продолжение, начало
О перечнях грехов и страхе перед исповедью
— Исповедь и покаяние — в чем разница?
— На деле Таинство исповеди должно завершать процесс покаяния. Именно процесс. Покаяние ведь не эпизод, это состояние, в котором православный христианин находится постоянно. Но при этом надо понимать, что исповедь — далеко не вершина горы, это только те ступеньки, на которые встает человек, двигаясь к Богу. И если он держит себя, держит те обещания, которые Богу дал во время предыдущей исповеди, то постепенно поднимается все выше и выше.
— Этому таинству должна предшествовать какая-то внутренняя работа?
— Обязательно! Если нет никакого внутреннего осмысления, то исповедь становится пустословием. Можно прийти и «выжать» из себя грехи, но это уже будет жалоба Богу на то, что мы все еще не настолько святые, как хотелось бы. К исповеди это имеет очень мало отношения. Это же не процедура дознания и не осведомление о том, как у нас все плачевно. Понятно, что 90 % тех или иных грехов все равно в том или ином виде у человека будет. И то, что он в них «под допросом» признается, вовсе не значит, что, отойдя от аналоя с крестом и Евангелием, он через две минуты опять то же самое не совершит.
— Как в таком случае относиться к обычаю перечислять грехи на бумажке, изучать перечни грехов в книжках?
— По моему мнению, книжки с перечнем всевозможных грехов — необычайно вредоносное явление в нашей Церкви, которое свидетельствует только об одном: о потрясающе формальном подходе к покаянию. Я бы даже сказал, это самый начальный уровень религиозного сознания, когда человек воспринимает себя в лучшем случае как раба, а Бога как господина, который постоянно чего-то от него требует и вечно чем-то недоволен: если не выполняешь, то должен принести Ему в этом признание. Однако такая модель спасения — далеко не единственная, да и не самая вдохновляющая. Если смотреть на исповедь как на некий формальный анализ нашего состояния, то получается, каждый из нас может смело перечислить 1600 грехов и считать себя после этого исполнившими все, чего от нас хочет Бог.
Но на самом деле — ничего подобного! Бог от нас ждет совершенно другого. И даже когда Церковь говорит о Страшном суде, она не подразумевает какого-то юридического акта подсчета добрых и злых поступков. Бог судит нас по нашему состоянию — состоянию любви или не-любви, и все напряжение жизни происходит между этими двумя полюсами. Если мы любим, любим до конца, то мы уже не можем грешить.
Апостол Павел предельно точно сформулировал: всё, что не по любви, — грех. Однако христианская любовь — это совсем не то состояние, которое прекрасно выражается словом «добренький». Христианская любовь рождается не из чувства, а имеет своим источником Любовь Божию, отражает её в себе самой. Поэтому задача настоящего покаяния — устранить все те препятствия в нашей душе, которые мешают Богу в нас светиться. А устраняются они только нашими руками и не могут быть внешне «сняты».
Кроме того, скрупулезное перечисление своих грехов подкладывает в душу человека мину замедленного действия: исповедовавшись таким образом, в глубине души он уже чувствует, что он «несть якоже прочие человецы». Это уводит в сторону от самой сути покаяния.
— А в чем суть?
— Суть покаяния — в обретении Бога. Человек должен через зеркало Евангелия увидеть свое непотребство и обрести предельную по напряженности жажду по Богу, должен начать нуждаться в Нем. Такое состояние — основной признак зрелого покаяния. Когда человек просто понимает, что он дрянь-дрянью, — это не более чем просто признание своих ошибок. Другое дело, когда при этом он осознает, что ему нужен Христос, Спаситель, чтобы стать достойным своего призвания…
Поэтому покаяние христианина — это не саможаление оттого, что, мол, я такой никчемный, никудышный, а созидательная тоска по Богу, алчба и жажда по обретению Его. Как писал преподобный Силуан Афонский:«Скучает душа моя по Тебе, Боже, и слезно ищу Тебя». Скучание по Богу является основным правильным мотивом движения христианина по пути очищения. Человек чувствует, что в нем что-то новое зарождается. И стремится ко Христу. Это стремление, может быть, не настолько пламенное, как у преподобного Силуана, который готов был всю свою жизнь бросить в жертву Богу. Но какую-то, хоть малую часть жизни мы должны быть готовы отдать. Вот так постепенно, отдавая себя по небольшой части, смотришь — уже становишься совершенно другим.
