Образование сердца

§ 23. Образование ума и воли мертво, безплодно, если не усвоено сердцем и не укоренилось в нем. Посему бдительный взор древнехристианских детоводителей был обращен не на ум только и волю детей, но и преимущественно на сердце. Св. Ириней, уже в глубокой старости, рассказывал, что обстоятельства того времени, когда, еще будучи мальчиком, находился при св. Поликарпе, он помнил гораздо лучше, нежели что случилось с ним недавно. «Ибо изучаемое нами в детстве, — говорил он, — как бы врастает в нашу душу и тесно соединяется с ней. Я помню самое место, где сидел и учил св. Поликарп, время, когда он приходил и уходил, образ его жизни, вид тела, беседы с народом, рассказ об обращении его с Иоанном и прочими мужами, видевшими Господа; могу помнить, как он пересказывал речи их, что слышал от них о Господе, о делах Его и учении. Все это, по милости споспешествующего мне Бога, я тщательно замечал тогда, замечал не на бумаге, но на сердце, и всегда искренно повторяю в уме моем».

§ 24. Предметом внимания воспитателей относительно детского сердца было то, чтобы к добрым естественным потребностям и расположениям сердца, именно: чувству истины, добра и красоты привить силу благодати, подавить в нем врожденное расположение к злу и предохранить его от вредных посторонних влияний. К прирожденному душе чувству истины, под влиянием воспитателей, как мы уже видели, прививалась живая вера в Иисуса Христа и Его учение. Потребность и чувство добра развиваемы были в христианскую любовь к Богу и ближнему. Потребность и чувство красоты питаемы были, как увидим ниже, предметами Божественными. Естественное чувство любви к себе самому не было простираемо далее простого удовлетворения существенно необходимых потребностей тела и внешней жизни, и удовольствий невинных и позволительных. Все предметы и все наставления древнехристианских детоводителей, касающиеся образования сердца в двух последних отношениях, можно выразить словами Писания: «Не любите мира, ни яже в мире: аще кто любит мир, несть любве Отчи в нем: яко все, еже в мире, похоть плотская и похоть очима и гордость житейская» (1 Ин. 2: К15?16). «Скрывайте… себе сокровище на небеси… ту будет и сердце ваше» (Мф. 6: 20-21).

§ 25. Развитие чувства красоты и удовлетворения прирожденной сердцу потребности высокого и прекрасного начиналось, а для многих и оканчивалось созерцанием, изучением и усвоением предметов Божественной веры. Это — молитва, чтение священной поэзии, пение Давидовых псалмов и христианских гимнов, в коих изображалось Вечное Существо и Спаситель мира. «Учите сыновей и дочерей ваших таким песням, — говорил свт. Иоанн Златоуст, — пусть они поют их не только за прялкой и другими работами, но и за столом, и пр.».

§ 26. У древних христиан почти вся жизнь, исключая немногие часы сна, проходила в молитве, чтении Писания, и пении псалмов и гимнов. Посему можно сказать, что весь детский возраст был почти непрерывным упражнением в созерцании Божественной красоты. Только это общее упражнение было не школьное изучение форм и образцов изящного, но самое, так сказать, вкушение Божественной красоты сердцем, восторженная молитва; оно было уделом не не оторых только избранных, но простиралось на всех и каждого.

§ 27. Впрочем, высокие образцы слова, дошедшие до нас от первых времен христианства, наружное величие и внутреннее благолепие древних храмов, торжественность тогдашнего богослужения, прямые указания древних и позднейших историков и наставления святых отцов, касающиеся образования юношества, показывают, что и искусство, в собственном смысле сего слова, не было исключено у древних христиан из круга предметов домашнего и общественного образования детей. Музыка, живопись, красноречие, поэзия, зодчество, служившие украшением храмов и средством то к выражению, то к возбуждению благочестивых чувствований сердца, были, в то же время, и в домах и в училищах предметом изучения и упражнения для детей.

§ 28. Это искусство было самое чистое и возвышенное. Оно не замыкалось само в себе, как начало, цель и средство для самого себя, не было плодом роскоши, предметом услаждения, игрушкой прихотливого и изнеженного вкуса. Оно имело целью, с одной стороны, представлять Божественную красоту в вещественных, только ее достойных формах, и выражать благочестивые чувствования христианского сердца; c другой, служить священным орудием служения благочестию и Церкви и средством к возбуждению и поддержанию благочестия.

§ 29. На той степени, на какой выходит из пределов, назначаемых этими целями, искусство было порицаемо и воспрещаемо детям. Так, например, относительно музыки, Климент Александрийский говорит: «Можно допустить скромную и целомудренную музыку (harmoniae); напротив, гармонии сладострастные и изнеженные (molles et enerves) нужно устранять как можно далее от нашего ума (cogitatione), который должен быть мужественным и крепким: потому что злохудожественными переливами и перекатами голоса (improbo flexuum vocis artificio) они располагают к изнеженной и недеятельной жизни, тогда как степенное и скромное пение подавляет расположение к нетрезвости и дерзости.

§ 30. Такое высокое понятие древних христиан о характере, назначении и отношении искусства к воспитанию поставляло его почти в совершенную противоположность с искусством языческим. На искусства языческие, которыми так гордился древний мир, полагая в них верх образования, как то: противные целомудрию песни, сладострастную и изнеженную музыку и пляску, — благочестие христиан взирало как на действия диавола, и потому как на совершенно несогласные с достоинством звания вообще христианина и, в частности, состоянием детского возраста. Поэтому языческое искусство, противное доброй нравственности, было совершенно изгнано из христианских училищ и исключено из состава воспитания. «Мы никогда не назовем свободными искусствами, — говорили древние христиане, — суетность, безумие, ложь, надутое пустословие и гордые заблуждения несчастных людей, не познавших благодати Божией через Иисуса Христа, которая одна освобождает нас от тела смерти сея». «Нам заповедано удаляться от всего постыдного». «Мы ни словом, ни зрением, ни слухом не участвуем ни в буйстве цирка, ни в жестокости битвенной площади, ни в суете Клиста (галерея или крытое место, где борцы сражались в дурную погоду)». «Благочестие тем более подлежит опасности, и тем более нужно опасаться разврата там, где пляска прикрывает другие нескромные удовольствия. Посему все девы Божии должны удаляться от нее».

§ 31. Не одни искусства, но и самые игры младенчествующего возраста под влиянием христианских детоводителей были направляемы и оживляемы духом христианского благочестия. ВКсамых играх дети делали то, что видели в церкви, «правом отроческим подражающе священным служителям Божиим и подобящися им». Иные дети в самом отрочестве, не показывая в себе ничего отроческого, отличались благонравием старческим, ненавидели и оставляли игры, свойственные неразумному возрасту, употребляя «остававшееся от учения время не на игры детские, но на чтение Богодухновенных книг и молитву в церкви».