые, открывайте Господу свои желания, не бойтесь поведать Ему свои тайны, Он их все знает. Но Он хочет, чтобы мы обращались к нему постоянно, смиренно, сознавая своё недостоинство, но все же надеясь на Его милосердие. «Сыне, дай Мне сердце твоё», — говорит любящий Отец. И ещё: «Призови Меня в день скорби, и Я услышу тебя, и ты прославишь Меня».
Вот для прославления любви Отца Небесного и написала я эти воспоминания.
Не бойтесь же идти за Господом, исполнять Его святую волю. Ищите общения с Ним в молитвах. Иисус Христос всегда один и тот же.
Аминь.
Послесловие
Это послесловие к четвёртой части книги, в которой я описываю мои последние годы. Внешние явления жизни описывать нетрудно. Но осмыслить (моему ограниченному уму), зачем то или иное происходило, — ой как это трудно! Но помоги, Господи, понимать нам Твою святую волю.
Господь знал, какими крепкими узами мы с батюшкой были связаны. И милосердный Господь не расторг наш союз в те дни, когда это было для нас очень болезненно, подорвало бы наши силы. Нет, наша разлука происходила медленно, из года в год. И в этом я вижу великую мудрость Создателя. Не вырывает Он из сердца, отданного Ему, а постепенно, наполняя сердце духовными переживаниями, как бы вытесняет ими плотские чувства.
За свою семидесятилетнюю жизнь я убедилась в том, что Христос желает Сам быть Другом души человеческой. И Он ведёт каждую душу такими жизненными путями, на которых постепенно отсекаются от сердца человека привязанности к миру. Благо тому, кто открывает Небесному Отцу своё сердце, в скорби зовёт Его, просит утешения, и Господь приходит, все чаще и чаще наполняя душу, вверившуюся Ему, не земной, но духовной радостью. Однако общение с Богом не быстро, не в короткое время начинается.
Запавшее в душу зерно благодарности, как семя, медленно прорастает. Об этом Спаситель говорит нам в Евангелии. Но можно духовный рост души изобразить и образно, как постройку дома, который строится медленно: сначала фундамент, потом стены, потом крыша… А под конец штукатурка, внутренняя отделка, чтобы было приятно жить в комнатах. Так и в душе человеческой происходит. Закладывается фундамент — это детство, понятия о жизни, первые чувства, первые впечатления, первые умственные выводы. Хорошо, если фундамент крепкий, построенный на вере в Бога, а то стены в дальнейшем дадут трещины. Дай Бог, чтобы не разрушились стены дома души в те годы, когда суждено им подниматься к небу! Но вот и крыша над головой — теперь непогода, и ветер, и буря житейская не страшны. Ну, строитель, вешай дверь и зови почаще к себе Небесного Гостя! Но найдёт ли он у тебя уют и чистоту? Так украшай же, друг, свою душу добродетелями. А главное — с любовью принимай почаще Небесного Гостя. Спаситель сказал: «Принимающий того, кого Я пошлю, -Меня принимает». Это тот период, когда мы принимаем близких уже любящим сердцем; кому-то на улице (при встрече) посочувствуем, о ком-то перед Богом вздохнём от души, кого-то с его скорбью в сердце своё примем, услышав по телефону о беде ближнего. Не каждый страдающий брат наш может приехать к нам, чтобы излить в беседе своё горе. А горя у каждого много: «У кого что болит, тот о том и говорит».
Принимать в дом души своей скорбь ближнего — это уже наш последний период, когда дом в душе уже построен. Сами-то мы помочь человеку в его горе не можем, так нам остаётся одно: войти в комнату свою, помолиться Отцу своему. Открывай Ему свои мысли, открой боль сердца своего. Как мать несёт к врачу больное дитя, раздевает малютку, жалуется со слезами на страдания своего ребёнка, прося помощи, так и мы должны приходить к Господу с нуждами близких своих, просить у Бога утешения. Не следует считать, что Господь всегда исполнит просимое нами, исполнит быстро наши желания. Но утешить нас — Он всегда утешит, и быстро. Скорбь отойдёт, ибо душа почувствует себя в сильных, любвеобильных, заботливых руках Отца Небесного. Он украсит дом души, призывающей Его, Своим посещением. И свет, и тепло, и чистота, и даже милосердие Святого Духа — все это дары Его, все Он несёт с Собою.
Но не сразу все и не всем одинаково. Одна душа почувствует своего Создателя, глядя на звёздное небо, другая душа — в журчании реки и песне жаворонка в небе, третья — в переливе цвета облаков при восходящем солнце. Одни люди в торжественном пении церковного хора возносятся душою к Небесам. А другой человек в тишине, среди величественной природы чует своего Бога. Он один, но дары Его различны, и пути к Нему тоже различны. Господь их Сам указывает, Сам ведёт душу человека ко спасению. Иногда эти пути к Богу, к совершенству бывают сначала болезненны. Как из дома до уборки его надо бывает выкинуть, вынести много вещей, захламляющих помещение, так и из дома души Господь убирает (прежде чем войти) все лишнее, мирское, суетное, мешающее пребыванию Небесного Гостя в душе. Все это на примере моей жизни происходило и со мной: надо было мне бросить институт, студенческие мечты о художественной карьере. Потом Господу надо было охладить мою привязанность к первенцу, послав ему болезнь, убедив нас, родителей, на деле, что счастье семьи — в руках Божьих. И болезни мои в зрелых летах должны были смирить меня, дать почувствовать, что жизнь наша — в руках Бога. И земное богатство Господь берет (при краже), чтобы ни на что, кроме Всевышнего, мы не надеялись.
