Беседа состоялась 15 июня 1988 года. Но так актуальна и сейчас...
Митрополит Антоний Сурожский. Беседа с подростками об исповеди и рок-музыке
В 80-е годы во время своих визитов в Россию митрополит Сурожский Антоний много общался с людьми, жаждущими ответов на свои вопросы. Среди них были и подростки, ради которых были организованы специальные встречи с владыкой. Одну из таких бесед с юным поколением того времени «Правмир» предлагает своим читателям.
– Владыка, у меня вопрос по поводу исповеди, есть вещи, которые священнику говорить как-то не получается. Либо они слишком мелкие, либо такие, что другому человеку особенно и не скажешь. Как всё-таки с такими грехами быть?
– Ну, во-первых, надо их «сбывать», – чтобы их не стало. Если их не станет, то не будет проблемы, надо ли их говорить или нет. Я говорю полушутя, но это на самом деле так. Ведь если ты о чем-то не можешь сказать, значит, оно неладное.
А когда мы говорим, что грехи очень мелкие – так они на наш масштаб, вот и всё! Это значит, что ты таков; если твои грехи вроде пыли, значит, ты не возвысился до чего-то худшего (или лучшего). На самом деле – маленькое свинство иногда гораздо хуже исповедовать, чем какой-нибудь большой грех: стыдно, что ты такой мелкий.
Другой вопрос – если ты не доверяешь священнику, боишься, как бы он не сказал кому-нибудь, не употребил против тебя. Но тогда он очень плохой священник: в старое время священникам, которые разбалтывали чужие грехи, языки резали. (Теперь, правда, не режут, но можно его заставить прикусить язык).
А вообще первое, что надо крепко помнить: ты исповедуешься не священнику, а Богу. В молитве перед исповедью говорится: «Се, чадо Христос невидимо стоит перед тобой; не постыдись и не убойся меня». И это сразу ставит тебя перед лицом Христа. А священник стоит сбоку, так как он, как дальше говорится, «только свидетель».
Свидетели бывают разного рода. Скажем, если что-то на улице случится, милиционер подойдет и спросит: «Кто видел?» И если ты не замешан, ты просто скажешь: «Я видел то-то», и тебе всё равно, кто прав, кто виноват, потому что ни тот, ни другой тебе ни друг, ни враг. Есть свидетели на суде, которые выступают за или против одной из сторон.
И еще род свидетелей, которых берут, например, на свадьбу. Знаете: выбираешь самого близкого тебе чело века, которому ты доверяешь больше всех, и говоришь: Я хочу, чтобы ты участвовал в моей радости.
Так вот, священник, который присутствует при твоем разговоре со Христом, находится на положении этого третьего рода свидетеля. Он, как говорится в Евангелии об Иоанне Крестителе, «друг жениха». То есть, он твой друг, приглашенный тобой, чтобы тебе помочь, поддержать и разделить твою радость примирения с Богом. Ведь главное в исповеди – не то, что ты говоришь о себе всё плохое, что только можно сказать, а что это – момент примирения: для этого исповедуются. В таком случае твой вопрос снимается, потому что если ты, с кем-нибудь поссорившись, подойдешь к нему и попросишь: «Я тебе не скажу, в чем дело, но ты меня прости», твой друг ответит: «Нет, пожалуй, потому что если ты сказал кому-нибудь обо мне что-то неприятное, это одно, а вдруг ты сделал что-то уж очень гадкое? Я хочу сначала знать; кто же тебя знает, что ты сделал?»
В исповеди дело обстоит именно так. Насчет мелкого неизвестно, ты сам понятия не имеешь. Говорят о больших грехах и мелких. Конечно, убийство, например, это громадный грех, а если ты разозлился, что кто-то к тебе пристал, сказал: «Отстань от меня» – это мелкий.
