С тех пор, как я узнала, что беременна, я перестала ходить на репетиции в театр. Сначала мучил токсикоз, теперь вот угрозы. Поэтому впервые за все время я приду в свой любимый театрик только как зритель. Уже в конце ноября мое небо будет показывать 3 спектакля. Два из старого репертуара, а один новый — про Марка и Беллу Шагал.
Вообще на Шагала нас, наверное, подсадила Варя. Именно она показала нам книги — их автобиографии, которые они написали. Мы прочитали и… даже не знаю, как выразить это все словами.
Вот были же ведь такие люди. Мне кажется, после того как прочитаешь их книги, очень долгое время еще не захочется читать что-то более прозаичное, более приземленное, более обыденное. Не захочется читать про современные взгляды, современные отношения. Ее автобиография — «Горящие огни» — она как будто вся пропитана солнцем, запахами, свободой, чистотой, светлой любовью. Она так описывает их встречу!
Дверь бесшумно открывается. Мне словно обжигает спину огнем. Но я сижу как пришитая и боюсь обернуться. Огонь все ближе. Пробегает по стене. Наконец я вижу лицо юноши. Белое как мел.
В ее книге очень мало разговоров, диалогов, все через образы, через ее мысли, она так пишет, как будто сама рисует картины.
Мы идем через мост медленно, стараемся не шевелить головой, чтобы не задеть звезды. Боимся наступить на пляшущие лучи.
Для него река — просто много воды. Он нисколько ее не боится. Вода бормочет. Я молчу. За меня говорит вода. Я бы хотела сказать, что не боюсь темной реки. И тоже люблю гулять по ночам.
Я слушаю музыку твоего голоса, густого и нежного. Она звучит и в твоем взоре, и вот мы оба, в унисон, медленно воспаряем в разукрашенной комнате, взлетаем вверх. Нам хочется на волю, сквозь оконные стекла. Там синее небо, облака зовут нас. Увешанные платками стены кружатся вокруг нас, и кружатся наши головы. Цветущие поля, дома, крыши, дворики, церкви все плывет под нами…
Его книга — «Моя жизнь» — конечно, по мужски более жесткая, более импульсивная. Но те же краски, то же волшебство в каждом слове. Про Беллу он пишет совсем мало, говорит «не хочу об ее имени всуе». В основном, про то, как было ему нелегко в то время стать таким вот художником, отвергающим все каноны и рамки, как его не любили и сначала гнали в России, но потом все-таки ему удалось занять свое место. Про жизнь в Париже. И — не смотря на то, что среди тех, с кем он общался, среди богемы были приняты не самые пуританские взгляды, с Беллой у них — все чисто, все светло. И еще он сразу понял, когда ее увидел, что «это моя жена, мои глаза, моя душа».
Я читала потом их биографию. Она умерла в 1944 году от гриппа. Он 9 месяцев не рисовал, никуда не ходил, не разговаривал, пока их единственная дочь Ида, испугавшись, что отец умрет или сойдет с ума, не наняла ему какую-то женщину-экономку, которая внешне была очень похожа на Беллу. И вот только это вернуло его к жизни, хотя он до конца своих дней отказывался говорить о Белле, как об умершей.
Он пишет потом предисловие к ее книге. Вот отрывки из него:
Долгие годы ее любовь освещала все, что я делал. Но у меня было чувство, словно что-то в ней остается нераскрытым, невысказанным, что в ней таятся сокровища, подобные берущему за сердце «Жемчужному ожерелью». Ее губы хранили аромат первого поцелуя, неутолимого, как жажда истины. Она писала, как жила, как любила, как общалась с друзьями. Слова и фразы ее подобны мареву красок на полотне. С кем сравнить ее? Она ни на кого не похожа, она одна-единственная, та Башенька-Беллочка, что смотрелась в Двину и разглядывала в воде облака, деревья и дома. Люди, вещи, пейзажи, еврейские праздники, цветы — вот ее мир, о нем она и рассказывает.
Помню ее в номере загородной гостинцы за несколько дней до того дня, когда она уснула навечно. Как всегда свежая и прекрасная, она разбирала свои рукописи законченные вещи, наброски, копии. Подавив шевельнувшийся страх, я спросил:
— Что это вдруг ты решила навести порядок?
И она ответила с бледной улыбкой:
— Чтобы ты потом знал, где что лежит…
Она была полна глубокого, спокойного предчувствия. Словно вижу ее, как тогда, из гостиничного окна, сидящей на берегу озера перед тем, как войти в воду. Она ждет меня. Все ее существо ждало, прислушивалось к чему-то, как в далеком детстве она слушала лес.
Вижу ее спину, ее профиль. Она не шевелится. Ждет, размышляет и уже угадывает что-то потустороннее…
Смогут ли сегодняшние, вечно спешащие люди вникнуть в ее книги, в ее мир?
Или прелесть ее цветов, ее искусства оценят другие, те, что придут позже?
2 сентября 1944 года, когда Белла покинула этот свет, разразился гром, хлынул ливень.
Все покрылось тьмой.
Марк Шагал, Нью-Йорк, 1947
Вот почитаешь такое и понимаешь, что хочется жить, любить, дышать, что есть такая любовь, чистая, прозрачная, что есть такие люди. А еще хочется посмотреть, как мое небо все это сделает на сцене. А еще хочется теперь читать только такие автобиографии, не просто какие-то там рассказы великих людей, которые знают, что они великие и пишут о себе, великом, а хочется именно такого… прозрачного, воздушного… Читаешь и душа рвется тоже летать.
Над городом. Марк Шагал. 1918 г.
а что за театр??
«Зеленое небо» :)
читаешь и понимаешь, что хочешь тоже такой же любви, чтоб тебя любили также, но сразу осекла себя… для этого надо быть такой, как Белла…
Спасибо за замечательный пост! Я вырвалась пусть на 3 минуты, но вырвалась в другой лучший мир...
Вам надо не на этом форуме писать!
А свой блог сделать хотя бы, тут другие темы насущные))
ну… почему же не про это?) про любовь же! мне кажется, девушкам всегда интересно про любовь, особенно про невыдуманную, про такую вот волшебную :)
даже нет слов, чтобы написать в комментариях, красиво про Шагала, верно про любовь...