Про полувыходной, мои мечты и оранжевую ж опу.

Очень раннее и слишком летнее утро. Восемь часов. Плюс 25 в тени.

Кондиционер не выдержал, разрыдался и ушел на больничный. Вентилятор, дергаясь в предсмертных судорогах, пытался изобразить программу бриз, обещанную на табло. И, жалостливо поскрипывая, просился на пенсию.

А наглое, опьяневшее солнце, ехидно лыбясь во все окна сразу и бесстыдно сняв с себя легкие тучки, похоже решило устроить нам халявный Египет. Эконом-вариант. Без моря.

Шорты казались шубой, волосы – наказанием господним за грехи моей молодости, а глаза кошки – взором великомученика Пантелеимона. Отчаянно хотелось немедленно принять постриг и умчать на оленях в снежную зарю. Вместе со страдающей кошкой. А еще — плюхнуться голышом в океан, включить на пять минуток зиму или хотя бы залезть в холодильник. Хотя бы — частями.

В общем, в это будничное, потное утро моя душа просила свежести, тело — жидкости, а дети – завтрак. Воспользовавшись последним, я, на законных основаниях, засунула в холодильник голову. За молоком. Затем еще две руки, ибо голова одна не справится. Потом, поколебавшись, равномерно разместила лифчик на двух ящиках для овощей и задумалась, уткнувшись носом в арбуз и нежно обнимая кастрюлю с окрошкой. И прибалдела. Холодильник озадаченно хрюкнул обоими ящиками. Он никогда не видел столько мяса сразу. Охлажденная голова тут же сообразила, что половина моих детей сегодня сдана в аренду, а это – почти выходной.

— Дети, я предлагаю поехать в парк, — сказала я из холодильника. — Там, возможно, нам повезет, и мы встретим ветер. Или хотя бы тень. Или охладим ласты в фонтане. Вы готовы намочить трусы?

— Ййоххууу! — Кратко выразил свое мнение мой средний сын, подтянул трусы к подмышкам и исполнил дикий танец с элементами гопака и лезгинки. Он у нас эмоциональный.

— Угум. – кивнул головой взрослый двухлетний человек, аккуратно выковыривая рисинки из каши и раскладывая из них на столе примерный план расположения ракетных баз США. Он у нас – немногословный.

Тогда бегом, дети, — нацепив на голову очки и хвостик скомандовала я, — ныряем в шорты и сандалии, пока солнце совсем не поднялось. («Бежать будем с одной скоростью – с моей» — вспомнилось мне). Солнце насмешливо ухмыльнулось в форточку, кошка завистливо нахмурилась. 50% моих детей уже стояли на пороге, возбужденно выглядывая из-под панамок и нетерпеливо перебирая копытами. Средний бережно прижимал к синякам на коленках водный пистолет, а младший сосредоточенно распихивал по своим карманам мой телефон, три сушки, мочалку-зайчика и кусачки для ногтей.

Парк нас ждал. Радушно шелестел сосновыми иголками, подмигивал мелькающими белками и зазывно манил прохладными тропинками. Нам повезло. Тень приятно обнимала за плечи, ветер лениво гладил щёки и синяки, фонтан приветливо журчал, соблазнительно брызгая радужными каплями и приглашая совершить групповое нарушение порядка. Медленными зигзагами, пиная шишки, мы продвигались под прикрытием белок к заветному источнику наслаждения и разрабатывали план «Как покупаться в фонтане без палева».

— Нууу, мелкий сам залезет, он типа мелкий, ему простительно, — задумчиво произнес средний сын. — А потом я залезу его доставать и не смогу. А потом ты залезешь нас доставать и поскользнешься. И будешь сидеть в фонтане, типа ушибла ногу.

— Шикарный план, Штирлиц, — взоржала я, представив себе картину маслом: двое ликующих, мокрых детей скачут под струйками воды, размахивая мочалкой и кусачками для ногтей, а рядом, ж опой в фонтане, сидит их абсолютно влажная мать, трагически прижимая руки к лифчику и фальшиво завывая «Ойногамояногааа».

— А потом примчится администрация и, глядя на наши ущербные рожи, купит нам мороженого и путевки на море. Да, сын?

— Мааам! Дидём! – наш диалог был прерван требовательным двухлетним голосом. Обладатель голоса настойчиво тянул меня к облупленному, ветхому забору. Из дырок в заборе тоскливо торчали клювы, рога и глаза. Глаза с надеждой косились в сторону фонтана. «Деревенский дворик» — гласили скромные деревянные буквы, кривовато приколоченные гвоздями. Буква Д угрожающе качалась и боялась сорваться, чтоб не звездануть в полете аккурат по желтому клюву.

— Дидём, сынок, дидём, — вздохнула я и полезла в карман за деньгами. Ребёнка надо развивать.

Запах деревни усиливался по мере приближения к рогам-копытам и моментально проникал в молекулы наших организмов. Я хотела громко фукнуть и сморщить носик, но вовремя вспомнила своего папу. «Чай не царицы, — говорил в детстве нам папа, — а из рабоче-крестьянской за дницы вылезли». Смирившись, я решила побыть царицей вечером и потащила свою рабоче-крестьянскую за дницу и вылезших из неё детей к вонючему забору. Навозный дворик гостеприимно распахнул старую, скрипучую калитку.

— Время не ограничено, — услужливо улыбнулся мальчик-билетёр. ( Но вскорости прочувствовал всю суть народной мудрости «язык мой – враг мой» на своей тощей шкуре в форменной футболке).