Но я приведу такой пример. Во время войны я был хирургом в армии; однажды ночью нам привезли двух раненых. Первого прошило пулеметной очередью, и можно было ожидать, что он умрет. А второго привезли из кабака: он выпил с товарищами, заспорил, и один из его приятелей, вынув перочинный ножик, стал им размахивать, ударил его в шею и разрезал один из важных сосудов, который несет кровь к голове. Казалось бы, пулемет гораздо более опасная вещь, чем маленький перочинный ножик. Но тот, кого ранил пулемет, ничем особенно не пострадал; его не задело ни в сердце, ни в важный сосуд, ни в нервную систему. Ясно, что прошло через легкие, но это дело поправимое. А второй молодой солдатик чуть не умер от потери крови по дороге.
То же самое и с грехами. Тебе кажется: «Ну, это мелкий грех!..» Нет, это перочинный ножик, – вопрос в том, куда он тебя ударил. А это «крупный грех», но он тебя не убил. И говорить, что не стоит исповедовать тот или другой грех, так как он мелок, очень рискованно. Маленькая змейка может тебя ужалить, и ты умрешь, а какого-нибудь удава ты никогда и не встретишь.
Поэтому считай, что ты исповедуешься Христу, а не священнику. Священник тут свидетель радости, чуда твоего примирения с Богом; и ты не можешь мириться, не сказав, в чем дело. Ты не можешь судить сам, большой грех или маленький. Это как в болезни: у тебя какой-нибудь признак ничтожный, а доктор знает, что это начало тяжелой болезни.
И, наконец, о священнике. В Древней Церкви исповедовались не одному священнику, а перед всеми собравшимися. Человек говорил о себе все, что имел сказать, потому что когда мы грешим, мы грешим перед Богом, но всегда против кого-нибудь. Мы не оскорбляем Бога непосредственно, не обращаемся к Нему с руганью, не делаем чего-нибудь Ему лично вредного. Но мы раним человека, делаем зло человеку, через человека совершаем грех. Поэтому люди должны с тобой примириться, чтобы Бог мог с тобой примириться; это одно.
А второе, что делалось в древности (и я знаю одного священника, который раз это сделал): ставился вопрос общине: этот человек кается в том, что он для вас всех был занозой, был как бы присутствием какого-то зла. Вы готовы его принять и нести его? Ведь то, что вы его простите, еще не значит, что он переменился, это разные вещи. Человек изменяется в одно мгновение. Бывают и такие случаи: апостол Павел, например, переломился полностью, разом; но это не со всеми бывает. И поэтому община брала его на себя, говорила: Да, он нам брат, и мы будем его нести, она нам сестра, и мы будем ее нести на собственном хребте. И тогда давалась разрешительная молитва.
Теперь священник представляет собой общину, потому что община больше неспособна слушать исповедь. Вы себе представьте: в вашем храме кто-нибудь выйдет перед всем народом и скажет: «Дорогие братья и сестры, я профессиональный вор»… Что сделают люди? Вы думаете, они откроют объятия? – Они сразу в карман полезут: не успел ли он украсть мой кошелек, раньше чем покаялся?.. Я уверен, что так будет; подумайте сами. Значит, община больше неспособна слушать исповедь. Люди будут говорить: Боже мой! Он нерукопожатный! Как можно с ним общаться?! Я не могу допустить, чтобы мои дети играли с таким мальчиком! Я не могу позволить, чтобы моя дочь ходила гулять с таким молодым человеком! – вместо того, чтобы сказать: Давайте-ка его спасать, из омута вытаскивать!..
И вот священник за всю общину слушает. Знаете, в древности, кончив исповедь, исповедующийся клал свою руку на плечо священника, и тот говорил: Теперь иди в мире, все твои грехи на мне… Он принимает на себя солидарность с кающимся вместо общины, которая раньше это делала. С другой стороны, священник стоит от лица общины перед Богом, и молясь о тебе, говорит Богу: он наш. Ты не можешь его выкинуть без того, чтобы Ты выкинул и нас. Или Ты его прости и прими, или Ты нас всех отбрось, потому что мы не можем прожить с мыслью, что человек – мальчик, девочка, мужчина, женщина, которые наш друг, наш брат, наш отец – выкинут, без того, чтобы мы не ушли вместе с ним. Это очень серьезное дело для священника и для общины.
Я наговорил много…
Источник: /
продолжение следует
я бы тоже