О. Иоанн (Крестьянкин).Из биографии

1 9 5 0 – 1 9 5 5

Шел 1950 год. Близилось окончание Академии. Уже была написана кандидатская работа по истории Русской Церкви на тему: «Преподобный Серафим Саровский чудотворец и его значение для русской религиозно-нравственной жизни того времени». Работа получила теплое одобрение Святейшего Патриарха Алексия I. Но защитить ее отец Иоанн не успел. Жизнь Божиим велением предложила ему свой экзамен.

Ночью с 29 на 30 апреля в батюшкиной комнате в Большом Козихинском переулке произвели обыск и отца Иоанна увезли на Лубянку. Для арестованного это не было неожиданностью, он давно чувствовал сгущающиеся над собой тучи. Да и старец его, игумен Иоанн (Соколов), за несколько месяцев до ареста предупредил батюшку, что дело на него уже написано, но только отложено до мая.

На первом же допросе, который вел молодой следователь Иван Михайлович Жулидов, он познакомил Ивана Михайловича Крестьянкина с солидным делом, собранным на него и вопиющим о его инакомыслии.

(...)

Доносы, провокации, клевета, составлявшие дело, должны были, по мнению следователя, заставить простодушного священника изменить свой взгляд на окружающую его среду и людей. И противостали друг другу идейные противники. Напористость и жесткость следователя Ивана Михайловича Жулидова разбивалась о молчаливую доброжелательность отца Иоанна. И все происходившее не смогло омрачить любвеобильного и доверчивого Богу сердца. Когда на очную ставку был приглашен священник, выполнявший особые поручения органов, батюшка с искренней радостью бросился целовать собрата. Тот же, согласившийся работать двум господам, не выдержал болезненного укора совести, выскользнул из объятий отца Иоанна и, потеряв сознание, упал к его ногам.

(...)

Воспоминания батюшки о времени и событиях пяти лет заключения были сдержанны и как-то отвлеченны, не о себе, не о своих переживаниях. Он вспоминал о людях, что были рядом.

(...)

А в памяти батюшки почти всегда воскресали годы заключения в связи с разговорами и вопросами о молитве. «Теперь уж какая молитва, – с оттенком горечи говаривал он, – молитве лучше всего учит суровая жизнь. Вот в заключении у меня была истинная молитва, и это потому, что каждый день был на краю гибели. Молитва была той непреодолимой преградой, за которую не проникали мерзости внешней жизни. Повторить теперь, во дни благоденствия, такую молитву невозможно. Хотя опыт молитвы и живой веры, приобретенный там, сохраняется на всю жизнь».

Два месяца батюшка провел на Лубянке. Вскоре после ареста и нескольких допросов следователь вдруг исчез, и два месяца заключенного никуда не вызывали, давая ему время на размышления. Как по-разному воспринимался этот психологический прием следователем и отцом Иоанном. То, что по мнению неверующего ума должно было истощить силы заключенного страхом пред будущим, для батюшки послужило укреплением и подготовкой к дальнейшему этапу жизни. Все это время он почти безмятежно молился, прося у Бога, у святых разумения и сил на предстоящий неведомый еще для себя образ жизни...

Вернувшийся к допросам следователь был удивлен и разочарован результатами психологической обработки заключенного. Иван Михайлович Жулидов не мог понять той духовной стороны жизни, которая была главной для отца Иоанна. «Сколько Божиих людей провело всю жизнь свою в болезнях и в застенках и благодарили Бога. И душа их не только не потерпела ущерба, но засияла светлее злата, и возросла до таких высот духовности, что стали они, эти добровольные страдальцы, святыми», – говорил батюшка.

Как следствие неудавшейся программы в деле появилась резолюция: «Враг не раскрывается».

В то далекое время «враг» совсем не ощущал себя врагом, но только рабом Божиим, готовым идти по Промыслу Божию туда, куда Он его поведет. Отец Иоанн твердо верил в руководство Промысла Божия над миром. Слово «враг», применяемое к отцу Иоанну на следствии, не произвело на него впечатления.

(...)

