Не лох
«Люди делятся на лохов и не лохов» — эту фразу я полюбил повторять потом. А вначале и не знал слова «лох». Его, наверное, тогда ещё не придумали.
В институте, рискуя своей комсомольской репутацией, я потихоньку «фарцовал». Помада, жвачка, джинсы и даже яркие целлофановые пакеты шли вдесятидорого. Дефицит.
Приятно ощущать себя хозяином жизни! И женился я удачно. Естественно, не по любви, а на «весовом тесте». Тесть пристроил меня на «тёплое местечко», а тут как раз подоспело время передела-беспредела. «Всё ненужное на слом — соберём металлолом!» — бодрил я себя пионерским девизом, отправляя целые составы с разграбленным металлом за рубеж. Денег было уже не просто много, а очень много.
«Глупое животное. Золота не может быть слишком много» — почему-то преследовала меня фраза из мультфильма «Золотая антилопа». Но если раньше я с удовольствием ездил на самые дорогие в мире курорты, пил самые дорогие коллекционные коньяки, то теперь стал вдруг придираться к домохозяйке, если она, по моему мнению, не экономила стиральный порошок.
«Сбереги заработанное. Потом сбереги сбережённое. А потом сбереги сбережением сбережённое», — стал повторять я фразу тоже из какого-то старого фильма.
В эти времена под словом «лох» я подразумевал не тех, кого «обули», «кинули» и т.д., а всех тех, кто «не сумел взять своё». По-прежнему считая себя не лохом, а хозяином жизни, я всё же испытывал какой-то душевный дискомфорт. Изредка из окон своего джипа я поглядывал на купола храмов. Что-то тянуло меня зайти в церковь, но я обрывал себя: «Что я лох, кормить попов?!»
В этот день меня «пробило» побыть заботливым отцом. У дочки заболел зуб, и я решил лично отвезти её в стоматологическую клинику. Клиника была напротив церкви. Звонили колокола, завершая праздничное богослужение. Что-то опять встревожило мою душу. Этот звон будил что-то… Совесть? Мысли о смысле жизни? «Я никого не убивал. Ну а если вокруг лохи, то это их проблемы», — успокоил себя.
У входа в клинику висел большой плакат: «В день защиты детей лечение для сирот из интерната БЕСПЛАТНОЕ».
«О, Витьку на благотворительность пробило! Что за понты?» — удивился я (это о владельце сети стоматологических поликлиник). Потом дошло: «Скоро же выборы».
Из церкви выходили одинаково одетые дети и направлялись прямо в клинику. За ними вышел мужчина и, повернувшись к дверям храма, стал креститься с поклонами.
«Лох», — презрительно процедил я из джипа, но тут что-то показалось мне знакомым в этом лохе… Костюм! Такой точно костюм я покупал себе с институтским другом Сергеем на заработанные в стройотряде деньги лет 15 тому назад.
— Серый, ты?!
— Юра? — вышедший из церкви с опаской оглядел джип и квадратного телохранителя возле девочки.
— Узнал!.. А у тебя всё тот же прикид, что и в институте. Ну и где теперь?
— Учителем работаю в интернате. Вот с ребятами на службе были, молебен святому Антипе от зубных болезней отслужили. Теперь в клинику идём.
— О, кстати. Мне в банк пора, подожди. Доча, зайдёшь к доктору, скажешь, что сирота. Поняла? Круглая сирота. А ты проводи, — обратился я уже к телохранителю.
— Юра! Побойся Бога! Слова ведь материализуются!
— Да перестань! Какого Бога! Я бы тебя на комитет комсомола вызвал за религиозную пропаганду. Жаль, времена поменялись. Сейчас в моде боги, колдуны, маги… Вот что, я действительно спешу. Дам тебе визитку и денег дам немного. Ты не против?
— Нет, — произнёс учитель смущённым голосом, а я нервно начал перебирать содержимое своего портмоне. Как назло попадались только крупные купюры и валюта. Но вот среди евро и долларов чудом завалялась бумажка в 100 рублей.
— Вот. Созвонимся, — бросил я, уже садясь в автомобиль. Джип помчался как всегда с большой скоростью, обгоняя едущих по правилам лоховозов.
