ЮЛЬКА из рода Кастильо-Санчесов. Часть 6

Начало тут —

Росарио по материнской линии происходила их семейства Кастильо-Санчесов. По женской линии у всех девочек этого рода рождались только близнецы – явление крайне необычное и удивительное. У самой Росарио была сестра-близнец Розина, а также два брата-близнеца старше по возрасту. И у матери Росарио тоже была сестра-близнец, и у бабушки, и у прабабушки… И все эти семьи дружили и общались. Пару раз в год, когда собиралось семейство по роду Росарио, от близнецов пестрило в глазах. Это была просто фантасмагория, хаос, сумасшествие… И это было неописуемо здорово!

Однажды к нам на Пасху прилетели родные из Галисии. Край не ближний – самая дальняя провинция Испании относительно нашей Андалусии, поэтому виделись мы с ними крайне редко. А поскольку гости были из славного рода Кастильо-Санчесов, мы опять рисковали сойти с ума из-за обилия близняшек.

Тут-то и попали наши Данька и Димка под стрелы коварного Амура. Девочки были на три года младше Даниэля и Деметрио, симпатичные, умненькие и улыбчивые. А поскольку они являлись то ли восьмиюродными, то ли девятиюродными родственника, кровосмешения можно было не бояться. Мы не успели оглянуться, как уже оттанцевали на двойной свадьбе и отправили наших молодоженов в свадебное путешествие.

Оттуда они вернулись уже с новостями о грядущем продолжении рода. Братцы квохотали как наседки, стараясь поскорее закончить с ремонтом дома – они купили недалеко от нас большой симметричный особняк. Состоял он из двух одинаковых частей, которые соединялись балконом и стеклянной галереей с зимним садом. Так что каждая из пар, по сути, могла жить отдельно – каждая в своем крыле, но при этом вроде как вместе.

Росарио в нетерпении перебирала свой сундук с кружавчиками и платьицами, спешно вязала новые пинеточки и чуть ли не каждый день навещала беременных снох. Девчонки разродились одновременно, к гордости и удовольствию новоиспеченных папаш, потрясающих кульками с голубыми бантиками.

Да, в нашей семействе в один день появилось четыре новых, совершенно одинаковых, пацана. Пацана!!! Росарио стала бабушкой. Она утирала слезы счастья и умиления, но… ее мечта понянчить девочек не сбывалась – и всё тут…

А жизнь меня настырно сталкивала с прошлым. Вот так бывает, что ты вычеркнул прошлое из своей жизни, задавил в себе все воспоминания, а оно настойчиво снова и снова лезет в твою жизнь. Я была еще замужем за Альберто, и в один из визитов в родное гнездо Росарио порадовала меня новостью, что Мартинесы переехали ближе к Гранаде, а их особняк купили русские. Эка невидаль какая! Да половина Марбельи уже была заполнена русскими. Как-то незаметно они вгрызлись в испанский берег и обосновались в нашем городке, захватывая все больше и больше территорий. Коренные испанцы отступали, продавая русским свои особняки за бешеные деньги и переезжая в более тихие и спокойные уголки родины. На вырученные деньги они могли купить не только новые дома и земли, но и жить безбедно не один десяток лет… И вот наши соседи справа теперь тоже русские.

Конечно, мы пошли к ним с визитом вежливости и с коронным пирогом Людмилы. Хозяином дома оказался пухленький, лысоватый и жутко обаятельный Иван Петрович, а его дамой сердца… Альбина Королёва.

Годы не сделали ее умнее и терпимее. Красивее – да, безусловно! Она еще в школьные годы считалась гением чистой красоты, и постамент сей занимала не из-за денег папочки. За прошедшие годы скальпель хирурга не раз потанцевал над этим личиком и идеальным телом, и результат был неописуемо прекрасен. Эта ожившая картинка была волшебным воплощением грёз миллиона мужчин. Фарфоровое личико, широко распахнутые глаза небесно-голубого цвета, белокурые локоны ниже попы, вздернутые скулы, точёный носик, губки аккуратным бантиком, внушительный бюст и тончайшая талия. К этому надо прибавить две полутораметровые стройные ножки, а также три тонны самомнения и апломба.