Фото Анастасии Крючковой
Тварь я дрожащая или?..
— «Дрянь-дрянью», «грешнее всех»… А что, если человек не ощущает себя так? Призыв покаяться может вызвать тогда только раздражение и протест…
— Я думаю, протест — нормальная, здоровая реакция на формализм. Не в последнюю очередь это связано с тем, что человек воспринимает покаяние как необходимый способ приведения своей души к некоему формальному идеалу христианской жизни. Понимаете, иногда из исповеди пытаются создать прокрустово ложе, в которое не может уместиться ни один человек. Но исповедь — это не ущемление человека в его интересах как личности, не унижение его достоинства, а глубокое «переформатирование»! Она не уничтожает человека как личность, не подменяет его жизнь какими-то искусственными, чуждыми ему идеалами. Правильная исповедь и сопутствующее духовное руководство просто так перемещают акценты в жизни, что начинается процесс постепенной кристаллизации глубинных смыслов: бесконечное внутреннее брожение приостанавливается, внутри появляется новый центр, к которому всё остальное в жизни начинает постепенно притягиваться и вставать на свои места. А центр этот уже живет самым главным — жаждой Богообщения.
— Разве самостоятельно человек не способен эти акценты переместить?
— Конечно же нет! Каждый из нас — это закрытая система, которая сама себя не может адекватно оценить. И в недрах нашей «системы» сидит глубоко спрятавшийся «вирус», который постоянно нас сбивает с толку, а мы этого даже не в состоянии заметить. Я имею в виду первородный грех. Один-единственный выход из этой закрытости — это наша совесть. Голос совести для нас является, пожалуй, последней точкой опоры. Как только мы его заглушаем, тут же «захлопываемся», становимся неуправляемыми, внутри нас начинают происходить жуткие процессы: одни страсти борются с другими, побеждают их, за счет этого растут, заполняют всю душу. А нам кажется, что это и есть «бурная жизнь».
И здесь как раз очень важно наличие священника, который может дать оценку твоего покаяния. Убирая священника, мы превращаем покаяние в «мой личный диалог с Богом», то есть захлопываем нашу внутреннюю систему и в ней неизбежно создаем своего личного, «карманного» божка, с которым всегда можно договориться. А у покаяния цель — вывести человека из этой системы.
— Если человек еще не научился каяться, не в состоянии сегодня преодолеть свою греховность, а просто готов прийти и констатировать факт: «Я унываю, я тщеславлюсь» — ему рано на исповедь?
— Все великое начинается с малого — все равно лучше, если он пойдет на исповедь. Тем самым будет брошен некий спасительный якорь на другую территорию. Если якорь хотя бы будет держаться, постепенно кающийся приблизится к тому берегу, на котором он уже станет другим человеком. А без покаяния и исповеди он носится в море сам по себе, со своими проблемами, со своими грехами. Шансов, что в нем вызреет полноценное покаяние и он станет другим человеком в один прекрасный момент, крайне мало. Этого может никогда и не случиться.
— Многим сложно преодолеть стыд перед священником, принимающим исповедь…
— Да, но ведь совесть очищается лучше всего как раз стыдом. Кроме того, стыд — лучший механизм сдерживания, предохранения в дальнейшем от совершения греха. Вот ты подходишь к краю пропасти, и перед тобой встает выбор: либо ты совершаешь грех и расстаешься со «всей этой церковностью», со Христом и надеждой на спасение; либо совершаешь этот грех, а потом, краснея и бледнея от стыда, священнику рассказываешь о нем. Часто именно стыд становится более чем достаточной мотивацией, чтобы отшатнуться от этого края пропасти, удержаться. Человеку становится жалко себя: зачем самого себя позорить потом на исповеди?
Окончание следует