А потом детки, милые детки, которым были отданы все силы, поочерёдно отходят от нас. Слава Богу, они вьют свои гнёзда и рождают нам на радость внуков. Но растить их — это уже не стариков забота, сил у нас уже нет. Ушли в вечность дорогие родители, а потом и милый муж, с которым, казалось, мы были связаны до гроба. Но вот и его могила, а я — одна.
Наш знакомый поэт А. А. Солодовников написал:
Как древо в саду, Ты подстригал меня, Побеги счастья все срезал, не дав развиться...И ещё:
Но я люблю тебя, Отцовская рука,Мне наносящая пронзительные раны.
И сердце полнит мне блаженство, не тоска.
Люблю Тебя, люблю и в гимнах славить стану.
Своей работой я старалась убедить читателя в истине слов Спасителя: «Не оставлю вас сиротами, приду к вам» и «Я с вами во все дни до скончания века». Буду рада, если прочитавшие мой труд поймут, что Господь близко, что Он всегда нас слышит и не оставит без Своей помощи. А потому смело идите за Господом, сказавшим: «Не бойся, малое стадо, ибо Отец благоволил дать вам Царство».
ПРИЛОЖЕНИЕ I
Отец Павел Груздев
К святым, которые на земле, и к дивным Твоим — к ним все желание моё.
(Пс. 15, 3)
Как-то я узнала, что в доме знакомого нам священника гостит весьма почтённый старец. Я поехала к Шатовым с сильным желанием увидеть ещё раз в жизни избранный сосуд Божией благодати. Иной раз мы хоть встречаемся где-то, среди суеты мирской, со святыми людьми, но высота их духовная не открывается нашим очам. Как сквозь грязные, тусклые очки смотрим мы на человека. Он кажется нам ничтожным, порочным, подобным всем другим, окружающим нас. Увидеть же Божий огонь, согревающий душу ближнего, — это дар от Господа. Получив же этот дар, узрев огонь Духа Святого в сердце другого человека, хочется показать людям этот Свет, сказать: «Смотрите, в наш век родился и вырос этот человек, в век общего отступления от Бога, от веры. Находясь долгие годы среди падших людей, среди воров, бандитов, в концлагере, без церкви, в тяжёлом труде, человек этот сумел сохранить в чистом сердце своём любовь к Богу, любовь к людям — то есть святость своей души».
Всего два раза по часу сидела я у постели уже слабого и больного отца Павла, но то, что я от него услышала, образно осталось в моей памяти. Постараюсь красочно описать это, да святится в душах наших имя Господне.
Бог привёл меня встретить в гостях у отца Аркадия их семейного духовника — отца Павла Груздева.
Когда началась Первая мировая война, Павлику было всего четыре года. Его отца взяли в солдаты. Матери было не по силам кормить большую семью, поэтому она послала двоих детей побираться.
За руку с шестилетней сестрёнкой Павлик ходил из дома в дом, прося ради Христа милостыню. Так из села в село тащились босые, оборванные детишки, радуясь корочкам хлеба, моркови и огурчикам, которые подавали им бедные крестьяне. Усталые и измученные, добрели дети до монастыря, в котором жила послушницей (младший чин) их старшая сестра. Жалкий вид ребятишек тронул сердце сестры, и она оставила детей при себе. Так с раннего детства Павлик узнал жизнь людей, посвятивших себя Богу. Мальчик усердно исполнял порученную ему работу. Зимой он приносил к печкам поленья дров, летом полол огород, выгонял в поле скотину — в общем, делал все, что было ему по силам. Он вырос, окреп и к восемнадцати годам исполнял всю тяжёлую физическую работу в монастыре, так как был там единственным мужчиной.
Тут грянула революция. Как гром и буря прокатилась она по России, ломая старый уклад жизни, разрушая все кругом. Монастыри разгоняли, храмы закрывали, духовенство арестовывали. Пришлось и Павлу покинуть обитель, приютившую его с детства. Он пришёл в монастырь Варлаама Хутынского, расположенный под Новгородом. Здесь его облачили в рясофор (монашеский чин) с благословения епископа Алексия (Симанского), будущего Патриарха. Но через четыре года, то есть в 22-м году, и этот монастырь советская власть разогнала. Павел начал работать на судостроительстве, которое называлось «Хутынь». Павел оставался глубоко верующим, посещал храм, был там на должности псаломщика. Такие люди были неугодны советской власти, поэтому в 1938 году Павла арестовали. Но так как вины за ним не нашлось, его выпустили, а в мае 41-го года снова арестовали. Если б не тюрьма, то попал бы Павел на фронт, так как в июне уже началась Великая Отечественная война. Но Всевидящий Господь сберёг жизнь раба Своего, ибо, хранил его на те годы, когда снова пробудится вера на Руси, когда нужны будут народу пастыри, призывающие к покаянию.
В пересыльной тюрьме Павел терпел и голод, и грязь, а потом терпел дальнюю дорогу в Кировскую область, под город Пермь. Там был расположен лагерь для заключённых «ВУТЛАГ». Здесь, под Вяткой, Павлу суждено было проработать на железной дороге целых шесть лет, то есть всю войну.
Обвинительная статья у Груздева Павла была 58-я, но к ней приписывались ещё три буквы — СОЭ, которые обозначали «социально опасный элемент». Так при советской власти назывались верующие люди, которые могли примером своей честной, религиозной жизни поддержать преследуемую Церковь. За этими людьми не было вины, однако их держали в концлагерях, изолируя от них общество. В число СОЭ попал и Павел.
