<!–[if gte mso 9]><w:WordDocument> <w:View>Normal</w:View> <w:Zoom>0</w:Zoom> <w:Compatibility> <w:BreakWrappedTables/> <w:SnapToGridInCell/> <w:WrapTextWithPunct/> <w:UseAsianBreakRules/> </w:Compatibility> <w:BrowserLevel>MicrosoftInternetExplorer4</w:BrowserLevel> </w:WordDocument> <![endif]–><!–[if gte mso 10]> <![endif]–>
Рожаем<o:p></o:p>
<o:p> </o:p>
Да, совсем забыла: прежде чем мы поднялись на второй этаж, мне сделали клизму в приёмном покое и выдали одноразовую рубашку. Было очень неприятно: идут схватки, а тут ещё на унитазе сидишь в позе для схваток неудобной, ну и вообще.
Я хотела, чтобы в дородовой со мной был Саша. Но нам сказали, что сейчас возят женщин из Кингисеппа, может быть нас несколько в одной комнате. Я уже заранее подготовила себя, что буду одна. И лучше бы без других рожениц – чтобы не отвлекали меня от процесса. Вдруг бы они кричали.
Оказалось, что в дородовой никого, кроме меня, нет. Но пусть лучше Саша дома спит!
Вокруг ночь, странная тишина в роддоме, горит свет, непривычная – не домашняя – обстановка. Всё это представлялось мне сонным царством, этакой фантасмагорией – причудливо движущиеся фигуры, в том числе и я, аппараты с какими-то шнурами, эластичными лентами, кнопочками, датчиками, графиками.
Вот меня укладывают на кушетку, и акушерка опять опоясывает меня ремнями – КТГ. Сейчас лежать тяжело, мне бы ходить и ходить, а они снимают показания. Я лежу и глажу живот под ремнями, даже постанывая себе под нос. Потом врач (кстати, она молодая, тёмненькая, с короткой стрижкой, в очках, вроде как немного нервический тип) ощупывает мне шейку матки и сообщает, что раскрытие полное. Она даже как-то удивляется, ведь часа четыре назад было всего два пальца. Но я-то знала, что буду рожать. Врач осторожно как бы раздвигает шейку, объясняя мне, что так помогает, чтобы я потерпела, но мне не больно.
А акушерка – противоположность врачу. Она высокая, светлая, хладнокровная или привыкшая ко всему за свою практику, похожа на скандинавскую валькирию, которая меня сопровождает в бою.
И они уходят, оставляют меня одну в этих ремнях. А через какое-то время я чувствую сильное давление на кости таза – я понимаю, что сейчас ребёнок будет вырываться наружу. А никого нет рядом. Мне хочется сорвать эти ремни, но вместо этого я издаю первобытный или боевой вопль, в надежде, что он призовёт врача и акушерку. И точно – слышу, как бегут по коридору. Акушерка освобождает меня и уводит в родовую.
Я вижу весёленькое родильное кресло (обшивка), взгромождаюсь на него. И чувствую себя актрисой – звездой фантастического фильма – под ярким светом прожектора, он висит прямо надо мной.
Появляются ещё несколько фигур – соучастники моих родов. Мне порой кажется, что я лежу на высокой горе и сплю, а всё, что происходит со мной, – это сон, и я сама создаю его, сплетаю из образов и видений. Вот эти люди – плоды моего воображения. И даже вновь рождающийся человечек. Есть только один настоящий из всех – это я. А потому и руковожу здесь всем я! Но, может, каждый из нас спит на горе и видит сон про нас?
Меня будто готовят к спектаклю или съёмкам. На ноги надевают одноразовые «чулки», а потом устанавливают ноги на подставки и говорят, как правильно их согнуть. Кисть правой руки украшают катетером с двумя колпачками – белым и зелёным. Я интересуюсь, для чего это. Оказывается, чтобы присоединить потом капельницу. После мои руки ставят на подвижные рычажки и советуют держаться крепко, не отпускать. Я двигаю рычажками, чтобы приспособиться.
А тут уже идёт схватка, и нужно тужиться. И так далее. Я не сразу ловлю ритм. И прошу врача и акушерку: пожалуйста, говорите, что мне сейчас делать. А сейчас? А теперь? Они руководят. Врач держит руку у меня на животе и предупреждает меня – вот сейчас пойдёт схватка. Акушерка командует: набирай воздуха побольше и медленно выдыхай, тужься – будто в туалет по-большому. Я стараюсь, но не всё выходит хорошо. Врач смотрит мне в лицо и говорит, что глаза у меня все покраснели, делаю не совсем правильно. Спасибо ей, я вспоминаю, как постоянно перед родами твердила себе, что главное расслабиться, лицо не напрягать, зубы не сжимать.
Акушерка будто рожает со мной: глубокий вдох – потуга и медленный выдох, глубокий вдох – потуга и медленный выдох, глубокий вдох – потуга и медленный выдох. Плавно выдыхай, плавно, не быстро, давай, давай, давай!