Альбина, конечно, меня не узнала. Да и вряд ли помнила вообще про тощую рыжую неудачницу из школьной жизни десятилетней давности. Все мы, кроме Лешки Щербатого и парочки избранных, считались в ее глазах неудачниками.

В первое время красотке не плохо удавалась роль бедной овечки. Наивная Росарио взяла над ней шефство, познакомила с обычаями и правилами нашего города, показала, где дешевле покупать продукты, а где – миленькие объекты интерьера и одежду. Но склочность и амбициозность Альбины со временем проступили сквозь маску примерной девочки, и Росарио прекратила свое шефство, и иногда горестно вздыхала, жалея Ивана Петровича. Хорошо, что ему хватило мозгов не жениться на этой вертихвостке.

В магазинах же ее за глаза звали «эта скандальная русская». Живя в Испании, она даже не потрудилась выучить местный язык, что совершенно не мешало ей скандалить и пререкаться со всеми подряд. Несколько раз мы пересекались с Альбиной в магазинах, и она вцепившись в мой локоть, жаловалась мне, как ее тут обижают и притесняют. Уверяла, что скучает по русской речи, зазывала в гости, обещала феерические вечеринки, в общем, секс-наркотики-рок-н-ролл. Я вежливо улыбалась и норовила сбежать до того, как нас вместе мог бы увидеть кто-то из моих знакомых. И мне правда было жаль милейшего Ивана Петровича. Этот обаятельный мужик заслуживал вовсе не такую женщину…

Два года спустя, когда я снова жила в родном доме и приходила в себя после своей болезни и смерти Альберто, Росарио по секрету сказала мне, что Иван Петрович переехал сюда жить навсегда с женой и детишками, и скоро они меня навестят. Мне было и так хреново, а перспектива лицезрения Альбинки тем более не вызывала у меня энтузиазма.

Но на другой день посетила меня вовсе не Альбина. За руку Ивана Петровича держалась миленькая пышечка с каштановыми кудряшками, молоденькая и задорная. Она вся лучилось нежностью к Ивану Петровичу, да и сам бизнесмен выглядел на удивление счастливым и цветущим. Куда-то делось брюшко, и даже проплешинка его смотрелась вполне симпатично и как-то жизнеутверждающе.

Эту удивительную барышню звали Маруся, и история ее жизни оказалась на редкость необычная. Детство и юность ее прошли в сибирской глуши, и, получив аттестат зрелости, Маруся отправилась покорять прекрасную и беспощадную столицу. Однако Москва девушку перемолола и выплюнула на обочину жизни – без официальной работы, без перспектив в обучении и жизни, без мужчины, да еще и на девятом месяце беременности. Даже денег на обратный билет у девушки не было, а стоять с протянутой рукой она не умела и не могла. Работала на стройке маляром-штукатуром, клала плитку и не гнушалась прочей грязной работой, пока позволял организм. С этой стройки её и забрали в роддом, где Маруся разродилась здоровым пацаном с луженой глоткой и каштановыми кудряшками.

В том же роддоме довелось рожать и Альбине. Роды наступили преждевременно и нарушили нашей красотке все планы. Конечно, она планировала рожать вовсе не в Москве, и давно был заключен контракт с лучшим роддомом в Андалусии. Но жизнь рассудила иначе. Экстренное кесарево спасло жизнь маленькой крошке и сделало её предметом ненависти Альбины.

Как же так?! На этом безупречном теле появился уродливый шрам?! И вообще, она рожала в обычном роддоме, в обычной палате, и потом лежала в общем палате с обычными роженицами!!! И она не собиралась слушать уверения врачей, этих безруких мясников, что до любого другого роддома ее просто не успели бы довезти – настолько все было стремительно и опасно.

Куда там! Взбалмошная красотка винила во всем не себя, мотающуюся на большом сроке по другим странам в жажде приключений на свои «вторые девяносто». Виноваты были все вокруг – и администратор ресторана, с перепугу вызвавший обычную скорую, а не платную, и моментально примчавшаяся скорая помощь, и роддом, и врачи, и соседки по палате, и даже новорожденная малышка. А узнав, что после кесарева нельзя полгода заниматься спортом, и с этими уродливыми складками на животе ей придется жить еще шесть месяцев, Альбина чуть не разгромила всю больницу.