Начальство лагеря знало, что никакого преступления Груздев не совершил, он был покорным судьбе, смирным и трудолюбивым. Поэтому Павел был не подконвойным, а пользовался относительной свободой. Он мог без стражи выходить из лагеря и заниматься чем угодно. Но в его обязанности было следить за исправностью железнодорожного полотна на протяжении шести километров. Если выпадал глубокий снег, то в помощь Павлу выделяли других заключённых. Он должен был раздать им лопаты, ломы, метлы и проследить за очисткой доверенного ему участка дороги. Для этого Павел должен был прийти на трассу на час раньше других, получить орудия труда, отнести все на дорогу.
Осенью, в праздник Воздвиженья Креста Господня (28 сентября), неожиданно похолодало и за ночь выпал глубокий снег. Павел ночевал один в убогой каморке под лестницей. Подняв голову с подушки, набитой сеном, Павел увидел снег и поспешил на трассу, не успев съесть полученный им на сутки хлеб. Вернувшись в свою каморку, Павел не нашёл спрятанный им кусок хлеба. Его украли. Жидкий суп-баланда не утолил голода. Павел почувствовал сильную слабость. Однако он взял на плечо мешок с инструментами и отправился проверять железную дорогу. Он простукивал рельсы, подвинчивал гайки, а сам пел молитвы празднику:
Спаси, Господи, люди ТвояИ благослови достояние Твоё...
Его громкий голос, сначала гулко разносившийся среди бесконечного леса, скоро ослаб, а ноги стали подкашиваться от голода. Павел воззвал ко Господу, моля Его не дать ему упасть и замёрзнуть. Если б не глубокий снег, то в сентябре он мог бы надеяться найти в лесу бруснику и голубику… «Господи, пошли мне хоть что-нибудь в пищу», -просил Павел. Он сошёл с насыпи и углубился в лес. Павел подошёл к огромным ёлкам, ветки которых склонились до земли под тяжестью снежных сугробов. Но ближе к стволу снег ещё не лёг. Раздвигая сучья, Павел наклонился и полез в сырую полумглу. Тут он увидел перед собой огромную семью отличных белых грибов, крепких, сочных. Павел обрадовался, возблагодарил Бога и собрал в мешок эти чудные дары природы. Он тут же вернулся в свою каморку и, затопив печурку, сварил с солью посланные ему Богом грибы. «Так убедился я, что надо мною есть Божие милосердие, — рассказывал нам отец Павел. — В другой раз прошёл я свой участок пути до конца, все тщательно проверил и доложил начальнику об исправности пути. День был осенний, холодный, то дождь, то снег, темнело быстро. Начальник предложил мне проехать обратно в лагерь с ним на паровозе, на что я охотно согласился.
Мчится наш паровоз сквозь ночную мглу, и вдруг — толчок! Но ничего, понеслись дальше, только начальник мой рассердился:
— Разве путь в порядке, коли так скачем? Хлеба тебе убавлю!
И вдруг — вторичный толчок! Начальник рассвирепел:
— В карцер посажу!!!
— Ничего не могу знать, — отвечаю, — днём все было в исправности.
А как приехали, я обратно по путям побежал: надо ж разузнать, что за толчки были, ведь поезд пойдёт, храни Бог, что случится. Гляжу — на путях лошадь лежит без головы. Бог дал мне силы, еле-еле стащил я труп с рельсов в сторону, дальше пошёл. Я заметил места, где толчки были. И что же: ещё одна лошадь с отрезанными ногами лежит на рельсах. Вот оно что! Значит, пастух зазевался. Стащил я и эту тушу в сторону и пошёл к сараю, где должен был быть пастух. Кругом — мгла ночная, ветер, дождь. И слышу я какие-то хрипы. Вхожу в сарай, а там пастух висит. Я скорее вскарабкался, перерезал своим инструментом верёвку. Тело грохнулось на землю. Я давай его трясти, ворочать, по пяткам бить. Нет пульса! Но я не унимаюсь, молюсь: «Помоги, Господи, коль Ты послал меня сюда в последний его момент». И вот из носа и ушей кровь хлынула. Я сообразил: у покойника кровь не потечёт. Стал снова пульс щупать. Слышу — сердце бьётся у пастуха. Ну, думаю, теперь ты жив и дышишь, лежи, отдыхай, а я пойду. Прибежал я в санчасть, доложил. Сразу дрезина с фельдшером выехала на место, куда я указал. Спасли человека. Через три недели меня на суд вызвали как свидетеля. Пастух был вольнонаёмный».
От отца Павла требовали, чтобы он подтвердил мнение судьи: пастух — враг народа, «контра», нарочно погубил лошадей.
— Нет, — отвечал отец Павел, — пастух устал и заснул от изнеможения, его надо извинить. Он и сам был не рад случившемуся, он даже жизни своей был не рад, потому и в петлю полез, чему я и свидетель.
— Да ты, отец, с ним заодно, вас обоих засудить надо! -кричали на отца Павла. Но он стоял на своём мнении твёрдо.
Пастуху дали пять лет условно, то есть он остался на свободе с условием, что подобное не повторится. С этого дня отец Павел по временам находил у себя под подушкой лишний кусочек хлебца.
— Это пастух меня благодарил, хоть я и говорил ему, что мне хватает, не надо, — так окончил свой рассказ отец Павел.
Горько было отцу Павлу видеть, как люди под тяжестью страданий теряли чувство милосердия и не верили в него.