Я так увлечена, что не чувствую боли. А ещё во время отдыха сильно расслабляюсь. Скольких рожениц вела эта валькирия в бой! Чего только не видела и не слышала! Лежу, наслаждаюсь мгновением, когда не надо трудиться. Так легко, свободно. Мне в ляжку ставят укол. Я спрашиваю: зачем это? Отвечают: чтобы не было больно. Я говорю, что мне вовсе не больно, не надо колоть лишний раз, тратить препараты.<o:p></o:p>
Я много болтаю с окружающими.
Вот опять идёт схватка. Глубокий вдох – потуга и медленный выдох, глубокий вдох – потуга и медленный выдох. Выдыхаю уже плавно. Но не хватает меня на три раза. Ничего-ничего, всё получится в следующий раз.
Врач помогает мне: поддерживает под спиной и пригибает мою голову к моей груди, когда я тужусь. Потом она протягивает руку через мой живот и слегка придавливает, чтобы ребёнок назад не ушёл. С чего бы это? Не уйдёт! Я замечаю, что у неё такое же обручальное колечко, как и у меня (узор «ёлочка»). Она и сама понимает, что не уйдёт. А я спрашиваю акушерку, видит ли она уже головку. Мне интересно, сколько времени ещё трудиться. Она отвечает, что ещё чуть-чуть – и увидит её.
Глубокий вдох – потуга и медленный выдох, глубокий вдох – потуга и медленный выдох, глубокий вдох – потуга и медленный выдох. Я уже хорошо вдыхаю и хорошо выдыхаю. Хорошо пригибаю голову к груди.
Самое странное, что меня нисколько не интересует, как я сейчас выгляжу и как всё выглядит со стороны акушерки. Вероятно, природой такое расположение органов у женщины специально задумано. Это точно неспроста.
Вдох – вы-ы-ы-ы-дох. Кряхчу. Я вообще не кричу. Это мешало бы (причём я больше забочусь о других, они же спят, хотя знаю, что крик мешает протекать родам успешно). Вот верх головки. Стоп! Акушерка руководит: дыши, дыши чаще, но не тужься, удерживай головку! Потерпи! Ах, как хочется поднатужиться. Но я часто-часто дышу и держусь, держусь… Потом чувствую, как за головкой легко вышло плечико, и всё тельце – прямо выскользнуло из меня, будто река вынесла. А когда же успела головка родиться? Я вижу это тельце. Эту попку, которая выпирала по вечерам справа. Какая большая девочка! Они ещё не успели сказать, что девочка, но я знаю! Ах, какие тёмные волосы на сжатой ещё головке. Я никогда не забуду эту девочку, эти волосики и этот миг!
И я произношу какую-то глупость, я даже не помню. Что-то вроде: слава Богу, ты у меня живая. Так что врач и акушерка в один голос твердят: такого ещё никто не говорил после рождения ребёнка!
Нет, я не могу расслабиться! Я родила, но отдыхать ещё рано! Девочку несут обмывать. Это здесь же, так что я всё вижу. Я должна запомнить её, чтобы потом никогда ни с кем не перепутать. Странно, я её отлично вижу – несмотря на то, что я близорука, и на то, что нас разделяет примерно такое же расстояние, как в кабинете окулиста меня и таблицу с буквами.
Она пока ещё жёлто-розовая. Кряхтящий калачик. Она не кричит, а всё кряхтит и кряхтит. И когда они успели пуповину перерезать? Вот её поворачивают. Личико, я сразу запоминаю нос и губы. Как-то они бросаются в глаза, выделяются.
Женщина, которая занимается ребёнком, спрашивает, не болела ли я во время беременности простудами. Нет, не болела. Почему-то у девочки забит носик. Но я вообще, слава Богу, ничем не болела, пока девочка была во мне.
Ребёнка кладут мне на грудь. Это длится всего несколько секунд, но я испытываю целый спектр чувств: и облегчение, что мы встретились, и радость от этой встречи, и нежность до слёз, и страх с болью, и надежду с верой и любовью, и счастье, и заботу. Кажется, все возможные чувства и эмоции перемешались. Это восторг. Я встречаю девочку объятиями и словами «моя родная», а потом её уносят, а мне остаётся пара её волосиков. Я начинаю расслабляться. Но! Нет, ещё нельзя. Ещё послед не вышел.
