?Статья

Моя дочь переболела менингитом и потеряла слух. Когда незнакомые люди узнают об этом, они говорят обычно одну и ту же фразу: «Как же вы так не убереглись?» Это лайтовая версия. Есть и более безжалостная: «Не уберегли девочку?» Первое время меня трясло от этих слов. В прямом смысле. Я мерзла, включался озноб, крупная, заметная дрожь. Внутри меня отчаянно вибрировала мысль о моей стопроцентной ответственности за случившееся, и внутри перитонитом растекалась теплая липкая вина. После этих слов я обычно становилась очень несчастной, и по несколько дней ходила погруженная в страдания. Муж замечал мое чувство вины, и у него тоже портилось настроение. Вина как грозовая туча нависала в атмосфере семьи. Да, я знала, что менингит — лотерея, и никто от него не застрахован, но в тот период мозг, в котором проживал здравый смысл, был никак не соединен с сердцем, затопленным виной. Душевные провода отсырели, искрили, и не проводили ни ватта жизненного электричества. Чувство вины — удивительно бесполезное чувство. Оно может засосать тебя в воронку адового разочарования в собственных силах, распороть твою личность на атомы, взорвать твой мир вдребезги, и загнать тебя под плинтус собственной бездарности. Оно высасывает километры энергии, и по сути ничего не дает взамен. Вот зачем оно? Чтобы люди вокруг знали, что я не исчадие ада, и что если я косячу, то мне очень жаль? А разве это так важно, что думают о тебе люди в этот момент? Разве не важнее сейчас обратно собрать себя по кусочкам, восстановить свой рассыпавшийся паззл личности, и потратить энергию именно на это, а не на показательные страдания. Однажды я со своим трехлетним сыном ехала в автобусе. Он спал в коляске. Люльку в ней я расположила горизонтально, чтобы сыну было удобно. Сама сидела на сидении, рядом с коляской. Во время экстренного торможения вдруг автобус дернуло и… коляска как-то перевесила и упала, задрав колеса. Сын проснулся, испугался, заплакал. Я бросилась к нему, схватила, обняла, прижала к себе. Я тоже ужасно испугалась. А вдруг сильно ударился? Люди вокруг переполошились, подошли, помогли собрать рассыпавшиеся из поддона игрушки, одежку, лопатки, ведерки… А я все стояла, вцепившись в своего ребенка, который давно успокоился, и снова заснул, уже у меня на руках: он больше испугался, чем ударился. Меня в тот момент просто разрывало от горечи и злости на собственную криворукость. Ну что я за мать? А один мужчина, проходя мимо на выход, сказал раздраженно: «Что же вы, мамочка, не следите за своим ребенком?» И я просто солдатиком нырнула в вину до самого дна… Вот сейчас прошло уже много лет, а мне до сих пор интересно: вот зачем, вот зачем он это сказал? Неужели не очевидно, что сильнее, чем я сама себя, меня никто не накажет? Ведь я в тот момент была просто воплощенным чувством вины… Все свои материнские косяки я привыкла культивировать, я об них спотыкалась, я их вспоминала, я в них возвращалась. Они все, нанизанные на ниточку чувства вины, тяжеленными бусиками висели у меня на шее, всегда были со мной, всегда отсвечивали своей недрагоценной сутью в мою истерзанную совесть. Но идут годы, и я мудрею. Прозреваю что ли. Я начинаю понимать про себя все больше. Важный инсайт, пропущенный через сердце: чувство вины — абсолютно бесполезно. Это не значит, что я его больше не испытываю. Это значит, что я к нему теперь иначе отношусь. Когда нам становятся понятней состояния, которые нами движут, они гораздо меньше на нас влияют. Каждую неделю я в чем-то косячу. Сама себе в дневник матери леплю двояки. Например, на этой неделе я взяла один трудоемкий проект, не рассчитала свои ресурсы времени и сил, и не успеваю уделять детям внимания столько, сколько хочу. Я так и не постирала остов Катюшкиной коляски, хотя обещала себе сделать это еще месяц назад. Сын пошел учить китайский, по собственной инициптиве, а я не придала этому значения, шутила, думала, он не всерьез, пока не поняла, что ему честно интересно (а я чуть не нивелировала ему весь интерес к этому языку своими шутками, потому что выяснилось, что имя «Данила» по-китайски звучит как «ФУ», а у других детей нормально звучат имена, и я шутила, что с китайским у нас фсё), слава богу, что вовремя осеклась и исправилась. Катюша отказывается со мной заниматься, видит во мне исключительно маму, а не учителя, балуется, хохочет, не внимательна, я злюсь, теряю терпение… Мне есть за что поставить себе твердый двояк, и если открыть портал раскаяния, то чувство вины затопит меня всю. Но. Все свои косяки я замечаю, и непременно исправлю. Не потому что должна, а потому что хочу. Но я не буду думать о них с надрывом и разочарованием в себе, потому что мое чувство вины ничего не исправит. Исправлю все я сама. Потратив на это ту энергию, которую раньше тратила на страдания. Это немножко похоже на «Я не виновата, что я плохая мать», но так и есть. Пункты «за что на этой неделе мне себя винить» давно переименованы в «за что мне себя на этой неделе простить». Я очень неидеальная мать. Не потому, что я не хочу быть идеальной, а потому, что я — живая. Живые люди совершают ошибки. Это встроенная при производстве опция, обязательный пакет. Чтобы справиться с чувсвом вины за свою материнскую неидеальность, я в противовес ему каждую неделю вручаю себе материнский Оскар. Я вспоминаю, как прошла неделя, но не через призму косяков, а через призму тех моментов, где я собой довольна. Каким бы лузером в сфере материнства я не была, что-то хорошее я непременно совершила за семь дней. Ну вот на этой неделе… Я вспоминаю, как испекла любимую запеканку сына и дочки и любовалась тем, как они ее едят. Вспоминаю, как тащила с прогулки самокат, медведя и мяч, когда дочка, которая непременно хотела на улицу взять все эти игрушки, на улице играла в них ровно минуту. Вспоминаю, как с сыном вместе готовили подарок на день Рождения девочке, которая ему нравится. Как после ванны Катюха вырвалась у меня из рук и маленьким привидением в полотенце носилась по квартире, а мы все бегали ее ловили, и притворялись, что никак не можем поймать. Как ехали в машине, и там заиграла песня «все люди как люди, а я суперзвезда» и мы всей семьей орали припев, не попадая в ноты, не зная слов, орали и хохотали (потому что пением это сложно назвать), а Катюша в это время, пристегнутая ремнем, умудрялась еще и не стыдно тверкнуть (станцевать тверк)… Вспоминаю, как мы заснули с приболевшим сыном в обнимку, во время дневного сна дочери, и проспали втроем до пяти вечера, так сладко-сладко. Я не знаю, может, Оскары лучшим мамам дают за другое. За идеальный порядок в квартире, за пятерочный дневник и за Шопенгауэра, прочитанного ребенком в 7 лет. Но мой личный Оскар, он вот такой. Он не похож на величественную статую, облитую сусальным золотом. Он похож на имбирного человечка, измазанного творогом запеканки, заштрихованного разноцветными мелками, с надломанной коленкой, склеенной сгущенкой. И знаете, он настоящий, и мне не нужен другой. И мои бусики вины больше не тяготят меня и не тянут вниз, а цветными горошинами летят вниз и брызгают об пол ярким разноцветным салютом… Я не виновата, что я хорошая мать. @Ольга Савельева