4 месяца назад, мальчик Антон, 3350, 50, ЦПСиР, кесарево... История одной большой миомы!!

Вот уже четыре месяца моему Антошке-Картошке… Гормоны наконец-то успокоились, расселись по местам и приготовились слушать мою историю. И вам я тоже советую, особенно, кто ходит с миомами разной степени.

Беременность моя была не то, чтобы неожиданной, все-таки когда занимаешься сексом без презерватива, она скорее ожидаема, но в большей степени незапланированной… К тому времени гинекологи диагноз «миома» мне ставили несколько раз. Последний мой поход в поликлинику Минэкономразвития закончился предложением прооперироваться в Первой градской. Я — человек, который в больнице лежал последний раз в 12 лет, и то с профилактическим гастритом, предложения лечь под нож встретила с ужасом и больше у врачей не появлялась. Это было года за три до того, как тест однажды сладким январским вечером показал две полоски...

Следующие походы к гинекологам напоминали экскурсионные посещения Голгофы, мне предрекали все на свете, начиная от выкидыша и заканчивая полной чистой всего женского нутра. «Боже мой! Боже мой! Какая миома! — Воздевал руки к потолку в пироговской на гагаринском сначала дежурный гинеколог, потом завотделением гинекологии. — Только чудо вам поможет!» (Не помню ни одной фамилии, ни второй.)

Моя 40-минутная истерика в уголке фойе поликлиники привела к тому, чтомилые тетушки в регистратуре (счастья вам!) сжалились и запихали меня на прием к завотделением узи — совершенно замечательной, очень энергичной, живой женщине (и ее фамилию я не помню), которая радостно сообщила мне, что у моего «пусеньки» уже бьется сердце, дала послушать ритм, чем вызвала очередной поток слез, а что касается миомы, то просто нужен хороший акушер-гинеколог.

Справедливости ради, миома к этому времени уже существенно выросла, окрепла и походила на маленькую беременность недель эдак под 20. То есть, ко мне подходили и спрашивали: А какой у тебя срок? Я говорила… И все теже удивлялись: Да ладно! А живот как будто завтра рожать! Под занавес меня это осточертело и я сразу говорила: Завтра рожать! В итоге, все мои коллеги на работе начала ждать родов где-то примерно с 5 месяцев. Короче, миома была ооочень большая! Очень! И я подумала, что лучшим акушером-гинекологом в этой ситуации может стать только лучший акушер-гинеколог, то есть — Марк Аркадьевич Курцер.

Курцер посмотрев выписку узи от жизнерадостной завотделением пироговки на гагаринском, не менее жизнерадостно перекинул меня на одного из своих врачей, и 220 кабинет ЦПСиР Татьяна Владимировны Никитиной стал первым кабинетом гинеколога, в котором мне не хотелось застрелиться. Запомните первое правило: Хороший человек — уже наполовину врач!

Потом начались долгие месяцы вынашивания и сохранения… На самом деле, огромная миома моего типа требует во время беременности две вещи — полного спокойствия и жесткой дисциплины. И если со вторым я худо-бедно справлялась, поскольку в принципе больше никаких заморочек в этот период у меня не было, то с нервами приходилось договариваться каждый день с утра до вечера. Эти сложные переговоры с кучей дипломатически уловок, к примеру: Если что-то случится, я прям сразу это почувствую! Да? Ведь, да?!

Нет! Когда у меня начался приступ, я решила, что просто проблемы с кишечником, коих во время беременности бывает чаще-частого. И как партизан в первую мировую терпела сутки… О том, что у меня таки приступ и надо срочно ехать в ЦПСиР госпитализироваться, я поняла к утру следующего дня, проспав ночью в общей сложности минут 40 и перепугав половину домочадцев стонами от боли.

Утром, в 11 часов я созвонилась с Никитиной и поехала в приемное отделение. На самом деле, несмотря на то, что беременность была незапланированной, я успела полюбить эту пусеньку внутри себя и по дороге в Центр с тяжелым сердцем прощалась, извиняясь, что вот такая мамка-дура, вовремя не одумалась, не решила проблему и вот теперь… В эти минуты мне не удалось договориться с нервами и меня накрыло по макушку.

В Центре меня приняли, показали на огромном экране узи, что с пусенькой все нормально, пока я с ним прощалась, он в этот момент учился поднимать и опускать у меня в животе ножку… Потом меня упаковали под капельницу с магнезией, объяснили, что воспалилась миома, а поскольку она огромная и находится в теле матки, то и ощущение, что болит вообще весь живот. В первые дни все верили, что все не так плохо, забежавший на следующий день Марк Аркадьевич сказал, что будем тащить дальше, но потом у меня резко начала прыгать температура, мой врач Ирина Сергеевна Духанина назначила антибиотики, боли не прекращались — я сидела на жестких обезболивающих, плюс эта долбанная магнезия, от которой меня плющило и колбасило, Фраксепарин, который надо было колоть в живот каждый божий день… Нервы в те дни пели и плясали. «Займи себя чем-нибудь! Ну, не знаю, вышивай, в планшет играй… Только не думай в этот момент ни о чем!» — говорила мне Никитина. На третьей неделе от планшета меня тошнило, книги читались, но только в период ремиссии, а вот кстати вышивалось нормально — я взяла самый тяжелый рисунок, где надо было считать клетки и мозг легко отключался, поскольку считать до 10 можно и без мозгов.