В животе так тепло. Как в тёплом море. И я погружаюсь в негу. А это матка сократилась – и волной вынесло плаценту. Акушерка приподнимает её и рассматривает, чтобы она была целой, чтобы ничего во мне не осталось. Я требую показать мне орган, который питал ребёнка на протяжении беременности. Выглядит страшновато. Этакий мешочек с сосудами, кажется. Я что-то говорю о плаценте, наверное, что-то умное. И врач спрашивает меня, есть ли у меня высшее образование. Я ей отвечаю, что у меня два высших. Она говорит: это заметно. В её словах мне чудится некоторая ирония. Потому что, в общем-то, я обсуждаю вполне разумно медицину и роды, задаю вопросы, что-то рассказываю. И даже сообщаю то, что, возможно, неизвестно им. Например, про иммуноглобулин – я прошу не вводить мне его, хотя у меня отрицательный резус-фактор. А они даже и упустили из виду записи в моей карте беременной. Я разъясняю, почему не хочу вводить иммуноглобулин. Ведь я даже не знаю, какой фирмы препарат они используют. Вероятно, я затрагиваю ещё какие-то лишние темы, а они на работе. И мне дают это понять. Сейчас им нужно быть особенно внимательными. Нужно проверить, весь ли послед вышел. Предстоит накладывать швы.
Но в то же время врач говорит акушерке: вот сразу видно, что человек пришёл именно рожать, осмысленно. А не ради наживы. Обсуждают, видимо, последний родовой случай: рожают жительницы то ли Гостиц, то ли Лучек, социально опущенные, чтобы получить материнский капитал. И не могут разродиться, потому что им на всё наплевать, они книжек не читают и к родам не готовятся. Я вижу, что им неприятны те роженицы, а со мной иметь дело приятно, хотя я много болтаю. Но мне же можно это простить, потому что сейчас особенный момент в моей жизни.
Врач говорит, что она мне сейчас всё красиво зашьёт и подошьёт. Два разрыва внутри – это совсем не больно, я даже не почувствовала, природная анестезия ещё действует. И три разрыва снаружи – врач предупреждает, что будет больновато. Но у меня, если честно, порог чувствительности снижен, я и зубы без анестезии лечу! Просто несколько слегка ощутимых уколов иглой. У меня в детстве была травма с некоторой последующей деформацией, а врач сказала, что сейчас всё исправит. Посмотрим потом, что получилось.
Вот всё готово. Акушерка и врач покидают родильную.
Матка должна сократиться. За мной нужно наблюдать два часа. На живот мне минут на пятнадцать положили грелку со льдом. И оставили ненадолго совсем одну. Хочется спать, но я не буду. А вдруг со мной что-то произойдёт? Я одна здесь – и должна быть бдительной.
Из капельницы капает раствор глюкозы. Так и лежу, бодрствую.
По истечении двух часов меня можно отправлять в палату. Всё вроде нормально. Приходит одна из женщин бригады, помогает мне спуститься с кресла. Я резво так встаю. Она мне предлагает другое кресло, в котором отвозят в палату. Я сажусь. И вдруг понимаю, что перестаю слышать. Уши заполняются ватой. Всё больше и больше. Я говорю женщине: я перестаю вас слышать. И всё.
<o:p> </o:p>
Почему у меня вода на лице? Какие-то брызги. Я вижу свет! Крики: Воропаева! Майя! Бегут по коридору. А вот и уже знакомые лица. Они переговариваются: давление упало, пульса почти нет, вроде же не кололи но-шпу, судорога по всему телу. Это я упала в обморок. Все напуганы. Лишние проблемы никому не нужны.
Я мысленно себе твержу, что нужно прийти в себя, что это второй обморок за всю жизнь. Обращаюсь к своему организму. Ведь меня ждёт девочка. Слышу: давление уже 90 на 60. Чувствую: сердце бьётся, как птичка, запутавшаяся в сетке.
Мне смазывают виски нашатырным спиртом. Я прошу отдать мне ватку и нюхаю её, и нюхаю. Это меня отвлекает. Сами действия. Потому что желание организма всё то же – потерять сознание. Но я проявляю волю и отвлекаю себя.
Когда всё более-менее приходит в норму, меня везут в палату. Акушерка говорит, что сейчас принесёт мне сладкий кофе. Врач говорит, чтобы больше так не пугала их. Я обещаю ждать кофе и не пугать.
В палате мне помогают лечь. Сердце трепыхается. Дают наказ: пить не вставая, если вставать, то сначала сесть и подождать, если не смогу сама идти куда-либо, позвать медсестру или санитарку. Приносят огромную красную кружку с кофе и печенье – надо съесть сейчас и насладиться.
В палате три койки, одна занята. Девушка говорит, что её зовут Полиной. Её девочка уже с ней. Я тоже говорю, как меня зовут. Пью кофе, лёжа на боку. Ем печенье. Потом лежу на спине, но не сплю, боюсь уснуть и не проснуться. Когда в палату заглядывает знакомая женщина, я спрашиваю, можно ли мне поспать. Она говорит: можно. И я наконец блаженно засыпаю. С мыслью, что мои роды были моей победой, блистательным триумфом! Моим праздником!
Крепкого здоровья Вам и малышке! Пусть растёт умницей, настоящей женщиной с большой буквы!
