***
Утомить меня у нее получилось раза с третьего. Впрочем, оно и до этого все было точно так же: она недоверчиво выслушивала мои советы не обращать внимания на всех этих «колдунов», которые подбрасывают ей на огород заговоренные пустые бутылки (да, у нас теперь так колдуют, а у вас что, как-то по другому?), и на месяц другой «силы внушения» хватало. Но на третий раз, услышав от нее очередной вопрос, касающийся новейших методов защиты от сглаза и порчи, предохранители моего здравого смысла не выдержали. Купите, говорю, разноцветных воздушных шариков, и привязывайте по одному к горлышку каждой колдовской бутылки. «А зачем?» — робко поинтересовалась она. «А вот пусть над этим вопросом ваши колдуны голову и ломают», — говорю. – «Непонятные действия всегда вызывают подсознательный страх — вот и пусть они вас после этого боятся, а не вы их...» Посмеялись с ней потом, конечно, но страх перед порчей и сглазом в ее глазах никуда так и не пропал – затаился только, опять на два месяца.
Наверное, пора мне эту тему дальше развивать. С амвона… Хотя, в конечном итоге, все сведется к тому, что весь мусор, который колдуны подбрасывают на порог, можно с циничным лицом относить на помойку. И пусть ведьмы в ужасе выдергивают последние прутики из своих старых метел при виде такого кощунства...
Интересно, почему все-таки я никогда не сталкивался по жизни с колдунами? Даже обидно. Другие вон и болеют сутками, наступив ботинком на гнутую скрепку, и в депрессию впадают после того, как ведьмы им дохлого воробья в радиаторную решетку автомобиля засунут, и руки у них от сглазу все в язвах, и кошки-оборотни у них по крышам лазают. А сквозь мой непобедимый скепсис, видимо, ни одно колдунство пробиться не может. Болею — бывает, да. Тоска — это у нас национальное. Руки мыть надо чаще, а кошек отлавливать и показывать мышам - если мыши убегут, значит точно — оборотень, мыши их завсегда чувствуют. «По вере вашей — да будет вам». Только вера-то может быть ой, какой разной.
***
Измучили: привези да привези им ладану — анадысь весь вышел! Зачем, спрашиваю? Говорят: покойников они им окуривают, чтоб бесов отгонять. А то еще в избе по углам курят: проклятиков, что табаком шерстяных бабочек, прошибает. Старинная, говорят, забава, привези, а то обидимся, на канун потом тебе, попу, гнилой цибули не пожалуем...
Привез. Специальной своей бабушке, что на свечах восседает, отдаю, и цену назначаю — пятьдесят, говорю, рублей за самомалый кусочек фимиама, а уголь, стало быть, который скоропальный, и того дороже. Ну, в крик все, само собой — трагедия, понятно, они таких инфляций со времен царя Гороха не помнили. Собрал я тогда всех своих прихожаночек после молебна и объяснился такими словами: «Милые вы мои селяночки! Не ропщите почем зря, сам знаю, что на своих хрестьянах легким рублем наживаться — грех смертный, таким ни тут почета не видать, ни на кладбище. А только вы ж со своим самосвятством какие хрестьяне, так, самые что ни на есть язычники натуральные, за таких на том свете и стыдить не будут. Так что вот вам мое благословение: кому фимиам-ладан токмо для эстетического чувства потребен, молитву катализировать да о райских благоуханиях напоминать — тем и расценка старая. А кому мертвецов одеколонить да пауков по углам дурманить — тем я цену еще с утра повесил, а церковная такса потверже иного пионерского слова будет».
Ну, конечно, потом поостыл. Там меня моя свечница от таких репрессий и отговорила. Мол, поняли мы все, батюшка, не серчайте. Так и живем.