Но тут на помощь пришла Альбина мамочка. Не понятно, какими правдами и неправдами новоиспеченная бабка проникла в роддом, но она умудрилась успокоить дочку и перевести ее эмоции и чувства в другое русло. Дорогая Альбиночка так пострадала, стараясь родить этому противному, но богатому, Ивану Петровичу ребенка, что он просто обязан на ней жениться, на умнице и красавице. И носить на руках. И холить, и лелеять больше, чем обычно! А ребенок? Ну зачем ей ребенок?! Надрываться над этим крикливым краснокожим уродцем? Увольте! На это есть няньки и кормилицы! В общем, под влиянием мамочки, политика Альбины резко поменялась.

Брать ребенка на руки красотка категорически отказалась. А чтобы дать дочке грудь – об этом и речи быть не могло! Портить свои совершенные очертания груди кормлением Альбине даже не пришло в голову. Малышка надрывалась в прозрачной кювете, лёжа рядом с беспечной мамашей, вооруженной берушами. Больше всего ее на тот момент беспокоило, влезет ли она в то платье, что ей привезут на выписку, и подойдет ли к нему тот цвет лака, которым сейчас Альбина красила ногти прямо в послеродовой палате.

Добросердечная Маруся, не выдержавшая воплей ребенка из соседней, послекесаревой, палаты, пошла на источник звука. Открыла окно, чтобы разветрился едкий запах лака, вынула орущего ребенка из кюветы и унесла к себе. В порыве материнского гнева она даже поорала на беспечную красотку, но та ее просто не услышала.

Молока у Маруси было много – хватало и на горластого сына, и на робкую чужую малышку. Девочка была очень тихая, с удивительными мутновато-серыми глазами. Со временем муть прошла, и цвет стал насыщенно серым, как и у Ивана Петровича. И форма глаз была такая же, как у него.

Выписывали Марусю и Альбину одновременно. Носилась, как оглашенная, Альбинкина мамаша, сотрясая громовым голосом стены роддома. Дочка ей вторила ничуть не хуже. Альбина не влезла в то платье, в какое планировала, а второе было другого цвета и лаг на ногтях к нему не подходил. Альбина истерила по поводу живота, не позволяющего ей втиснуться в ту змеиную шкуру, в какую хотела, вопила по поводу ногтей, и начхать ей было на свою малышу, которая так и лежала на руках у Маруси, рядом с ее сыночком.

А дальше было все как в странном и непонятном кино – быстро и неожиданно. То ли Иван Петрович подслушал их разговоры – а с такими голосами, как у Альбины и ее мамаши, это было совсем не сложно. То ли Альбина телефон забыла выключить после общения с новоиспеченным папашей. То ли кто-то из персонала поговорил с Иваном Петровичем, — это уже никто не узнает. Но внезапно у него разбились розовые очки, и он увидел Альбину во всем том неприглядном свете, в каком она представала перед всеми обычными людьми – амбициозной зажравшейся тварью.

В итоге Иван Петрович увез из роддома дочку и кормилицу для неё в лице Маруси. Ну, и пацана ее, конечно. Куда ж Маруська без пацана-то?! А через несколько месяцев они как-то скоропалительно и очень скромно расписались. Иван Петрович усыновил Андрюшку, а Маруся была уже опять беременна – еще одним пацаном.

В качестве выкупа за дочь, Иван Петрович оставил Альбине весь свой российский многомиллионный бизнес и переехал в Испанию навсегда.

Эта история и для меня, и для Росарио была такой удивительной и восхитительной! Да и сама Маруся нравилась нам безумно. Она была настолько проста, мягка и женственна. В ее руках легко делалась любая работа. Наверное, такой же в юности была Росарио – милой и чудесной хохотушкой, не боящейся никакой работы.