Память же о первом следователе, Иване Михайловиче Жулидове, поселилась в сердце Ивана Михайловича Крестьянкина – отца Иоанна – на всю жизнь. Ни одного отрицательного или осуждающего слова о нем не было сказано никогда. Но иногда после своих ночных тайных бдений батюшка начинал разговор именно о нем: «Хороший был человек, хороший, да жив ли он?»

(...)

Чем этот человек проник в сердце священника? Мало ли таких встреч было у отца Иоанна на скорбном отрезке его жизни, но память о них не осталась с ним на всю жизнь. Что увидел отец Иоанн в этом человеке? Может быть, скорбную живую душу, заключенную в служебный мундир, и ее томление в нем, и в этой обстановке, и в этом деле. И по долгу службы этот человек-следователь написал о священнике, как о враге, а душа его сказала о нем иное?

А может, и совсем иная причина хранила воспоминания об этом человеке. Пальцы левой руки отца Иоанна были перебиты и срослись кое-как. Откуда это? Но это осталось тайной, которую отец Иоанн унес с собой.

Больше четырех месяцев, под следствием, в ожидании приговора, а потом этапа, провел отец Иоанн в московских тюрьмах. 1 июля 1950 года его перевели с Лубянки в Лефортовскую тюрьму, ужесточив для него режим. Почти два месяца провел он в камере-одиночке, куда периодически запускали «подсадных уток». Узнать их было нетрудно, они затевали такие разговоры, которые могли доставить дополнительный материал для обвинения арестованного. Это сидение нарушалось лишь изнурительными допросами, чаще ночными.

(...)

В середине августа пришло некоторое облегчение, отца Иоанна перевезли в Бутырскую тюрьму, в камеру с уголовными преступниками. Но и это общество не мешало ему углубляться в свое основное теперь делание – молитву. Не раз во время получасовых прогулок в колодце тюремного двора с вышки через громкоговоритель звучали предупреждения: «Заключенный номер… гуляйте без задумчивости». А вот номер-то свой батюшка забыл безвозвратно.

8 октября 1950 года окончились мытарства заключенного Крестьянкина по тюрьмам. Осужденный тройкой по статье 58-10 на семь лет лишения свободы с отбыванием наказания в лагере строгого режима, он отправлялся в Архангельскую область, на разъезд Черная Речка. В столыпинских вагонах, до отказа набитых заключенными, так что казалось, что репрессировали сразу половину Москвы, отбывал очередной этап, а с ним и отец Иоанн в лагерь, где предстояло провести несколько лет жизни. Поездка была запоминающаяся. Кормили по лагерному режиму: то ржавая селедка без воды, то вода без еды. Но все же доехали сравнительно благополучно. Два месяца сидения с уголовниками в Бутырках не прошли для батюшки напрасно. Он познакомился с этой категорией людей и увидел в них не столько преступников, сколько искалеченных преступной действительностью людей. Отец Иоанн так глубоко проникся священнической, пастырской жалостью к не-счастным, к их жизни, казавшейся безвозвратной гибелью, что и уголовники в своем большинстве, чувствуя такое отношение, доброжелательно посматривали на худенького священника. Пройдет много лет, и старец отец Иоанн напишет: «А я бы Вам пожелал молить и просить о даровании любви. Чтобы любовь была тем компасом, который в любой ситуации покажет верное направление и любого человека превратит в друга. Это ведь тоже мной проверено, даже и в ссылке».

А тогда впереди была неизвестность, та суровая академия жизни, которая властно требует твердой веры и настоящего глубокого познания христианства.

Разъезд Черная Речка встретил этап серьезным испытанием. Всем вновь прибывшим пришлось идти через поистине черную речку, зинувшую на некоторых черной пастью могилы.

(...)

Воспринятая еще в следственной тюрьме формула: «Не верь, не бойся, не проси» – облеклась в плоть конкретного понимания: «Не бойся ничего, кроме греха, и не имей никакого страха, кроме страха Божия».

Этап выстроился на плацу, и началось распределение по командам.