«А мне хотелось получить хоть какую-то весточку о своих, — рассказывал отец Павел. — И вот, как придёт в лагерь новый этап заключённых, я бегу и спрашиваю, нет ли среди них ярославских. Однажды я увидел среди вновь прибывших молодую девушку, которая горько плакала. Я к ней подошёл и с сочувствием спросил, о чем она так убивается. А она просто очень кушать хотела, ослабела от голода, и очень ей обидно было, что какой-то хулиган вырвал у неё из-под мышки буханку хлеба и скрылся в толпе. И никто её не пожалел, никто не осмелился выдать вора, никто не поделился с нею хлебом. А этих людей долгие дни везли из Белоруссии и последние три дня в пути не выдавали им хлеба. Вот все и отощали, обозлились, окаменели сердцами. Я побежал в свою каморку, где у меня был спрятан кусок от недоеденного пайка, принёс и подал хлеб девушке. А она не берет: «Я, — говорит, — честь свою за хлеб не продаю». «Да я от тебя ничего не требую», — говорю я. Но она — ни в какую! Жаль мне её до слез стало. Я отдал хлеб знакомой женщине, от которой девушка и приняла его. А сам я упал на свою койку и долго-долго рыдал. Я ведь монах, я не знал чувства к женщине, но кто в это верил!»
А несчастная девушка была среди заключённых, прозванных «колоски». В начале 30-х годов колхозные поля убирались техникой. Нуждавшиеся голодные крестьяне после уборки урожая снова приходили на пустые поля. Они подбирали в пучки случайно упавшие по сторонам от машины колосья с зёрнами, несли их домой. В селе крестьян этих арестовывали как «посягнувших на колхозное добро». Сгнили б колосья на поле, так никто бы о том из властей не пожалел. Но сердца властей были настолько очерствелые, что за пучок колосьев мать отрывали от детей, детей забирали от родителей, бедных старух сажали в тюрьмы и потом всех «провинившихся на поле» везли в далёкие края, в ссылку на долгие годы. Вина этих людей состояла в том, что они от голода готовы были собрать спелые зёрна из колосьев и, размолов их, испечь себе хлебные лепёшки.
Отбывая срок своего заключения в лагере, Павел помогал заключённым чем мог.
Впоследствии он рассказывал нам:
— Пути, которые я обходил, шли через лес. Летом ягод там было видимо-невидимо. Надену я накомарник, возьму ведро и принесу в лагерную больницу земляники. А черники и по два ведра приносил. Мне за это двойной паёк хлеба давали — плюс шестьсот граммов! Запасал я на зиму грибы, всех солёными подкармливал.
Я спросила батюшку:
— А где вы соль брали для грибов? Он ответил:
— Целые составы, гружённые солью, шли мимо нас. Соль огромными комьями валялась вдоль железнодорожного пути, в соли нужды не было. Выкопал я в лесу яму глубокую, обмазал её глиной, завалил туда хворосту, дров и обжёг стенки так, что они у меня звенели, как горшок глиняный! Положу на дно ямы слой грибов, солью усыплю, потом слой жердей из молодых деревьев обстругаю, наложу жёрдочки, а сверху опять грибов, так к осени до верху яму набью. Сверху камнями грибы придавлю, они и дадут свой сок и хранятся в рассоле, закрытые лопухами да ветвями деревьев. Питание на долгую зиму! Так же и рябину припасал — это витамины. Слой веток рябины с ягодами, слой лапника — так целый стожок сделаю. Грызуны — зайцы, суслики — боятся иголок ели и не трогают моих запасов. А вот плоды шиповника хранить было трудно: в стогах шиповник гнил, а на воле его склёвывали птицы, грызуны уничтожали. Но я и шиповника много собирал для лагерных, и голубики, и брусники, только малины в том лесу не было.
Окончилась война, окончился и срок ссылки отца Павла. Его привезли в Москву, но свободы он не получил. Отец Павел был снова отправлен в ссылку, но уже в Казахстан.
В вагоне для заключённых, называемом «душегубка», отец Павел ехал в течение двух месяцев до города Павловска. Среди бандитов и воров, озлобленных, больных, голодных, терпя то холод, то жару, грязь и смрад, время для отца Павла тянулось мучительно долго. Отрадой была только сердечная молитва да общество двух священников, которые ехали в одном вагоне с отцом Павлом.
Наконец поезд остановился. Заключённых выпустили, выстроили, начали проверять по спискам. Их строили в колонны и под конвоем уводили. Куда — никто не знал, кругом простирались голые бесконечные степи. К вечеру вокзал опустел, на перроне осталось три человека, которые в списках преступников не числились. То были два священника и отец Павел. Они обратились к начальству с вопросом:
— Куда нам деваться? Документов у нас нет, кругом чужие места.
— Идите сами в город, там в милиции спросите, — был ответ.
Отец Павел рассказывал так: «Настала ночь. Кругом тьма непроглядная, дороги не видно. Усталые от двухмесячной тряски в вагоне, опьянённые свежим воздухом после духоты и смрада в поезде, мы шли медленно и вскоре выбились из сил. Мы спустились в какую-то ложбину, упали на душистую траву и тут же заснули крепким сном. Я проснулся до рассвета и увидел над собой звёздное небо. Давно я его не видел, давно не дышал свежим воздухом. На востоке показались яркие полоски зари. «Господи! Как же хорошо! Как прекрасно душе среди природы», — возблагодарил я Бога. Оглянулся вокруг: вдали ещё ночной туман все застилает, а рядом блестит полоска реки. На пригорке отец Ксенофонт стоит на коленях и Богу молится. А другой мой спутник к воде спустился, белье своё стирает. А уж какие мы были грязные и оборванные — куда страшнее нищих! С радостью вымылись мы в речной воде, выстирали с себя все, разложили сушить на травушке. Взошло солнце и ласкает нас своими горячими лучами. «Наступит день, тогда пойдём в город искать там милицию, — думаем мы, — а пока ещё все спят, Богу помолимся». И вдруг слышим мы: бум, бум! — плывут по реке звуки колокола.
— Где-то вблизи храм! Пойдёмте туда, ведь мы уже столько времени без Святого Причастия!