Мы часто проводили вместе вечера. Я с удовольствием возилась с маленькими Катюшкой и Андрюшкой (наши близнецы на тот момент еще не женились и не обзавелись потомством), умилялась их крошечным ручкам и ножкам, гладила, качала на коленках и … безумно жалела, что у меня нет детей…

У меня личная и семейная жизнь как-то не складывалась. После смерти Альберто прошло больше трех лет. За это время в моей жизни были и поклонники, и любовники, и одна полугодовая связь с намёком на серьёзность. Но что-то все было не так и не то. Я не могла объяснить и не могла понять, чего же мне все-таки не хватает в этих мужчинах… Я хотела любви и боялась её. Я боялась повторения этой болезненной зависимости, которую испытывал ко мне Альберто. Я боялась бесконечного контроля, истерик, ревности… Мне хотелось нежности, тепла и гармонии — того самого, что смогли найти Иван Петрович и Маруся в своих отношениях. Но этого не было. Мне уже было 27, я была преуспевающей деловой женщиной, с хорошей зарплатой и интересной работой, а также с полным отсутствием личной жизни… И за неимением лучшего, я погрузилась в работу…

.

В тот год мы готовили к выпуску новые путеводители по городам «Золотого Кольца» России. Работы предстояло много, и об отпуске я даже не задумывалась. Хорошо, что удалось выкроить пару выходных, чтобы спокойно поваляться на берегу Плещеева Озера. Это удивительное место манило меня всегда. Сюда мы приезжали с бабушкой и дедушкой много лет назад. Бродили по холмам, листая книгу Балашова «Младший сын» и пытаясь найти признаки древнего Городища, в котором рос будущий созидатель Москвы, маленький Даниил, младший сын Александра Невского. Ходили к реке Трубеж, поднимались на защитные земляные валы, заглядывали на Красную площадь, посещали монастыри, лакомились ряпушкой и всегда возвращались обратно – на берег Плещеева озера, к Синему камню. Недалеко от него разбивали палатку, на костре пекли картошку и варили нехитрые супчики. Это было чудесное, восхитительное время. В Переславле Залесском я никогда не жила в гостиницах, всегда по старой памяти брала с собой палатку, пенку, спальник, котелок и газовую горелку – и останавливалась на берегу Плещеева озера.

В какой-то момент берег облагородили. Появились специальные зоны для палаток, мусорные контейнеры, кафе, будки туалетов и большой лагерь кайтсёрферов. Я всегда останавливалась именно там – в лагере. Если была возможность – ходила под кайтом, если не было возможности – просто сидела на берегу и рисовала. Плещеево озеро всегда вызывало у меня желание его запечатлеть. Наш дом был увешан не только миниатюрами с улиц Севильи и Гранады. Русские пейзажи занимали там не меньше места, а Плещеево озеро было самой любимой темой.

Конечно, самый чудесный вид открывался не из лагеря сёрферов, а с противоположного берега, где находился Ботик Петра I. Но тот берег весь давно застроили домами, и приходилось договариваться с владельцами кафе, чтобы они позволили посидеть у себя на веранде и порисовать озеро. Оттуда действительно открывался прекрасный вид на Никитский монастырь и на бессчётное количество воздушных змеев, развивающихся над озером, и сёрферов, рассекающих водную гладь.

Но в тот день мне лень было ехать на другой берег и договариваться с хозяевами кафе. Мне неплохо рисовалось и тут, на берегу, в лагере. Ладно-ладно, можете мне не рассказывать, что правильно надо говорить «писать», а не «рисовать». Это художники пишут, а я просто рисую. Для себя. Вот и всё.

Над гладью озера метались цветные треугольники виндсерфов, высоко в небе зависали воздушные змеи всех мыслимых и немыслимых расцветок. В этот субботний день Плещеево озеро как никогда напоминало цыганский табор, яркий, красочный, весёлый, пребывающий в постоянном движении. И так же, как и цыганский табор, вся эта на первый взгляд неорганизованная пестрая масса могла свернуться за считанные минуты в случае смены погоды, и организованно ждать на берегу — когда же уже будет можно снова бороздить водные просторы?! Были, конечно, и сумасшедшие, кто мог в ливень и грозу штурмовать Плещеевские волны, но это скорее исключение из правил.

В тот день как раз надвигалась гроза. Небо со стороны Талиц уже заволокло фиолетовыми тучами, и они вяло наползали на небесную синь над озером. Сёрферы быстро сворачивались, один за другим причаливали к берегу, снимали треугольники парусов, встряхивали с апельсиновых и салатовых спас-жилетов капли воды, отжимали неопреновые носки, ржа и прикалываясь, сдирали друг с друга мокрые гидрокостюмы, приклеившиеся намертво к телу. Я воодушивлённо махала кисточкой, стараясь поймать как можно больше нюансов и мелочей, которые вносили в мои картины живость и свежесть, максимально передавая текущую обстановку. Я успела сделать уже четыре наброска и прикидывала, успею ли сделать пятый до начала грозы, как меня сгребли чьи-то сильные руки.

— Юлька! Юлька! Ты живая! Ты! Юлька!

Я не могла понять, что происходит. МЕня зацеловывали, обнимали, гладили. Удивительно нежно и очень крепко.

— Юлька! Юлька! Живая!

Я едва успела понять, что этот здоровенный мужик — еще один привет из моего забытого прошлого. И узкая щербинка между передними зубами по прежнему придает его улыбке мальчишеского обаяния и лукавства. я сама не поняла, как и почему начала отвечать на поцелуи Лешки Щербатого. Как мы телепортировались в его палатку — я даже не заметила. Мы исступлённо целовались, обнимали друг друга, гладили, занимались любовью, смотрели друг другу в глаза и не могли оторваться. Мы занимались любовью безостановочно почти неделю. Я была словно в тумане, у меня сводило судорогами ноги и передвигалась я раскорякой, и большую часть времени Лёшка носил меня на руках. Он уносил меня в теплые воды Плещеева озера, массировал спину и несчастные, сведенные судорогами, ноги. Никогда в моей жизни у меня так не болели ноги от занятий любовью. НИкогда… Мы проваливались в короткий сон на пару часов, чтобы снова просыпаться от прикосновений нежных рук и снова и снова наслаждаться друг другом. Это было сумасшествие — удивительно сладкое и невероятное. Мы хронически не высыпались и пребывали в состоянии сказочной эйфории. Какие-то Лёшкины друзья приносили нам еды, стыдливо просыовывали ее под полог палатки и тактично удалялись. Они же тогда, перед грозой, притараканили в палатке мой этюдник и краски. Мой телефон бесконечно транслировал Кумпарситу, и я вяло отплёвывалась от издательства. Горели всевозможные сроки, но мне было глубоко на них начхать. В очередной раз рявкнув на Хорхе Луиса, чтобы позвонил через две недели, я отключила телефон. Лишь поздно ночью, дождавшись, пока Лёшка провалится в забытье сна, я включила свой тамагочи, трусливо проигнорировала более пятидесяти СМСок и наклацала короткое послание Росарио, чтоб не волновалась. Мозги у меня тогда уже отсутствовали напрочь, поэтому «влюбилась. счастлива. позвоню недели через две» мою семью только всполошили. Я была для них слишком серьезной и правильной, чтобы так безбашенно влюбиться. Родные всегда мягко упрекали меня в замкнутости и малоэмоциональности, поэтому моя СМСка их только напугала. Так что в пятницу ранним утром, на седьмой день нашего пребывания в лагере сёрферов, гневный вопль раненого мамонта в лице Радмила выгнал нас из палатки. И не только нас, но и весь лагерь. Конечно, потом Росарио с Радмилом мило извинились перед всеми, но они и правда не могли обыскивать все палатки в поисках меня. Это понятно...

Моментально разобравшись в ситуации и практически, не сходя с места, как был, в одном полотенце вокруг бёдер, Лешка попросил у офонаревших Радмила и Росарио моей руки. Видимо, наши испанские страсти пришлись им по вкусу, и, посмотрев на мою ошалевшую и зацелованную физиономию, торчащую из одеяла, оба единодушно согласились. Меня, собственно, никто и не спросил.