«Серёжа был лохом — лохом и остался. Но откуда у него такой счастливый ясный взгляд? Уж не попы ли его зомбировали „духовной сивухой“ и „опиумом для народа“? А я крещён? Да, вроде. Где-то валялся крестик. Мама-коммунист тайно возила меня малого вроде в село».
Я не знал, что из-за поворота соседней улицы уже выкатывается КамАЗ с отказавшими тормозами.
Тот усердствует слишком, кричит: «Это — я!»
В кошельке золотишком брянчит: «Это — я!»
Но едва лишь успеет наладить делишки —
Смерть в окно к хвастунишке стучит: «Это — я!» — почему-то вспомнилось из О. Хайяма.
Это было последнее, что я вспомнил.
* * *
«Тьма и тишина. Не понял. Ни удара — ни боли. Я что: не успел всё это почувствовать? Я что — умер? Почему же я не вижу своего тела? Почему не лечу по длинному туннелю к Свету? Может, я в реанимации? Почему тогда соображаю? Может, это сон? Почему же только тьма и тишина? Только тьма и тишина…»
Я поводил руками по пустоте. Хотел топнуть, а пола нет. Будто меня подвесили. Когда-то краем уха я слышал, что умершему показывают всю его жизнь, потом муки ада и блаженство рая, но ничего этого не было. «Всё-таки я, наверное, в реанимации».
«А что тебе показывать, глист-селитёр? Жил за счёт других. Блудил и пьянствовал, жрал и спал. Не интересно. У нас таких лохов, как ты, полно», — скрипучий голос звучал где-то рядом.
Вдалеке вдруг прояснилось. Всадник на белом коне, которого я видел на гербе Москвы и думал, что это сказочный богатырь, убивающий дракона, появился лишь на миг.
«Это Георгий Победоносец — наш враг и твой Ангел-Хранитель. Многим живым и мёртвым друзьям Распятого помог он, но тебе не поможет. Ты наш», — заскрипел всё тот же голос уже у самого уха.
Всадник исчез, а меня поволокли куда-то уже по твёрдому и горячему полу. Кто меня тащил за руки, я не видел, я всё время на что-то натыкался, всё время бился обо что-то головой. Было больно и странно: если я умер, то почему работают нервы? Почему так больно?
Меня тащили, казалось, целый год, пока я не начал различать предметы, натыканные по пути: домашний кинотеатр, бильярдные шары из слоновой кости, караоке, огромная китайская ваза, шкаф из карельской берёзы … Это же вещи, которые я приобретал для своего коттеджа!
Тут волокущие меня стали. В полумраке я едва различал безобразное существо и вновь появившегося всадника на белом коне. У всадника в руках была … купюра в сто рублей.
«Тут что, рубли ходят? Нет, это всё-таки страшный сон», — подумал было я, но тут всё понял: «Это же те самые 100 рублей, которые я дал Серёже!»
— Господи, почему я, лох конченый, не дал ему больше?! Так лохануться! Господи, прости меня! — впервые взмолился я не в жизни, а уже по смерти, но никого уже рядом не было. Я лежал на твёрдом полу, придавленный чем-то тяжёлым, в полной темноте. Дышать полной грудью не мог, а дышал маленькими прерывистыми вздохами. Так же и выдыхал. Воздух был спёртым: гремучая смесь перегара, табачного дыма, человеческих выделений и почему-то дешёвого женского лака для волос. От осознания, что ТАК БУДЕТ ВЕЧНО, становилось просто невыносимо, а в голове постоянно звучал вопрос: «Почему я не дал больше?»
Прошли, казалось, годы, пока из мрака не возникло всё то же бесформенное омерзительное существо:
— Друг твой подал за тебя сорокоуст. Делать ему что ли нечего? Вставай! Пошли!
Давящий груз исчез, а существо сильно толкнуло в спину. Я очутился в тесном бараке с голыми мужчинами. Их было так много, что сесть было нельзя. Все стояли в полумраке и смотрели в маленькое оконце под потолком. Мой сосед — негр маленького роста, всё время вертелся. При каждом движении от него разило годами несмываемым потом, но отойти от него было нельзя из-за плотной стены тел.
После каждой панихиды, отслуженной на Земле, меня выводили на прогулку, выдав грубое рубище. Маршируя по плацу, освещённому факелами, я всё думал: «Почему не дал больше? Почему не дал больше?»
Игумен Варсонофий (ПОДЫМА)