Рассвело. Мы увидели посёлок, а среди него небольшой храм. Радости нашей было не передать! У одного из нас оказалось три рубля. Мы их отдали на свечи и за исповедь, больше у нас ни гроша не осталось. Но мы ликовали: мы с Богом, мы в церкви! Отстояли мы обедню, причастились, к кресту подошли. На нас обратили внимание. Как стали все выходить, то нас окружили, расспрашивают. Народу было много, ведь был большой праздник. Нас пригласили за стол, стали угощать, с собой надавали пирожков, фруктов… Кушали мы дыни и плакали от радости и умиления; все кругом были такие ласковые, приветливые. Они нас ободряли, они узнали, что мы ссыльные, и жалели нас, так трогательно все было...
Потом нас проводили к властям — в местную милицию. Узнав, что со мной священники, в конторах все просили благословения, складывая руки и целуя нас. Вместо паспортов нам выдали справки, по которым мы должны были проживать в окрестностях Павловска и ходить отмечаться в контору. Один из нас был так слаб и хил, что ему сказали: «Ну, ты ни на какую работу не способен, еле на ногах держишься. Иди в церковь, к попам». Этот священник вернулся в храм, чтобы там помогать, но он скоро умер, умучен уж был. А отец Ксенофонт со мной пошёл в город, где мы стали искать себе работу.
Меня взяли рабочим на каменоломню дробить машиной камень для стройки. Работа тяжёлая, но я, бывало, и по две нормы выполнял. Оклад был сто рублей с лишним, так что жить можно стало. Я оделся прилично, двадцать рублей платил за угол старикам, у которых квартировал. Жил я у них, как сын, все по хозяйству им помогал: и крышу покрыл, и колодец выкопал, и дом вокруг сиренью обсадил. Из колодца воду пить было нельзя — соль одна, пили речную воду Ишима. А в городе воду по талонам отпускали. Пришёл приказ всем получить участки земли и иметь своё приусадебное хозяйство, притом не менее трёх гектаров (три тысячи квадратных метров). Огромное поле! Я его обрабатывал, пшеницу сеял, арбузы, дыни развёл. У стариков моих внучата в городе появились, вот и подумали мои хозяева корову завести. Я был не против. Пошли мы на рынок. Киргиз продавал корову по дешёвке, по-своему бормотал, хаял её: ест, мол, много, а молока почти совсем перестала давать. Я посмотрел: бока у коровы большие, не тощая, ну и купили её. Привели, поставили в сарай, а ночью не спали: шумит наша скотина. Хозяйка насилу рассвета дождалась (ну куда же в темноте в сарай идти!). Открывает утром хлев, а там два телёночка около коровы скачут. Вот и благословил Бог нашу семью, сразу молоком и мясом стали питаться. Вот потому корова-то молока киргизу и не давала — до отёла ей оставалось недолго. Возблагодарили мы Бога, стали жить-поживать да другим помогать».
В 56-м году отец Павел Груздев был реабилитирован, то есть признан ни в чем не виновным. Так прошли восемнадцать лет его жизни по тюрьмам и ссылкам. Он Господа не забывал, молился и не унывал, а помогал людям чем мог. Старики-хозяева, у которых он жил в Казахстане, любили Павла, как сына. Когда отец Павел захотел вернуться на родину, в Ярославскую область, то старики его не отпускали, об отъезде его и слышать не хотели. О своём побеге отец Павел рассказывал так: «Я отпросился у стариков-хозяев навестить родственников, которых не видел уже много лет. Я не взял с собой никаких вещей, поехал налегке, поэтому старички мне поверили. Так и остались у них все мои пожитки, потому что в Казахстан я больше не вернулся. Верна пословица: где родился — там и пригодился. Родные края, милая природа лесных массивов — все это было близко моему сердцу, и я обосновался в окрестностях Толгско-го монастыря».
В 60-е годы было трудно найти человека, который знал бы хорошо церковную службу. А так как отец Павел был монахом — мог в церкви и читать, и петь, и пономарить -то без работы он на родине не остался. Местный архиерей вскоре рукоположил отца Павла в священники, дал приход.
И прослужил отец Павел в Ярославской области около сорока лет! Простой, отзывчивый, благоговейный иерей, он был любим и уважаем своей паствой. Слух о нем прошёл далеко, отца Павла народ стал почитать как старца святой жизни. К нему потянулись люди из многих городов, ища совета, утешения и наставления в вере.
В 80-е годы батюшка болел глазами и приезжал в Москву лечиться. Он останавливался у своих духовных детей, на квартире которых я услышала от отца Павла приведённые тут рассказы о его жизни. Да послужат они в подкрепление веры, в пример заботы Господа о русском народе. В те тяжёлые годы, когда, казалось, угасла вера в Бога, охладела любовь среди людей, Господь берег в отдалённых краях, среди лишений, трудов и испытаний чистую душу раба Своего Павла. И помог Господь (ещё задолго до «перестройки») засиять душе этого простого священника ясной путеводной звёздочкой для истомившегося в неверии и страданиях русского народа.
ПРИЛОЖЕНИЕ II
Избранник Божий
Господь сподобил меня встретить в жизни человека, которого Он избрал для служения Себе. Он избрал его в те мрачные годы советской власти, когда Россия называлась СССР, когда в стране не осталось монастырей, храмы Божьи были почти все осквернены, разрушены, закрыты, духовенство — арестовано, сослано, расстреляно или зверски замучено. Вернувшиеся из тюрем и ссылок, отсидевшие свои сроки священники скрывались, прятались по частным домам. Из лексикона народа были исключены слова «нравственность», «милосердие», «духовность», «целомудрие» и т. п. Казалось, что чёрная мгла дикого неверия охватила всю Русь. Но Господь сохранил искры живой веры в сердцах простого народа, ибо предвидел будущее возрождение Святой Руси. Господь избрал людей, потомство которых в будущие годы должно было снова призвать русский народ к Богу. Одним из таких отцов-пастырей был знакомый нам священник, который вырастил в тяжёлые годы гонения на Церковь шестерых детей. Трое сыновей его стали священниками, а дочери — матушками, то есть жёнами священников. Слава Богу, эта многочисленная благословлённая Богом семья, обогатившаяся внуками, жива и процветает, поэтому мы не будем называть фамилии, но приведём в картинах их жизни вымышленные имена.