Еще очень хотелось домой! Стояла страшная жара, открытые окна не приносили ни капли свежего воздуха, выходить не разрешали, кормили обычной больничной едой. Напоминаю, что в больнице я лежала в далеком детстве и переносила все эти тяготы сохранения довольно болезненно.

Когда меня выписали, оказалось, что отдыхать надо было там, в больнице. Мне назначили длинный список лекарств, типа: два раза Утражестан, три раза Гинепрал по четвертичноке, за 20 минут до него Верапамил по половиночке, и так далее… Но убивал меня Фраксепарин, который во-первых, надо было самой колоть в живот, во-вторых, цена на него каждый день поднималась. Я потом прикинула, что на лекарства в период беременности у меня ушло порядка 150 тысяч. В этот момент, я вспомнила и наше (пи-ип) правительство, и наше (пи-ип) государство, и наше (пи-ип) систему здравоохранения… Особенно запомнился момент, когда в аптеках резко закончился Гинепрал. Бац! И все, поставки закончились… Мама отреагировала оперативно, созвонилась с родственниками в Москве (мы живем в Мытищах) и остатки Гинепрала были скуплены в ближайших аптеках. До конца беременности мне хватило, остальное я потом отдала Татьяна Владимировне.

Тем не менее, когда я говорила про дисциплину, то подразумевала именно это — никаких вольностей, четвертиночка — значит четвертиночка, и точка! Три раза в день — значит три раза в день!

Приближалось время родоразрешения, то бишь, окончание срока беременности. Меня колбасило, Никитину колбасило, пусеньку внутри меня тоже колбасило, потому что миома занимала три четверти живота, а пусеньку в левом верхнем углу вынужден был как-то самостоятельно находить место для развития. И если на ранних сроках проблем не было, то с увеличением и пусеньки, и миомы пошла битва за территорию.

Узисты соревновались в звуковых реакциях на миому, начиная от «ого!» и заканчивая «ух ты, йопт!». Забегая вперед, даже Курцер во время операции чуть прифигел и спросил: Ты специально что ли выращивала? Ну да, бизнес хочу открыть!

Сказать, что я плохо себя чувствовала в последние недели беременности я не могу. Физически чувствовала нормально, но вот психологически просто устала. Огромный живот, в котором 2 кг весил миома и 3 кг весит ребенок, плюс свой лишний вес, спать тяжело, есть не могу, ничего не хочу! И вот тут хороший врач играет огромную роль. Меня Никитина буквально за шиворот тащила: Танечка, ну потерпи! Ну как же! Еще неделька, и еще неделька, и еще… Там же пусечка!

И Таня мрачно тащила домой своё богатство в 15 кг, размышляя о судьбе пусечки. То, что он будет Антоном я придумала уже потом. Имя переводится как «принимающий бой», и я твердо решила назвать сына именно так.

Курцер назначил операцию на 9 октября. Оперировал он сам и его бригада. За три недели я закончила пить лекарства, что мне существенно подняло настроение, сдала плазму там же в Центре, и 6 октября легла в патологию.

В принципе, я не нервничала перед операцией. Спала, кстати, очень хорошо! У меня был какой-то анабиоз чувств. Единственное, чего я боялась, это преждевременных родов, потому что в этом случае меня оперировала бы дежурная бригада… В Центре все врачи хорошие, но в моей ситуации было бы лучше не рисковать… Утром 9 октября я готовилась к операции и поняла, что ничего не чувствую, потому что не чувствую ни-че-го! В операционной было холодно, что вызвало ассоциативный ряд с моргом, потом пришел разговорчивый анестезиолог, спросил, умею ли я пить медицинский спирт, и начал меня обкалывать. И тут, когда пропала связь с ногами, я запаниковала, появился какой-то животный страх с истерикой, от которого натурально перестаешь соображать. Со мной такое впервые… Но Лукашина Мария Владимировна, она вела меня до и после операции, жестко сказала, здесь ругаться неприлично. Это замечательная женщина, как тетушка Лу, мне стало стыдно и я резко взял себя в руки, которые правда были пригвождены катетерами с разными лекарствами. Потом пошли такие смешные моменты, типа, я спросила, долго ли будет идти операция? На меня сразу зашикали и зашипели, что спрашивать такое у хирургов перед операцией — дурная примета. Еще рассказали, что все боятся, даже если ложатся уже на четвертое кесарево, и этом нормально… Потом пришел Курцер и началась операция.