А послушания были самые разнообразные, выбирать не приходилось. Долго пришлось работать на непосильном лесоповале и голодать, так как выработать жесткую норму при своей физической слабости у него не получалось. Не он валил деревья, но они чуть было совсем не свалили его в могилу. Тогда Господь помиловал трудника, внушив начальству перевести его на более посильную работу.

С глубокой благодарностью Богу вспоминал батюшка все то, что было даровано ему свыше в это суровое время. Он усвоил на всю оставшуюся жизнь, что только в горниле испытаний и лишений, через страдания, порождается то высокое и живое, что несомненно бывает запечатлено Духом Святым. И только любовь есть та сила, которой земнородные могут пребывать в Боге, и только любовь есть та царственная добродетель, которой хорошо и в лагерном бараке, и в уединенной келии. И только любовью сохраняется богообщение и при обращении среди ожесточенных людей, и при молитвенном общении с миром Небесным. И сколькими живыми примерами из своей лагерной жизни батюшка подтвердил этот опыт и сделанные из него выводы!

Для относительного молитвенного уединения отец Иоанн поселился на третьем ярусе нар почти под самым потолком, а для большего уединения он там еще закрывался с головой одеялом. И барак, и вся мрачная действительность переставали для него тогда существовать. Он уходил от жестокой реальности в молитву, в размышления о Христе, в дорогие его сердцу воспоминания. Возвращался он к реальности, как из парной бани, пот градом катился по лицу, но Дух Божий на время преображал для него лагерную жизнь и людей в ней.

Для воскресной службы отец Иоанн облюбовал заброшенный недостроенный барак, где мог молиться в полном уединении и тишине. Свет Христов, озарявший его внутренний мир после таких служб, не оставался незамеченным. Многие непременно к нему приступали с расспросами, где он был, что с ним, почему он сегодня какой-то необыкновенный.

Некоторое время ему пришлось трудиться в камере, где при очень высокой температуре он должен был выжаривать одежду заключенных, спасая ее от паразитов. Его определили на это послушание, когда убедились, что на лесоповале он такой худенький и щуплый просто бесполезен.

И тогда, когда батюшка говорил нам: «Положитесь на Промысл Божий и усердно молитесь. Господь не оставит вас, Господь все устроит Сам наилучшим образом; а ко всему внешнему относитесь равнодушно», – он делился с нами реальным опытом своей долгой жизни... И сколько раз удивлялся батюшка, когда получал моментальный ответ не только на усердную молитву, но и на сердечный вздох.

Вот однажды лежал он больной на своем третьем ярусе и даже молиться не мог от расслабления. А внизу, в бараке, шла своя жизнь. Вдруг в нос ударил пряный запах домашнего уюта и забот – так могла пахнуть только колбаса домашнего приготовления. В голове промелькнула мысль: «Вот съел бы такую сосисочку и непременно бы поправился». И не успел он еще освободиться от навеянного ароматом помысла, как услышал голос: «Иван Михайлович, а вы не съели бы сосисочку?» И действительно, Богом данное угощение оказалось целебным. На другой день больной был уже на ногах.

(...)

С добрым юмором вспоминал батюшка беседы с католиком, где ему за верность православию часто грозила опасность быть побитым ревностным приверженцем папы. Батюшка никак не хотел признать папу католического своим «папой» и желал остаться с родным «папой» – нашим православным Патриархом.

Как уже было сказано, Господь даровал батюшке особые отношения с уголовниками и шпаной. Батюшкино ровное и приветливое отношение ко всем не допускало лицеприятия. И им, изгоям, так же как и всем, доставались от его любви паечки из посылок и доброе слово, пока главарь не прекратил эту батюшкину благотворительность. Он строго и ласково одновременно, тоном, не допускающим возражений, однажды приказал ему: «Меня можешь, батя, угощать, а им, бесенятам (так называл он шпану), ни-ни.