Под ноги нам немедленно выкатилось нечто рыжее и очень меховое, похожее на мохнатый тапок. Тапок активно тёрся об наши сандали и просил то ли ласки, то ли пенделя.

— Наверное это ангорский вислоухий кролик, — объяснила я детям.

— Ух тыыы, — уважительно протянул средний и присел потрогать кроличий тапок.

— Ииииии! – включил ультразвук младший и попытался метким захватом маленькой лапки заиметь непонятную, но ласковую крень в свою собственность. Пришлось взять ребенка на грудь и намертво пристегнуть к себе левой рукой. Во избежание последующих обвинений со стороны администрации в краже кролика, двух куриц и одного барана.

Первой по ходу движения стояла маленькая клетка. В клетке пузом кверху валялся еще более маленький хорёк. Может помер? – подумала я, тыкая пальцем в хорька-карлика. Но вспомнила, что в тени уже +27 и простила ему его вынужденную смерть. На ультразвук сына зверь тоже не отреагировал. Либо он был в глубокой коме, либо был очень мудр.

За следующим забором шевелились жирные гуси, высовывая свои кусачие пасти в дырки между штакетинами и вынуждая меня пожалеть об отсутствии прокладки в шортах. (Не, я не трусиха, я очень люблю гусей. Эээм… готовить.) А младший деть, не подозревая об обуявших меня чувствах, намертво зацепился руками за доски и притянул себя, мою левую руку, и мой левый, беззащитный бок в голубой джинсе прямо к дырке с желтым клювом.

— Капец! – взвопила я.

— Гу! Гу! Га-га-га! – завизжал сын.

Гуси, захлопнув клювы, повыдергивали головы из забора и стали позорно пятиться, недоуменно подергивая шеями. Контакт не состоялся. Я выдохнула и включила режим повышенной бдительности. Оглянулась на всякий случай, — средний деть, на корточках, безуспешно пытался определить местонахождение головы и ж опы у любвеобильного оранжевого тапка.

С опаской приблизилась к третьему забору. Фууух! Чёрный, пузатый и волосатый поросёнок, блаженно растянувшись на песке, трогательно шевелил во сне умильным пятачком. Маленький и не очень умный козлёнок, вскарабкавшись на поленницу и высунув поверх забора лупоглазую мордочку, выжидательно таращился на детя. Этот непродуманный поступок мини-козла стал переломным моментом нашего променада и незабываемым эпизодом для администрации и гостей парка.

Сын, обалдев от доступности запретной няшности, неуловимым движением сцапал два козлячьих уха и заголосил:

— Ко! Ко! Ме-меее!

Я дернула на себя левую руку, сына, забор и козла. Козлёнок, моментально скопытившись с поленницы, прижимая чудом уцелевшие уши, забился под дрова и потерял сознание. Поросёнок, подпрыгнув во сне на полметра, начал судорожно рыть пятаком окоп. Петух из соседнего отсека, глядя на этот кипиш, взлетел на специальную жёрдочку для выступлений и открыл клюв. Прокукарекал и победно потряс гребнем. И высокомерно покосился на нас янтарным глазом.

— Хью-хью! Хью-хью! – захлебываясь от эмоций и перекрикивая петуха голосил организатор кипиша, интенсивно раскачивая меня и забор.

Поросёнок в панике начал грести землю всеми четырьмя окорочками не хуже какого-нибудь заслуженного крота. Козлёнок притих в глубоком обмороке.

— Кукарекуууу! – надрывался оскорблённый петух.

Тут сын наконец-то узрел горластую птицу с привлекательной красной штукой на голове и с блестящими черными перьями на попе. И набрал в грудь побольше воздуха.

— Ку! Ку! Ко-ко-кооо! – восторженный визг сына взял четвёртую октаву и шандарахнул си-диезом по самолюбию петуха. Петух принял вызов. Следующие пять минут весь парк наслаждался дуэтом половозрелого пернатого Паваротти и моего малолетнего Витаса. Это были бесподобные пять минут.

Утки резко и разумно приняли позы «мыпомерлиещевчера». Куры, в спешке поджав свои рябые гузки, помчались какать яйцами. Поросёнок, надежно зарытый в окоп, слился с пейзажем. Апатичный баран, перестав жевать погибшую травинку, с интересом высунул бодатую бошку и опёрся подбородком о штакетину. Рядом маячили острые рога козы. Коза была мала ростом и, похоже, подпрыгивала, чтоб разглядеть концерт во всех деталях. Мальчик-билетёр, зажав уши, клялся, что у него никогда не будет детей. Лишь средний сын, отличив наконец у кролика входное отверстие от выходного, успокаивающе гладил трясущуюся оранжевую ж опу и уговаривал её не бояться. Ибо младший брат – это все-таки счастье…

А мои нервы сдали на баране.

Услыхав радостное детское «Ба! Ба! Беееее!» я решила прервать шоу. Потому что у барана — вооот такие рога, а у козы — вот такиииие. И хилый забор под козье-бараньим весом нешуточно затрещал. И мне стало ВОТ ТАК СТРАШНО.

И я очень быстро побежала. Домой. Обещая расстроенным потомкам всякую фигню. Типа обязательно вернуться туда завтра, потрогать барана и завести дома нашу личную оранжевую за дницу.

А потом я долго отстирывала нас с детьми от запаха деревни. И думала о том, что я хочу пахнуть морем.

Тем более, что там прохладно, и приятнее жить градусов на пять.

Тем более, что младший сын ещё ни разу не целовался с дельфином и не пугал медузу. И не пел в хоре чаек.

А ребёнка надо развивать. Да ведь?