Лидер движения «Россия молодая» член Общественной палаты Максим Мищенко предложил сократить бюджетные расходы на тяжелобольных ради качественной медицины для большинства россиян. «Есть десять человек, которым можно помочь, они лежат и ждут скорую помощь. А есть один человек, больной раком. И мы расходуем деньги на продление его жизни, при этом обделяя людей, которых можно быстро вернуть в строй. В этом парадокс ситуации: гуманизм является мнимым».
Татьяна КРАСНОВА, координатор благотворительного движения «Конвертик для Бога»
Я попала в больницу так, как попадают все – случайно. Это потом, присмотревшись, начинаешь понимать, что случайность – это милосердно адаптированный вариант воли Божьей. Расслышанный сквозь помехи приказ. Выполняешь его, не раздумывая, а потом, время спустя, смотришь на готовый рисунок, и сознаешь: вот зачем оно было… И этот штрих, и тот.
Если бы не дешевенькая цифровая «мыльница», о которой мечтала «взрослая» девочка Катя…
Я иногда давала денег «на детишек».
Натолкнувшись на объявление в интернете, отсылала какую-то мелочь. Знаете, как это бывает? Сделал что-то незначительное, и как будто плюсик себе поставил. Дескать, молодец, повел себя как приличный человек. Я старалась вести себя прилично. По правде сказать, я старалась при этом не сильно напрягаться.
Сделать последний шаг, перешагнуть порог, честно нырнуть в этот леденящий ужас я не могла. Прибегала, приносила что-то к дверям, совала в руки девочкам-волонтерам: «Вот, возьми, передай!»
Катя хотела фотоаппарат.
Строго говоря, в тот самый момент Катя не хотела ничего. Позади у нее был год в больнице, у нее не было волос, ресниц и бровей, ее непрерывно тошнило, и жить ей было, собственно, незачем. Рядом с Катей сидела мама, которой незачем было жить без Кати. Мама придумывала Кате желания.
Человек ведь жив, пока он чего-то хочет. Перестал хотеть – умер.
Катя захотела фотоаппарат.
Мы с подругой-фотографом скинулись, купили «мыльницу».
— Передашь? – спросила я знакомую девочку-волонтера.
— А вы сама принесите, — сказала девочка, — Катя рада будет.
Вы замечали, как это здорово у нас у всех выходит – ругать себя «за хорошее»?
«Ах, я такая доверчивая!»
«Ох, доброта моя меня губит!»
А попробуйте-ка встать перед зеркалом, и назвать себя трусливой овцой…
Неприятно.
Кажется, как раз тогда я эту трусливую овцу решила в себе придушить. Ну, хоть попробовать.
А Катя, надо сказать, оказалась смешливой лукавой девицей с хорошим юмором, и даже самоиронией, что не так часто водится за пятнадцатилетними.
— Дайте умереть спокойно, — сказала Катя вместо приветствия нам, зашедшим в ее бокс с фальшивыми радостными лицами массовиков-затейников.
— Ну, умереть ты успеешь, — ответила я, — А вот не хочешь ли для начала поступить в университет?
— Я? В университет? – изумилась Катя, — Да разве я смогу? Я, хоть и отличница, я ж в деревенской школе училась…
— И к тому же помираешь, — «подбодрила» я, — значит, только на заочку. На журфак. Ты, говорят, стихи какие-то пишешь, рассказы… Хочешь?
— Туда ж только по блату…
— Ага, — согласилась я, — вот я он и есть.
— Кто?
— Блат.
— Как это?
— Очень просто. Я буду приходить, и тебя учить. Готовить. Знаешь такое слово – репетитор?
— У меня будет репетитор из МГУ?! Но у нас же нет денег! Вы что, будете учить меня бесплатно?
— Нет, — ответила я, — Бесплатно я ничего делать не буду. Ты мне за это дорого заплатишь. Ты мне за это поправишься.
Надо отдать Кате должное, она расхохоталась. Мама Катина отвернулась к окну, а Катя расхохоталась.
Мы стали учиться.