Дошла до Бога молитва простой бедной крестьянки, обременённой семьёй с семью детьми. Мать была горячо верующая, всегда ходила в храм, несмотря на преследования и насмешки. В школе её детям внушали, что верят в Бога «одни старики да дураки», а сама мать по своему низкому образованию не могла утвердить в детях истину православной веры. Однако Евдокия всех детей крестила и в раннем детстве водила с собой в местную церковь, которую, по Божьему смотрению, чудом не закрыли.
Когда разразилась Вторая мировая война, отца семьи мобилизовали в ряды защитников Родины. Семья стала терпеть страшную нужду, дети часто голодали. Вадиму было всего тринадцать лет. Он тяжело заболел, долго лежал в постели и ничего не кушал. Наконец ему стало легче, и он захотел есть. Он поднялся с койки и, качаясь, держась за стенку, пошёл в кухню, где слышал голос матери. Та говорила соседке:
— Хоть бы умер Вадька — одним ртом бы было меньше, ведь нечем мне детей кормить!
Вадя подождал, когда женщины ушли, начал искать в доме чего-нибудь съедобного. Но не найдя даже и крошки хлеба, он сел и горько заплакал. Он долго обливался слезами от тяжёлой обиды: даже мать родная желает его смерти!
Но понемногу Вадя поправился и в четырнадцать лет устроился работать на железную дорогу — грузить уголь на паровозы. Труд был тяжёлый, по восемнадцать тонн угля в день приходилось перекидывать с одного места на другое. Однажды жизнь Вадима была в опасности: он лежал под паровозом, вычищая шлак и несгоревшие, горячие ещё угли на землю. На этот же запасной путь толкнули другой паровоз со стругом (приспособлением для очистки пути от снега). Паровоз шёл по инерции, полученной от толчка, он должен был неминуемо натолкнуться на тот паровоз, под которым работал Вадим. Юноша слышал тревожные крики, но не обращал на них внимания, старательно углубившись в свою работу. Но вот он услышал, что кричат его имя, вылез из-под машины. В тот же миг произошёл страшный толчок, паровоз покатил по рельсам, засыпанным шлаком, наклонился… Вадима зацепило за одежду и потащило через горячие угли. Он обжёг руки и лицо, попал потом в больницу, но, милостью Божьей, скоро поправился. Так Господь спас от смерти того, кого предусматривал сделать Своим верным слугою. Благодаря работе на железной дороге Вадима не призвали на военную службу, так как работники железной дороги получали бронь, то есть освобождались от армии. Ведь была война, и редко кто возвращался с фронта домой без ранений.
Однажды Вадим грузил уголь вместе с другими рабочими, среди которых были и женщины. Он не обращал ни на кого внимания, стыдился своего вида: вечно чёрный от угольной пыли, грязный, в разорванной одежде. А женщины подозвали цыганку, проходившую мимо, стали гадать про свою судьбу. Известно, что тёмная сила порой подсказывает что-то о человеке. Сатана знает характер человека, видит его потенциальные возможности, видит душу человека и благодать Божью, хранящую избранника Своего. Поэтому цыганка сказала, указав на Вадима, хотя тот и не думал обращаться к ней:
— Этот с вами не останется, вскоре попадёт в казённый дом, где все ходят в чёрном...
Вадим задумался: «Верно, в тюрьму попаду… там все чёрные, грязные».
Хоть и не знал юноша за собой никакой вины, но попасть в тюрьму в те годы было не диво, ходила пословица: «Был бы человек — вина найдётся».
Кто же служит в храме?
Я встретила впервые отца Вадима в начале 60-х годов. Он поразил меня своим благодатным видом. С густой чёрной бородой, длинными волосами, он шёл по улице смело и уверенно, энергичной и твёрдой походкой. В его фигуре не чувствовалось ни страха, ни колебания, как бывало у других священников, которые, казалось, желали быть неузнанными и скрыться поскорее от любопытных взоров встречных людей.
Вскоре отец Вадим пришёл к нам в гости. Он просто сказал, что желает познакомиться со священником, проживающим около храма, в который его прислали служить.
Отец Вадим долго сидел с моим супругом, попивая чаек и рассказывая о своей жизни. К сожалению, мне как хозяйке часто приходилось выходить из-за стола, так что кое-какие эпизоды жизни отца Вадима проскальзывали мимо моих ушей. Но пишу то, что я запомнила, пишу от лица отца Вадима, как я от него слышала, его словами.
«Когда война кончилась, начальство с работы послало меня учиться в Москву, в железнодорожное техническое училище. Это было для меня большой радостью! Там я жил на всем готовом: нас кормили, обували, одевали в красивую форму. Теперь я ходил чистым, нарядным, особенно гордился своей кепкой с блестящим козырьком и золотыми пуговицами. Но вот учебный год кончился, всех нас распустили на летние каникулы. Я собрался уже ехать домой к матери, как вдруг получил письмо от родной сестры. Она просила меня купить ей в подарок к свадьбе капроновые чулки, которые в тот год только что появились в продаже и считались роскошью. Я получил стипендию и пошёл по Москве, ища магазин. Города я совсем не знал, шёл куда попало, заглядывался на витрины, дивясь массе народа, в которую я попал. Было ясное солнечное утро, я шёл бодро, весело. Вдруг толпа встала. Я хотел было пробиться, но меня остановили:
— Что ты, молодой человек, толкаешься? Видишь — все стоят, улицу перекрыла милиция. Постой, пока важные люди не проедут.