Уголовники жили своим кланом и по своим законам. Нередко их разборки заканчавались поножовщиной, а воровство процветало и поощрялось. В этих делах они были специалистами. Незадолго до конца пребывания на Черной Речке батюшку поставили раздавать заключенным заработанные ими гроши. И случилось то, что неминуемо грозило ему продлением срока. Чемодан с деньгами у него похитили. Батюшка приготовился к худшему, по-человечески не имея никакой надежды избежать этой беды. Склонив повинную главу пред Господом, он просил Его: Аще возможно, Господи, да минует меня чаша сия, но не как я хочу, но Сам Ты, Владыко *. Вспомнил он в горячей молитве и святителя Николая, столько раз уже спасавшего его своим попечением от, казалось бы, непоправимых бед. На другой день утром чемодан с деньгами в полной сохранности был возвращен батюшке. И принес его сам главарь. Шпане же он учинил разнос за обиду «бати».

На Черной Речке пришлось батюшке пережить еще одно серьезное искушение – соблазн самому облегчить свою участь, соблазн свободы. В суровое зимнее время в лагере был объявлен призыв поработать на лесосплаве. Желающим обещалось хорошее вознаграждение: сократить вдвойне срок заключения. В раздумии батюшка стал молиться: «Вожделенная свобода! Но по-Божьи ли это? Его ли это милость или вражие искушение?» И Господь умудрил раба Своего. Отец Иоанн решил не вмешиваться своим желанием в Промысл Божий. Он отказался от предложения. А время не замедлило подтвердить правильность этого решения. Всем, кто пошел на эту работу, срок заключения сокращать не пришлось: у них у всех закончился срок жизни.

Весной 1953 года милостью Божией заключенного Крестьянкина по состоянию здоровья и без его просьбы перевели на другое место, в инвалидное отдельное лагерное подразделение под Самарой, называемое Гавриловой Поляной.

Этот период заключения, продлившийся с 1953 по 1955 год, был намного легче предыдущего. Его определили на работу по гражданской специальности, бухгалтером. И здесь его изредка навещали духовные чада, утешая главным: они умудрялись тайно передавать батюшке Святые Дары, и он причащался. Это преобразило жизнь. А память сердца до конца дней хранила имена многих, собравшихся в его синодик в то нелегкое время. Много и тех, кто, минуя заздравное поминовение, вписался сразу в его заупокойный помянник...

Для отца Иоанна и в заключении, на этапах испытания его верности Христу не было врагов, не было людей, повинных в этих пяти годах жизни в неволе. Все совершалось по Промыслу Божию, все была милость и истина путей Господних. А Бог прав всегда. Люди же… Люди только орудия в руках Его Промысла. Всем своим существом и навсегда батюшка подчинился этой правде Божией.

Освобождение пришло к отцу Иоанну неожиданно, досрочно, в день Сретения Господня 15 февраля 1955 года. Срок сократили на два года.

Был ослепительно солнечный день. Солнце, переливаясь, играло на снегу. А он боялся верить своему счастью. Но ему вручили документы и пожелали на будущее всего хорошего. Начальник, принявший от батюшки крещение, прощаясь с ним за руку, сказал ему знаменательные слова: «Ошибка, стоившая вам так дорого, в том, что не вы шли за народом, а вели его за собой». Но исправить эту «ошибку» батюшке так и не пришлось ни разу за всю жизнь.

(...)

Батюшка возвращался в Москву. В праздник «Взыскания погибших» он был уже в храме у чтимой иконы Матери Божией и благодарил Царицу Небесную за все сущее.

Но очень скоро он навсегда распрощался с Москвой, проживание в ней недавнему заключенному было запрещено. Батюшка повидался с дорогими его сердцу людьми и получил от митрополита Николая (Ярушевича) благословение на дальнейшее служение в Псковской епархии.

(...)

Впоследствии батюшка делился своим опытом с начинающим священником: «Сам я всегда имел такую установку в жизни: “Ничего не просить и ни от чего не отказываться”. Принял в свое время и сан, как естественный ход событий в жизни (было с детства устремление к Церкви), принял как от Бога и отстранение на семь лет от служения, и был возвращен к служению по воле Божией ранее определенного срока. Все Им, все от Него, все к Нему* – так и живем.И вот теперь, к концу жизненного пути, свидетельствую я, что лучшего и вернейшего пути нет, как жить по воле Божией. А волю Божию нам так ясно являют обстоятельства жизни».

Источник: