Моя боль случилась 8 февраля этого года.
Собирались звонить родителям, чтоб было поздравить с годовщиной свадьбы и рассказать о том, что мы ждём ребёнка. Но у меня началось кровотечение.
Меня убили, пригвоздили: замершая беременность. Первая и замершая. Ревела две недели. А потом в один присест написала. Это со мной бывает - художественное осмысление... Выплакала в ту ночь всё, что было.... Я так думала, но у меня ещё подступают слëзы... Ещё больно.
Всем, кто со мной. Всем, кто сейчас не знает, как жить. Всем, кто сейчас на больничной кровати. Всем.
Я знаю, что вы пережили.
.... А я стояла на коленях перед этим городом. На каждой его площади, на каждой улице и проспекте. Дрожала его ветром и водой на каждой набережной. Забывалась в слезах перед этой красотой. Зарывалась в страх и восторг перед этими фасадами и столпами. Дышала через пальцы, ощущая кожей перила, чтобы в очередной раз сказать себе "Я здесь"...
... А я здесь любила. В комнате 2 на 3. В коммуналке, пропахшей клопами и тараканами. С бесконечным чаем и котами. Я любила в этих августовских фонарях и ноябрьских простудах, февральском снеге и мартовском начале жизни. Я любила. Я любила со всей страхом и страстью каждый прожитый здесь день .
Я любила. Я никогда не говорила, что вернусь обратно.
... Этот ребенок тоже был по любви.
После всего, что я прошла - унижение, бедность, работа (нет, не "работа", а чëртов труд в три смены, чтобы любить этот город закатав рукава), поиски плеча - это пришло нежданно. Никогда не думала, что любовь может вылиться в счастье размером с фасолину.
И остаться этой фасолиной навсегда.
Мы не знаем, что произошло. Всё было хорошо, а потом я оказалась на казеной койке.
Пролила море слез. Мою фасолину не спасли. У моей фасолину остановилось сердце. И вот тут я ощутила настоящую пощёчину от любви. То, что было до этого не сравнимо с этой болью. С непониманием. С выходом из наркоза, когда выходит вся боль и любовь через бессознательное "за что?", через попытки найти живот и бесконечное "нету, нету... "
И всё понимают, что происходит, всё видят - ты сходишь с ума от любви. И ты напоказ. Всю любовь, что была, вскрыли, а потом вытащили. Полусмерть - тоже напоказ.
... А я тогда умерла. Перед выпиской не находила себе места. Шконку прибрала, сумку собрала. Помню, как подошла к окну, выходящему на парк. Был февраль. И меня осветило солнце, розово-желтое солнце. А потом я увидела белку, суетливую, юркую. Она хозяйничала сначала на снегу, разгребая запасы, потом что-то утащила наверх. Снова вернулась, порылась в снегу и ускакала, наверно, довольная. А ещё на карниз садились синицы. Всегда пугали эти птицы. С виду маленькие, безобидные, пока не посмотрят тебе в глаза.... Но в этот раз их было три, и они болтали по-синичьи, сплетничали о чем-то своём птичьем, наверно, обсуждали эту тупую белку, которая рылась в грязном снегу, ища себе обед. Конечно, их, птиц, весь город кормит семечками. Моя соседка по коммуналке, Нина, килограммами покупала им семечки, протяжно повторяя простое "Братья наши меньшие, помогать надо". Но помогала Нина только синичкам и иногда воробьям, голубей Нина прогоняла, грозно показывая кулаки.
...И за больничным окном летали вороны. И в февральский полдень дрожали дубовые сухие листья. И люди гуляли по парку. С детьми и собаками...
И в моей воспаленной бессонницей голове и слезами голове вдруг просветлело: ведь этот мир жил. И не умирал. Жили белки, птицы, люди. Деревья готовятся к жизни, ведь весна скоро, весна... Значит, и я живу. Я же вижу всё, что происходит за окном и вокруг, я чувствую запах больничного супа, я слышу, как кого-то зовут в процедурную и в наркозный кабинет, я же в Питере... я так хотела в Питер.... И если я сейчас живу, уставшая, вымотанная, больная, значит, буду жить и тогда, когда это всё закончится. Когда я выйду из этого жёлтого дома, когда поправлюсь, когда приду домой с работы, чтобы согреть чай и обнять Мужа. Когда всё закончится.
Ведь я люблю.
И я живу.
