Самопознания зуд завёл меня уже, кажется, в те глубокие пласты моей личности, где я раньше не бывала ещё. И тому очень способствуют бессонница и балконная дверь, распахнутая настежь в жаркую ночь городскую. И — пока там, в колодце-дворе, воет собака тоскующая, стрекочет сотня сверчков и голос нетрезвый мужской поёт нараспев: «Эй, Мар-ррии-иии-ина, Марр-ри-ина!» — я лежу с глазами открытыми и погружаюсь в себя...
В то ущелье зигзагообразное, где угнездилась тоска моя. Та самая, бледно-зелёная, которая днём тихо спит, но просыпается ночью и начинает съедать меня — медленно продвигаясь к горлу, вверх и вверх от желудка.
Моя тоска, в отличие от беспредметной тоски плачущей уличной псинки, имя имеет. Но иногда зовётся просто: «Скучаю!»… И я её откопала… И я к ней присмотрелась. Я понимать начала эту физику, химию и простейшую математику… Законы процессов медлительных, происходящих во мне.
Когда-то я сказала: «Соскучилась по тебе...», и на вопрос: «Почему?» тогда не нашлась, что ответить. И пробормотала: «Не знаю… Просто скучаю и всё...» Теперь я понимаю — «скучаю» моё рождается там, где слабая моя память пытается удержать не факты, а чувства и ощущения.
Вот тут происходит сбой. Ибо память моя не предназначена для консервирования таких тонких материй, как томление, тревога, нежность, счастье, восторг. Она может — в лучшем из случаев — запомнить дату, название улицы или какую-нибудь слишком острую, по нервам резанувшую фразу. Она может запомнить, а потом благополучно забыть… Но она не способна возвращать мне когда-то потерянное...
Поэтому — на память не надеясь — мой организм запускает функцию запасную. Некий план Бэ, предназначенный поддержать организм в засуху и голодуху. Я начинаю скучать. Через день после встречи, через неделю, через четырнадцать дней. По горке, по нарастающей. По горбушке волны, меня с головой накрывающей — не память, не мозг, а тело само собой — мне вдруг отдавать начинает то, что я ощущала, что чувствовала, пережила...
«Скучаю» — означает лишь то, что — пока я не вижу человека любимого, я питаю сердце своё тем, что законсервировала, тем, что сохранила в крови. Я руку протягиваю и натыкаюсь на призрак того прикосновения, которое моё тело запомнило. Я поднимаюсь на цыпочки и неожиданно плоть подсказывает мне ту самую позу, в которой я обычно оказываюсь, когда пытаюсь обнять. Я говорю что-то, что уже говорила и — словно в воде колеблющейся — вижу лицо, ко мне обращённое, внимание выражающее; вижу глаза и улыбку.
«Скучаю» — значит живу за счёт своего прошлого, за счёт своей доброй плоти, подкармливающей меня остатками банкета того, который память уже начисто успела стереть из себя.
«Скучаю» — значит зависла во времени. В прогнувшейся, провалившейся полосе между прошлым и будущим. Между тем, что уже было и чего не вернёшь, и тем, на что я могу лишь надеяться. Между двумя встречами.
И чем сильнее натягивается провисшая полоса — тем голоднее я, и тем моё тело жаднее. Вчера оно ещё позволяло услышать звук хмыкающий, улыбку сопровождающий иногда и предваряющий смех. Сегодня оно отказывает мне в праве припомнить то чувство, с которым я прикасалась к коже, обтягивающей косточки на тыльной стороне узкой ладони напряженной правой руки. Завтра я могу провалиться в тупое, глухое отчаяние. Я перестану «скучать», я потеряю всё, я растворюсь в том мизере, который достался памяти — в датах и в географии, и в том, что было сказано, в том, что отличается кардинально от того, что я чувствовала, когда у меня возможность была...
P.S. И ещё для меня, может быть, «скучать» примерно равно «навстречу свету идти»… Чем ярче становится сияние впереди — тем сильнее режет глаза, тем сильнее хочется плакать. И тем темнее становится прошлое, которое я закрываю от света спиною собственной...
