дело Ильи Фарбера

Фото:

(Взгляд на дело Ильи Фарбера из израильского далека)

Я редко смотрю российскую передачу «Пусть говорят», как и израильского «Гая Пинеса» и другие образцы сверхжелтой продукции. Но иногда Андрей Малахов, словно устав от тупого заколачивания бабла, стремится доказать, в первую очередь себе, что мастерство не пропьешь, и волны, как это случилось с «Сельским учителем», докатываются до наших палестин.

Итак, 20 августа нам в деталях и лицах рассказали грустную историю Ильи Исааковича Фарбера, которого угораздило пойти в народ в XXI веке. Он словно пытался доказать московским ученым, что жизнь за МКАДом есть, а «замкадыши» (как их в Первопрестольной называют) увидели в пришлом учителе дважды врага – москвича и инородца.

Ощущал ли себя Илья Исаакович при русской маме евреем? Вряд ли, иначе бы поехал не в село Мошенки Тверской области, на берег Селигера, а учительствовать в какой Йерухам или Арад и создал бы замечательную команду КВН из русских детей. Я таких фарберов, музыкальных, артистичных, искренне уверовавших, что волшебная сила искусства убережет их воспитанников от сумы, тюрьмы, алкоголя, наркотиков, провинциальной пошлости и скуки, здесь знаю и как подвижников бесконечно уважаю. Все они словно слеплены из одного теста и даже внешне (согласятся со мной посвященные) похожи на Илью Фарбера.

Есть еще одна особенность полукровок, которую я подметил лет сорок назад и с годами только убедился в точности наблюдений. Они все – черно-белые: либо пламенные сионисты, либо исконно русские, нередко воцерковленные, и третьего не дано, проверьте на том же Дмитрии Быкове. Я даже таких братьев-антагонистов знаю.

Но бьют, увы, не по паспорту, а по морде, чего в свое время не учли ни «немцы Моисеева завета», ни впоследствии Илья Фарбер.

А еще случилась в российской глубинке у многодетного отца, Ильи Фарбера, любовь, подозреваю, это нередкая, испепеляющая маленького еврейского мужчину страсть к дородным кустодиевским женщинам. Судя по фотографиям, новая пассия Фарбера была по-настоящему хороша в последнем позднем сорокатрехлетнем приступе красоты, и тоже многодетная мать, но при том глава местной администрации и любовница какого-то фээсбэшного чина, который, как полагают, и сыграл свою зловещую роль в судьбе Ильи Фарбера. А тем временем, на зависть одиноким и состоящим в браке с законченными алкоголиками бабам, завязался бурный роман: «Он был с ней на Вы, писал стихи, играл на гитаре, она аккомпанировала на гармони и пела».
 
Природа зависти – вещь достаточно хорошо изученная. Странный человек приехал, нет, скорее, ворвался, в тихую и затхлую жизнь села Мошенки, где под вывеской этого населенного пункта все приезжие фотографируются, исключительно взявшись за собственную промежность. Здесь на покосившемся заборе красуется надпись «Фарбер ху….сос», а местный кочегар в ушанке лениво рассуждает: «А, да, он еврей из Москвы. За решеткой ему и место».

Приезжий учитель согласился на нищенскую зарплату в 3000 рублей (100 долларов) и рассказал директору школы, учителям и родителям, что он певец, художник, владеет китайским языком и играет на многих инструментах. Те понимающе крутили пальцем у виска и никак не могли понять, зачем он за свои деньги покупает детям краски, цветы, оплачивает скрипача на детском празднике.

Когда же Фарбер устроил «Вечер страха», эдакий Хэллоуин в деревне с этой ненавистной православной культуре тыквенной маской (да разве только в Мошенках ненавидят проклятый и тлетворный американский Хэллоуин), когда он (о, кощунство!) устроил праздник в Страстную пятницу, все вдруг встало на свои места, и обозначился злокозненный адрес.

Меня в эфире «Пусть говорят» более всех удивила народная артистка России Людмила Зайцева: «Нам не нужно, чтобы Они учили русской культуре. Русская деревня обойдется без Них». Этот последний пассаж вывел из себя даже циничного Малахова. Он резюмировал: «Если в кране нет воды, воду выпили жиды». Даже присутствующий в зале жидоед Максим Шевченко, пусть неубедительно и неловко, пытался защищать Фарбера.

Обвиняющие Илью учителя были словно клоны артистки Зайцевой и клоны большинства моих учителей. Мрачных, темных, завистливых старых кошелок. Я почему-то вспомнил Зайцеву, блистательно сыгравшую мамашу героини в «Маленькой Вере». Помните, как все это мрачное семейство мариупольских люмпенов встречает столичного мальчика. Зайцева сыграла саму себя и жителей Мошенок.