Собирались звонить родителям, чтоб было поздравить с годовщиной свадьбы и рассказать о том, что мы ждём ребёнка. Но у меня началось кровотечение.
Меня убили, пригвоздили: замершая беременность. Первая и замершая. Ревела две недели. А потом в один присест написала. Это со мной бывает - художественное осмысление... Выплакала в ту ночь всё, что было.... Я так думала, но у меня ещё подступают слëзы... Ещё больно.
Всем, кто со мной. Всем, кто сейчас не знает, как жить. Всем, кто сейчас на больничной кровати. Всем.
Я знаю, что вы пережили.
.... А я стояла на коленях перед этим городом. На каждой его площади, на каждой улице и проспекте. Дрожала его ветром и водой на каждой набережной. Забывалась в слезах перед этой красотой. Зарывалась в страх и восторг перед этими фасадами и столпами. Дышала через пальцы, ощущая кожей перила, чтобы в очередной раз сказать себе "Я здесь"...
... А я здесь любила. В комнате 2 на 3. В коммуналке, пропахшей клопами и тараканами. С бесконечным чаем и котами. Я любила в этих августовских фонарях и ноябрьских простудах, февральском снеге и мартовском начале жизни. Я любила. Я любила со всей страхом и страстью каждый прожитый здесь день .
Я любила. Я никогда не говорила, что вернусь обратно.
... Этот ребенок тоже был по любви.
После всего, что я прошла - унижение, бедность, работа (нет, не "работа", а чëртов труд в три смены, чтобы любить этот город закатав рукава), поиски плеча - это пришло нежданно. Никогда не думала, что любовь может вылиться в счастье размером с фасолину.
И остаться этой фасолиной навсегда.
Мы не знаем, что произошло. Всё было хорошо, а потом я оказалась на казеной койке.
Пролила море слез. Мою фасолину не спасли. У моей фасолину остановилось сердце. И вот тут я ощутила настоящую пощёчину от любви. То, что было до этого не сравнимо с этой болью. С непониманием. С выходом из наркоза, когда выходит вся боль и любовь через бессознательное "за что?", через попытки найти живот и бесконечное "нету, нету... "
И всё понимают, что происходит, всё видят - ты сходишь с ума от любви. И ты напоказ. Всю любовь, что была, вскрыли, а потом вытащили. Полусмерть - тоже напоказ.
... А я тогда умерла. Перед выпиской не находила себе места. Шконку прибрала, сумку собрала. Помню, как подошла к окну, выходящему на парк. Был февраль. И меня осветило солнце, розово-желтое солнце. А потом я увидела белку, суетливую, юркую. Она хозяйничала сначала на снегу, разгребая запасы, потом что-то утащила наверх. Снова вернулась, порылась в снегу и ускакала, наверно, довольная. А ещё на карниз садились синицы. Всегда пугали эти птицы. С виду маленькие, безобидные, пока не посмотрят тебе в глаза.... Но в этот раз их было три, и они болтали по-синичьи, сплетничали о чем-то своём птичьем, наверно, обсуждали эту тупую белку, которая рылась в грязном снегу, ища себе обед. Конечно, их, птиц, весь город кормит семечками. Моя соседка по коммуналке, Нина, килограммами покупала им семечки, протяжно повторяя простое "Братья наши меньшие, помогать надо". Но помогала Нина только синичкам и иногда воробьям, голубей Нина прогоняла, грозно показывая кулаки.
...И за больничным окном летали вороны. И в февральский полдень дрожали дубовые сухие листья. И люди гуляли по парку. С детьми и собаками...
И в моей воспаленной бессонницей голове и слезами голове вдруг просветлело: ведь этот мир жил. И не умирал. Жили белки, птицы, люди. Деревья готовятся к жизни, ведь весна скоро, весна... Значит, и я живу. Я же вижу всё, что происходит за окном и вокруг, я чувствую запах больничного супа, я слышу, как кого-то зовут в процедурную и в наркозный кабинет, я же в Питере... я так хотела в Питер.... И если я сейчас живу, уставшая, вымотанная, больная, значит, буду жить и тогда, когда это всё закончится. Когда я выйду из этого жёлтого дома, когда поправлюсь, когда приду домой с работы, чтобы согреть чай и обнять Мужа. Когда всё закончится.
Ведь я люблю.
И я живу.
Ну что вам сказать… я была три раза в такой ситуации, смотришь на прохожих, всем плевать…