Я вытянул шею, смотрю, интересно мне, что за люди поедут. Вижу — впереди толпы пустая площадь, а на ней остановилась легковая машина. Слева от площади — величественный белый храм. Вдруг огромные двери его распахнулись в обе стороны. Из храма по ступенькам спускаются молодые люди в длинных белых одеждах, отливающих серебром, блестящих на солнце. Подобной красоты я ещё не видел! А парни эти окружают машину, из которой выходит величественный старец в белом клобуке с золотым крестом на голове. Люди в белых стихарях (я позже узнал эти слова — стихарь, клобук...) окружают старца, все медленно поднимаются по широким ступенькам, крестятся, дают в руки старцу посох… Слышу — все говорят кругом: «Патриарх приехал». А какой звон колокольный раздался, пение из храма понеслось! Я был ошарашен, толпой понесло меня в храм, дальше, дальше. Красота кругом неописуемая: огни, лампады, золото, на стенах — картины, как живые все! Я стою, смотрю, глазам своим не верю — куда я попал? А люди вокруг меня крестятся, молятся; стало быть, я — в церкви. Но я был неверующий, считал, что мне тут не место, хотел выйти. Однако не тут-то было. Меня сдавили так плотно, что я едва только мог руку поднять с моей нарядной шапкой, опасаясь за её круглую форму. Я стал поворачиваться, но меня одёрнули:
— Стой смирно, коли зашёл, порядка не нарушай!
Неловко мне было, ужасно хотелось уйти. Но это не удавалось, на меня ворчали. Чтобы успокоить окружающих, я решил перекреститься, как и все. Посмотрел, как они складывают пальцы, куда руку кладут, взял и перекрестился.
И что со мной стало в этот момент! Такая радость меня охватила! Я почувствовал себя как в родном доме, уходить больше не захотелось. Да, такова сила крёстного знамения — сводит она Божью благодать на душу человека! И вот я стою — как в раю, хорошо мне. Слушаю пение, возгласы духовенства, ничего умом не постигаю, но все думаю: «Почему здесь парни молодые, вот те, что со свечами выходят, в белое с серебром одеты? Кто они? Почему они тоже крестятся? Значит, они тоже молятся? Что же они, веруют в Бога? А нам в школе говорили, что веруют только старики да дураки! А вот тут молодые люди молятся, при деле они и на дураков не похожи. Так чинно они с разных сторон приходят, кланяются друг другу, расходятся в стороны. И движения-то у них все отлажены, спокойны, благоговейны… (это слово я тогда ещё не знал). Серьёзность и сосредоточенность их лиц поразила меня: не было в них ни рассеянности, ни безразличной скуки, как у всех мирских людей. «Как пред Богом стоят, — думал я. — Значит, они Бога чувствуют, знают Его, верят… Да, они знают то, чего я не знаю. Они понимают то, что тут в храме происходит, а я не понимаю. Да, они верят в Бога! Их не обманули! А меня -обманули, твердили мне в школе, что Бога нет! А я был глуп и поверил! Вот эти парни счастливые, не обманутые… Но кто они?»
Углубившись в эти мысли, я не заметил, как толпа раздвинулась и образовала проход. Прямо по нему ко мне приближался молодой человек в белом и со свечой в руке. Он проскользнул мимо меня, а я остался стоять в проходе, по-прежнему держа свою кепку с золотыми пуговицами на уровне лица. Теперь ко мне подходил священник в золотой рясе с чашей в руках, покрытой красным платком. Он хотел пройти предо мной, но я, желая его пропустить, тоже сделал шаг вперёд. Тогда священник решил меня обойти сзади. А я, смутившись, попятился тоже назад. Священник остановился и сказал:
— Ты, мальчик, остановись и стой смирно, а я тогда пройду. Я весь затрепетал и замер на месте, а он прошёл, взглянув на меня внимательно.
Богослужение окончилось, народ стал расходиться. А мне и уходить не хотелось. Я смотрел живопись, поражался красотою решёток, подсвечников. Мимо меня шёл священник, которому я во время богослужения перегородил дорогу. Он ласково спросил, узнав меня по моей форменной фуражке:
— Ты все ещё здесь?
Ободрённый его приветливым словом, я обратился к нему с вопросом:
— Скажите мне, пожалуйста, кто эти парни в белом, которые ходили пред народом по храму? Они верят в Бога?
— Да, конечно верят. Это — будущие священники, учащиеся семинарии.
— Какой семинарии? Где она находится? Чему там учатся? — засыпал я вопросами священника.
— Я дам тебе адрес, поезжай туда и обо всем там расспросишь, — был ответ.
Священник написал мне адрес на бумажке, я поблагодарил и вышел вслед за ним из храма.
Ну, пословица верна — «язык до Киева доведёт». С большими трудами удалось мне узнать от прохожих, как добраться до Новодевичьего монастыря. На метро, на трамвае наконец доехал. Нашёл по адресу нужное здание, двери оказались незапертыми. Я вошёл и обомлел: предо мной висел большой образ Богоматери с Младенцем. Я не мог понять: как это — в столице СССР, в большом вестибюле вдруг висит икона? Я считал, что иконы остались лишь по церквям, а в домах иконы уже все давно поснимали.
Поднялся я на второй этаж, пошёл по коридору, заглянул в пустые классы. Везде чисто, убрано, стоят лавки, столы, сразу видно, что здесь учатся. «Ив каждом классе икона висит! Вот диво-то! — думаю. — Пожалуй, меня сочтут за вора».