Ее тошнило и рвало. Она не могла сидеть и лежать. У нее болело все тело, сожженное дотла беспощадной «химией».
На ее экзаменах я сидела под дверями.
На творческий конкурс мы с мамой волокли ее на руках.
Нам было не просто тяжело – мы умирали. Не в шутку. Всерьез.
А знаете, что я скажу вам? Знаете? Три года спустя – три долгих года спустя! – на высокой «белой лестнице» факультета журналистики поймала я за руку ясноглазую веселую девицу, только немножко похожую на ту, прежнюю, в синеву бледную, голенастую девочку со страшными черными кругами вокруг глаз…
Поймала за руку, и сказала строгим учительским голосом:
— Это что это ты коллоквиум по «античке» прогуляла? Мне инспектор курса доложила!
И Катя – настоящая, живая Катя! – принялась оправдываться так, как оправдываются все юные прелестные прогульщицы, у которых весна на дворе, ветер в голове, и столько, столько самых важных живых вещей отвлекают их от мертвых поэтов и философов!
И я, делая строгое лицо, думала про себя: «Господи, за что Ты так со мной, Господи?! Мне же вовек не расплатиться!». И Катя вдруг рассмеялась и обняла меня, взрослую, преподавателя, и незнакомые студенты смотрели изумленно…
Я не люблю думать о людях плохо: я труслива. Например, при мысли о том, что Мищенко таков, как его слова, мне делается страшно. Скорее всего, у него просто нет воображения, и он просто не знает, о чем говорит.
Я не знаю, сколько проживет моя «Катя» — имя, конечно, изменено. Сколько Мищенко проживет – тоже не знаю. Катя очень счастлива. У нее есть любовь, работа, университет, ветер в голове, несданные зачеты, встречи, расставания…
Я хотела бы, чтобы и Мищенко был счастлив. Счастливых людоедов не бывает…
И еще одно. Среди всех тех, кто комментировал мою ссылку на речь Мищенко, резко выделяется одна группа.
В отличие от остальных, эти люди не желают Максиму и его родным «на себе попробовать». Они как заводные желают ему крепкого здоровья, и просят Господа пронести эту чашу МИМО несчастного лидера движения «Россия Молодая».
Эта группа – больничные волонтеры.
Источник: Православие и мир
Татьяна КРАСНОВА, координатор благотворительного движения «Конвертик для Бога»
Я попала в больницу так, как попадают все – случайно. Это потом, присмотревшись, начинаешь понимать, что случайность – это милосердно адаптированный вариант воли Божьей. Расслышанный сквозь помехи приказ. Выполняешь его, не раздумывая, а потом, время спустя, смотришь на готовый рисунок, и сознаешь: вот зачем оно было… И этот штрих, и тот.
Если бы не дешевенькая цифровая «мыльница», о которой мечтала «взрослая» девочка Катя…
Я иногда давала денег «на детишек».
Натолкнувшись на объявление в интернете, отсылала какую-то мелочь. Знаете, как это бывает? Сделал что-то незначительное, и как будто плюсик себе поставил. Дескать, молодец, повел себя как приличный человек. Я старалась вести себя прилично. По правде сказать, я старалась при этом не сильно напрягаться.
Сделать последний шаг, перешагнуть порог, честно нырнуть в этот леденящий ужас я не могла. Прибегала, приносила что-то к дверям, совала в руки девочкам-волонтерам: «Вот, возьми, передай!»
Катя хотела фотоаппарат.
Строго говоря, в тот самый момент Катя не хотела ничего. Позади у нее был год в больнице, у нее не было волос, ресниц и бровей, ее непрерывно тошнило, и жить ей было, собственно, незачем. Рядом с Катей сидела мама, которой незачем было жить без Кати. Мама придумывала Кате желания.
Человек ведь жив, пока он чего-то хочет. Перестал хотеть – умер.
Катя захотела фотоаппарат.
Мы с подругой-фотографом скинулись, купили «мыльницу».
— Передашь? – спросила я знакомую девочку-волонтера.
— А вы сама принесите, — сказала девочка, — Катя рада будет.