«Мы не хотим жить по законам фэншуя!». «Он не встал на военный учет, а ведь любой мужчина рядом с сердцем и правами носит военный билет».

Малахов опешил и откровенно признался, что даже не знает, где он у него валяется.

А перед нами выстраивается целая галерея стукачей-юродивых, пишущих письма в ФСБ и осуждающих «этого еврея, авоськой стебанутого». Дарил цветы, целовал женщинам руки, ходил в кожаных штанах. Состав преступления налицо.

«Он приехал и сказал: я вас подыму на московский уровень. А нам не надо московский уровень!!!» — выкрикивает как манифест другая кустодиевская женщина, налитая, ухоженная местная чиновница. «А мы тут все такие тупые, нас надо тянуть к цивилизации», — возмущается местный интеллигент.

Для тех, кто ничего не читал о Фарбере и не видел передачу, перескажу финал злоключений Ильи в двух словах. Он стал директором клуба, затеял грандиозный ремонт, был многократно обманут халтурщиком-подрядчиком и, как утверждают адвокаты, отчаявшись, фактически  договорился с нерадивым строителем об откате (назовем вещи своими именами), за счет которого и собирался сделать ремонт своими силами. Фарбер влетел на 400 тысяч собственных денег.

Где он их взял? Я перерыл кучу статей, и оказалось, что после пары дней уроков в Мошенках он уезжал в Москву, где проектировал и строил коттеджи. Подрядчик–взяткодатель радостно его сдал, подставил, как считает большинство журналистов, не без участия местного рогоносца-контрразведчика. Подрядчик пребывает на свободе, а Фарбер получил 8 лет и штраф в 3.2 млн. руб. за ничтожную по российским меркам сумму якобы взятки в 130 тысяч. Даже Шевченко согласился, что столько московский чиновник пропивает за один вечер в ресторане. «За убийство дают 2 года условно, а тут 8 лет!»

Выходит, письмо Макаревича дошло до Путина, меры, наконец, приняты, и коррупция в одном отдельно взятом селе Мошенки искоренена.

Он, Фарбер, конечно не ангел, резок, непримирим и, как любой Прометей, склонен к самовозгоранию. И женщины деревни разделились в любви и ненависти к 37-летнему непьющему красавцу-певуну, выпускнику ГИТИСа, который, по утверждению ведущего, «достался доминантной самке – главе администрации».

Но это всего лишь грань конфликта. Суть его в том, что «понаехавший» с ужасом обнаружил, что дети в восьмом классе с трудом читают по слогам и начал их знакомить с русской литературой. Фарбер попал в ДТП, надел на себя ортопедический корсет, посадил за руль шестнадцатилетнего сына Петю и приезжал в школу, где давал уроки, лежа на стульях. Какими же ничтожествами должны себя чувствовать на его фоне коллеги-учителя, у которых в голове, наверное, только домашний скот да огороды.

Народник, как говорит его несчастная мама? Конечно, народник.
 
— Он плохо читал Чехова, — сказал присутствующий в студии оперный певец Дмитрий Галихин. – Иначе бы вспомнил рассказ Чехова «Новая дача», где жена успевает увезти мужа, прежде чем крестьяне не подняли их на вилы только за то, что они хотят построить в деревне школу. Почему он (Фарбер — прим. авт.) не уехал?!

— Почему он не уехал? — произнесла в сердцах моя жена.

А почему не уехал Шендерович? Альбац, Новодворская с ее половинкой, Ходорковский, наконец. Сотни и тысячи русских интеллигентов еврейского происхождения?

Мне, конечно, скажут не без ехидства:

— На фига нам в Израиле их российские проблемы?! Пусть визы попросят. Нечего метать бисер.

А я вот смотрел на последнюю запись Ильи Фарбера из тюрьмы, где он прощался и подбадривал маму и детей, своих и приемных, и у меня, как и у всей студии, обрывалось сердце. Я тридцать с лишним лет прожил с русской культурой, и в моем исполнении, согласитесь, «Кан ноладти» будет звучать довольно фальшиво, хоть и песня хорошая.

На этой бы понятной еврейской ноте и закончить и раздать по экземпляру статьи работникам Сохнута. Но природный антисемитизм жителей деревни Мошенки, если таковой и имел место, ничего не объясняет. Они там, в глуши, вряд ли еврея живьем видели. На месте Фарбера мог быть и чеченец, и армянин, и немец, и финн, и американец, и уроженец Папуа Новой Гвинеи. И называли бы его хачиком, фиником, немчурой, пиндосом или черножопым. И ненавидели бы за непривычную внешность и манеру говорить и одеваться, а больше — за образ мыслей и действий.