— Есть ли тут живой человек?! — кричу. — Кто тут хозяева?!
Слышу — внизу дверь хлопнула. Старческий голос откликнулся мне:
— Ты кто? Зачем пришёл?
— Я, дедушка, узнать пришёл, кто тут учится. Почему тут нет никого?
— Все разъехались на летние каникулы. Спускайся, сынок, вниз, поговорим.
Старик оказался приветливым. Он провёл меня в свою каморку под лестницей, предложил покушать, накормил меня. Я рад был, что нашёл человека, которому мог высказать свою обиду. Со слезами на глазах я сказал:
— Дедушка, ведь меня обманули, а я поверил! Мне внушали, что Бога нет, и я о Нем ничего не знаю. А сегодня я видел людей, которые верят в Бога. Они молодые, красиво одеты, а учатся здесь. Мне дали этот адрес. Они все верующие?
— Да, они все верующие, учатся тут.
— Я тоже хочу тут учиться! Я не вернусь больше в железнодорожное училище — там не знают о Боге. А я хочу о Нем знать. Как сюда поступить?
Старик дал мне Православный календарь, в конце которого были напечатаны молитвы и условия приёма в семинарию.
— Вот это все надо выучить наизусть, — сказал старик.
Потом он объяснил мне, что такое «духовник», рекомендацию от которого требовалось приложить к документам. Духовника у меня не было. Старик-сторож посоветовал мне ехать домой к матери.
— Если мать твоя в храм ходит, то она поможет тебе найти духовника, — сказал сторож.
Я поблагодарил его за подаренный мне календарь, обещал выучить к осени все напечатанные там молитвы и отправился на вокзал. Горькая обида за обман в школе засела крепко в моем сердце, но я твёрдо решил исправить дело моего воспитания — стать священником».
Материнское благословение на поступление в семинарию
Вернувшись в своё село, Вадим стал усердно посещать ту церковь, в которую все годы ходила его мать. Она не могла понять, что стало с её сыном, но радовалась, глядя на него, и ни о чем не расспрашивала. Домашним Вадим никому не рассказал о своих планах на будущее, но со священником познакомился. Он открыл ему свою обиду на школу и общество, которое его обмануло, поделился с батюшкой своим решением поступить в семинарию. Священник ответил юноше, что необходимо взять на это дело благословение у матери. Он обещал Вадиму написать ему характеристику, а для её «веса» попросить подписи у местного архиерея. Священник назначил день и час, в которые Вадим вместе с матерью должны были прийти в дом к Владыке.
— А я уж постараюсь подготовить почву для вашей встречи, — сказал батюшка.
Настал день, когда Вадик сказал мамаше:
— Надевай, мама, своё лучшее платье, мы пойдём с тобою в гости.
Мать нарядилась, но даже не спросила, куда идти. Видно, думала, что с родителями какой-нибудь девушки идёт знакомиться, недаром же сын где-то все дни пропадает.
Мать с сыном долго шагали молча по пыльным улицам города, пока не остановились у крыльца большого дома.
— Сюда, — сказал Вадим, нажав кнопку звонка.
— Постой, сынок, ты с ума спятил?! — вскричала мать. — Да ведь это архиерейские покои!
Но дверь уже отворилась, и знакомый священник приветливо сказал:
— Заходи, заходи, Авдотья, не бойся.
— Что случилось? — волновалась мать. — Или мой Вадька в храме что-то напроказил?
— Да нет, все слава Богу. Владыка вас ждёт… Открылись ещё одни двери, и все увидели архиерея, сидившего в кресле. Авдотья с рыданием упала пред ним на колени, поклонилась до земли и, заливаясь слезами, протянула руки за благословением.
— Да не плачь, а благодари Бога за сына, — ласково сказал владыка. — Видишь, мать, Господь положил ему на сердце учиться на священника.
— Что? Вадька — на священника?! — воскликнула мать и обомлела.
Она растерянно переводила свой взгляд с одного на другого, не понимая, что происходит. Сын её стоял, смиренно опустив голову, а батюшка начал нахваливать его за труды при храме, за внимание к слову Божьему.
— Так благослови, мать, своё дитя, да святится в его жизненном подвиге и святом сане имя Господне, — сказал архиерей.
Мать наконец поняла, что от неё хотят. Она перекрестила сына, обняла его и, всхлипывая, благодарила священника и архиерея за заботу о её сыне.
Вернувшись домой, Вадим начал усердно заучивать то, что было в календаре, подаренном ему сторожем.
Дальше привожу рассказ отца Вадима.
«В августе я вернулся в Москву. Приехал в Новодевичий монастырь, узнал, что семинария переехала в Загорск. Расспросив, как туда добраться, сел на электричку и прибыл в семинарию к началу экзаменов. Понятно, что блеснуть мне было нечем, я не знал ничего, кроме того, что выдолбил, пользуясь календарём 1946 года, изданным Московской Патриархией. Нам сказали, что списки прошедших по конкурсу будут вывешены только 1 октября. «А что же я буду делать весь сентябрь?» — думал я. Знакомых у меня никого не было, денег тоже не было, а кушать хотелось. Решив твёрдо не возвращаться в железнодорожное училище, я положился на волю Божью, стал присматривать себе временную работу. А в Лавре кругом сновали послушники, катили тачки с кирпичом, цементом, песком, убирали горы мусора — в общем, восстанавливали Лавру. Я взялся усердно помогать рабочему люду. Они расспросили меня, кто я такой, хвалили за труд, приглашали в столовую обедать вместе с ними. Я был рад куску хлеба, работал с утра до ночи, спал где попало. За месяц одежда моя износилась, на коленях появились дыры, весь я стал грязный и пыльный. Но я не унывал, надеялся попасть в семинарию, где меня должны были одеть как студента».