***
Есть у нас на приходе одна бабушка. Лет тридцать назад она еще пела на клиросе, но старость взяла свое, и вот уже никто и не помнит, с каких именно пор она просто стоит в уголке церкви, грудью защищая наш неказистый панихидный столик от неуставных восковых потеков. Добрейшей души человек, милый в своей детской наивности и трогательный, как ветхие кружева на музейной подушке. Не могу сказать, что я ее люблю (а любим ли мы кого-нибудь вообще по настоящему?), но я всегда рад видеть ее морщинистую улыбку и обязательно улыбаюсь в ответ. Изредка она задает мне какой-нибудь вопрос, например, о допустимости постного масла в пост, и я отвечаю, но самому мне, увы, не о чем у нее спросить. И что бы ни случилось, я никогда не делаю ей никаких замечаний, во-первых, потому что делал это в свое время уже много-много раз, а во-вторых, потому что давно понял бесполезность этих замечаний. Я просто рад, что у нас есть такая прихожанка. Честно.
По воскресеньям она приносит приготовленные своими руками гостинцы для моей семьи. Поскольку старость не радость, маслом, мукой и сахаром она запасается раз в год, и в целях экономии добавляет все это магазинное изобилие к оставшимся с прошлого года запасам. Блокадная психология, что поделать. Соответственно, что пирожки, что блинчики с начинкой, что всю прочую кулинарию, которую она исправно готовит для дорогого батюшки, дорогой и избалованный батюшка будет есть разве что в голодный год — дивный аромат прогорклого масла годится исключительно для лечения застарелого насморка. Всего и делов-то: с улыбкой принести этой бабушке вымытую посуду обратно на ближайшую службу. А биологическое оружие в виде пирожков и блинчиков замечательно склюют синицы в кормушке за окном — они привыкшие. Но я никогда ей об этом не расскажу...
В одном замечательном фильме, «Леон Морен, священник» есть такая фраза: «Наша молитва — это всегда посмешище»… Но Бог никогда нам об этом не скажет.
***
И было во сне ей видение: пустынная каменистая равнина, за горизонтом то ли уже зашедшее, то ли только-только готовящееся встать солнце, легкие перистые облачка на темном небе и посредине всего этого уныния — открытая дверь коричневого дерева… И, в общем, голос ей из этой двери, серьезный такой: «Ты умрешь двенадцатого мая!». Тут она и проснулась.
Побежала жаловаться, конечно. Плачет, переживает — понятно, жить всем хочется...
— А по старому стилю, или по новому тебе голос дату назвал?
— Ох ты ж, не уточнила!.. Что ж делать-то теперь?
— Ну, раз не уточнила, то и не верь, не от Бога сие видение. В правильных снах дату всегда по церковному называют.
Ушла счастливая.
***
Записка: «О здравии… мамы, папы, Снежанны, дедушки, Варвары Ивановны...». А для меня-то чем она отличается от стандартных «Софии, Пелагеи, Виктора, Тимофея, Антония»? Мне что «папа», что «раб Божий Тимофей» одинаковы незнакомы, один Господь — серцеведец. Неканонично? Сбивает с молитвенного ритма? Что же в наших записках важнее всего? Правильные имена, данные при крещении, или же наша любовь к этим людям, сам факт того, что мы о них помним и молимся?
У нас, на мой взгляд, самый запоминающийся эпизод был с соседкой, храм примыкает к жилым домам. Сначала она прогневалась, что забор вокруг храма установили, он ей выгребную яму помешал вывозить, что мимо алтаря как-то не очень такой машине ездить и что подъезд с другой стороны дороги есть не были аргументами.потом ей категорично не понравилось, чем уже не помню, строительство котельни, но храму то отопление нужно было. Начали строить, так она под технику ложиться начала, трактор, экскаватор загоняли на территорию храма, ворота закрывали, так бабуля под забором пролазила. Успокаивали ее всей деревней вместе с главой и участковым. нужно было узаканивать территорию и сам храм, для этого подписи соседей нужны, не подписала.
А теперь самое интересное: умирает староста, через несколько лет после всей этой эпопеи, на следующий же день приходит эта бабуля в храм к батюшке и говорит: давай свои бумаги, все подпишу, я твоего старосту не любила, в ссоре мы были, а так как он умер, то я теперь и в храм ходить буду.
мы не знали плакать или радоваться. В деревни свои законы
Тяжело священникам… что на селе, что в большом городе.
Хотя местами статья повеселила)