Пусеньку, будущего Антона, вытащили через 20 минут, в 09:55. Это самые приятные минуты операции. Вообще, всем, кто боится, помните — все забудется! Кроме первого крика, первого взгляда, первых причмокиваний пусечки на груди… Даже через четыре месяца в минуты душевного упадка я вспоминаю эти мгновения и улыбаюсь, улыбаюсь, улыбаюсь… И еще какие-то счастливые фразы, типа: Таня, посмотри на часы, это время рождения твоего ребенка (09:55. Или 09:56? Как скажешь, так и запишут) Таня, с ребенком все нормально! (А так боялась, что будет не все нормально, ведь столько лекарств, столько нервов...) Таня, посмотри, мальчик или девочка? (В смысле, так яйца же вон висят, конечно, мальчик!) Представляете, сколько времени прошло, а я каждую фразу дословно помню. Хрен с ней, с болью — такое счастье!!!!

Потом Антона унесли, предварительно спросив про прививки, и начали вырезать миому. Процесс затянулся еще на полтора часа, под конец я уже рефреном думала только: Мне плохо! Мне плохо! Мне плохо!

Впрочем, должна сказать, что это не мешало мне держать связь с реальностью. Бригада, во главе с Марком Аркадьевичем обсуждали завтрашний юбилей Центра, противно пахло жженым мясом, вокруг миомы постоянно щелкал фотоаппарат… Два раза Курцер спросил, собираюсь ли я рожать дальше? Ну, не то, чтобы я такую цель поставила, но не откажусь. «Это хорошо, это правильно», — ответил Курцер. Потом сказал, что миома нереально огромная, ему пришлось нырнуть за ней в пищевод, и не хочу ли я на нее посмотреть. Я уже устала, меня подташнивало, болело в груди, и смотреть на миому у меня не было никакого желания. В итоге, Марк Аркадьевич всем сказал «спасибо», мне, что матку сохранил и я смогу в будущем снова стать мамой, и ушел. Мария Владимировна с какой-то девушкой, похоже практиканткой, кажется, Дашей, наложили мне чудесненький ровненький шовчик, правда, вертикальный, и меня повезли в палату интенсивной терапии. Анестезиолог погладил меня по голове, похвалил, что хорошо себя вела и рассказал про миому, которая больше напоминала футбольный мяч: Понимаешь, — говорил анестезиолог (блин, как же его зовут-то! Сергей, что ли...), — такие миомы как мины замедленного действия, в любой момент могут и беременность прервать, кровотечение вызвать, и еще что-то (не помню уже)…

Когда я говорила, что все забудется, я немного лукавила. ПИТ я не забуду никогда! Это какой-то полуад для полуживых… Сначала очень хотелось есть, вскоре к этому прибавились боли в животе, мокрые тряпки под попой, желание спать — вокруг привозили новых и увозили старых, ругался персонал, уставшие хирурги кровати уже просто швыряли. Одна из таких кроватей углом проехалась по моей и я от боли чуть не свались на пол. Слава Богу, что Марии Владимировны не было рядом и это позволило мне смачно выругаться. Медсестрички метались между кроватями, не забывая ругаться с теми, кто уже оклемался от эпидуралки и то требовал обезболивающего, то не хотел вставать. Я не хотела! Когда меня пытались перевернуть и посадить на кровать, я прямо рыдала в голос и выла на весь ПИТ. Мне вкололи еще одну дозу обезболивающего, стало полегче и я села. Забежала Лукашина, поддержала, рассказала про операцию, что для такого уровня сложности все прошло неплохо, и миому, выписала еще обезболивающих, положила лед на шов и ушла. К пяти утра я наконец-то задремала. Утром нам принесли по кружке манной байды. Мне показалось, что это очень вкусная каша. Правда, когда уже в послеродовом снова ее принесли, я сказала маме: «Знаешь, мам, мне кажется в ПИТе она была вкуснее». Есть нормальную пищу разрешили только на третий день.

И еще я никогда не забуду… Как меня везли из холодного кафельного ПИТа в послеродовое. Завезли в палату и мне в глаза ударило яркое осеннее солнце бабьего лета, как я счастливо поняла, что наконец-то все закончилось!

В послеродовом из-за швов меня держали еще неделю. За это время мы с Антоном подружились, научились спать в одной комнате и давать друг другу символические знаки. Меня по-прежнему раздражала еда и высокая температура в палате, но думала я об этом уже меньше.

Прошло четыре месяца. Шов хоть и чешется, но уже практически не беспокоит, процессы идут по графику, через несколько недель пойду опять к гинекологу на узи… Говорят, у меня осталась маленькая миомка, где-то на задней стенке. Но теперь я это дело так не оставлю, главное — спокойствие и дисциплина!