Вы замечали, как это здорово у нас у всех выходит – ругать себя «за хорошее»?
«Ах, я такая доверчивая!»
«Ох, доброта моя меня губит!»
А попробуйте-ка встать перед зеркалом, и назвать себя трусливой овцой…
Неприятно.
Кажется, как раз тогда я эту трусливую овцу решила в себе придушить. Ну, хоть попробовать.
А Катя, надо сказать, оказалась смешливой лукавой девицей с хорошим юмором, и даже самоиронией, что не так часто водится за пятнадцатилетними.
— Дайте умереть спокойно, — сказала Катя вместо приветствия нам, зашедшим в ее бокс с фальшивыми радостными лицами массовиков-затейников.
— Ну, умереть ты успеешь, — ответила я, — А вот не хочешь ли для начала поступить в университет?
— Я? В университет? – изумилась Катя, — Да разве я смогу? Я, хоть и отличница, я ж в деревенской школе училась…
— И к тому же помираешь, — «подбодрила» я, — значит, только на заочку. На журфак. Ты, говорят, стихи какие-то пишешь, рассказы… Хочешь?
— Туда ж только по блату…
— Ага, — согласилась я, — вот я он и есть.
— Кто?
— Блат.
— Как это?
— Очень просто. Я буду приходить, и тебя учить. Готовить. Знаешь такое слово – репетитор?
— У меня будет репетитор из МГУ?! Но у нас же нет денег! Вы что, будете учить меня бесплатно?
— Нет, — ответила я, — Бесплатно я ничего делать не буду. Ты мне за это дорого заплатишь. Ты мне за это поправишься.
Надо отдать Кате должное, она расхохоталась. Мама Катина отвернулась к окну, а Катя расхохоталась.
Мы стали учиться.
Ее тошнило и рвало. Она не могла сидеть и лежать. У нее болело все тело, сожженное дотла беспощадной «химией».
На ее экзаменах я сидела под дверями.
На творческий конкурс мы с мамой волокли ее на руках.
Нам было не просто тяжело – мы умирали. Не в шутку. Всерьез.
А знаете, что я скажу вам? Знаете? Три года спустя – три долгих года спустя! – на высокой «белой лестнице» факультета журналистики поймала я за руку ясноглазую веселую девицу, только немножко похожую на ту, прежнюю, в синеву бледную, голенастую девочку со страшными черными кругами вокруг глаз…
Поймала за руку, и сказала строгим учительским голосом:
— Это что это ты коллоквиум по «античке» прогуляла? Мне инспектор курса доложила!
И Катя – настоящая, живая Катя! – принялась оправдываться так, как оправдываются все юные прелестные прогульщицы, у которых весна на дворе, ветер в голове, и столько, столько самых важных живых вещей отвлекают их от мертвых поэтов и философов!
И я, делая строгое лицо, думала про себя: «Господи, за что Ты так со мной, Господи?! Мне же вовек не расплатиться!». И Катя вдруг рассмеялась и обняла меня, взрослую, преподавателя, и незнакомые студенты смотрели изумленно…
Я не люблю думать о людях плохо: я труслива. Например, при мысли о том, что Мищенко таков, как его слова, мне делается страшно. Скорее всего, у него просто нет воображения, и он просто не знает, о чем говорит.
Я не знаю, сколько проживет моя «Катя» — имя, конечно, изменено. Сколько Мищенко проживет – тоже не знаю. Катя очень счастлива. У нее есть любовь, работа, университет, ветер в голове, несданные зачеты, встречи, расставания…
Я хотела бы, чтобы и Мищенко был счастлив. Счастливых людоедов не бывает…
И еще одно. Среди всех тех, кто комментировал мою ссылку на речь Мищенко, резко выделяется одна группа.
В отличие от остальных, эти люди не желают Максиму и его родным «на себе попробовать». Они как заводные желают ему крепкого здоровья, и просят Господа пронести эту чашу МИМО несчастного лидера движения «Россия Молодая».
Эта группа – больничные волонтеры.
Источник: Православие и мир
