Гомосексуализм часть 1

Термины такие, что язык свернешь, ну да ладно. Лесбиянок же зачастую называли tribades, anandrines или же «сапфистками», по имени поэтессы Сафо (Сапфо), проживавшей в 600 з годах до н.э. На славном островке Лесбос.

Отношение к гомосексуалистам и лесбиянкам отличалось довольно значительно. К гомосексуалистам относились с неприязнью – от шушуканья за спиной до открытой агрессии. Взять к примеру случай маркиза де Кюстина, оставившего весьма нелицеприятные записки о России после своего путешествия в 1839 году. Астольф де Кюстин родился в 1790м году в семье французских аристократов. Его отец были гилльотинирован во время Революции, мать едва сумела избежать этой участи. Впоследствии она стала любовницей Шатобриана, а самого де Кюстина в шутку называли мадемуазель де Шатобриан. Мать пыталась подыскать невесту молодому маркизу, но он отказывался обзаводиться наследником – в свете стали поговаривать о его импотенции. Но в 1823 году он взялся за ум и женился. Его жена скончалась в том же 1823 году, а его сын  – несколькими годами позже. Затем произошло событие, которое полностью изменило жизнь Астольфа де Кюстин – в ноябре 1824 года газеты написали, что некий маркиз де К. был жестоко избит солдатами на дороге к Сен-Дени. Он вступил в связь с одним из солдат, товарищи которого захотели «проучить» наглеца. Они обрили маркизу голову, порвали одежду и вываляли в грязи.  Друзья де Кюстина пришли в ужас, но не от жестокого нападения, а от того, что их приятель оказался педерастом. Особенно их удручало то, что каждая мать хотела Астольфа в зятья. Тем не менее, для самого Кюстина этот случай стал своеобразным освобождением. Ему уже не нужно было скрывать свой секрет, и теперь он мог общаться с теми, кто разделял его интересы.

Многие гомосексуалисты относились к общественному мнению весьма равнодушно и продолжали следовать своему образу жизни, игнорируя ехидные нападки окружающих. Таково было поведение Оскара Уайльда. Тем не менее, большинству приходилось скрывать свои привычки, из-за боязни общественного осуждения или из-за того, что они стыдились своего «инакомыслия.» Например, известный американский поэт Уолт Уитман скорее всего был гомосексуалистом, но отрицал этот факт, иногда довольно бурно. Он так же утверждал, что имел любовницу-негритянку в Новом Орлеане и был отцом 6ти незаконнорожденных детей. За такое никому бы не пришло в голову его осудить. Пойти в бордель было плевым делом, пойти в гомосексуальный бордель – ужасной мерзостью. Между тем никто никогда не видел ни любовницу Уитмана, ни его детей. Зато его стихи наполнены аллюзиями к мужской любви, и даже женщины, упомянутые в «Листьях Травы», скорее напоминают древнегреческих атлетов чем американских домохозяек. Уитман считал, что любовь между мужчинами может породить качественно новую демократию, которая станет противовесом материализму

Дом леди Батлер и Сары Посонби стал местом своеобразного паломничества – его в свое время посетили герцог Веллингтон, леди Каролина Лэмб и Уордсворт. Союз этих женщин для многих стал воплощением романтической дружбы, «браком» исполненным целомудрия. Чистота их союза подчеркивалась неоднократно. Тем не менее, находились и критики, называвшие двух подруг «проклятыми сапфистками» и утверждавшие, что ни одна женщина не осмелится провести ночь в их доме без сопровождения мужчины. Леди Батлер и Сара Посонби предпочитали, чтобы к их союз считали романтической дружбой и злились, когда к нему относились иначе. Так в 1790м году General Evening Post опубликовал статью, в которой восхвалялись их «элегантность, чистота и утонченный вкус.» Тем не менее, журналист утверждал, что леди Батлер в этой семье играла роль мужчины, а мисс Посонби – женщины. Элеанор и Сара взвились до небес и хотели было засудить газету за оскорбление. Ведь если бы из прозвали обычными сапфистками, отношения к ним было бы менее благоприятным.

Второй образ лесбиянки, зачастую, имел мало общего с реальностью и существовал в основном в мужских фантазиях. Это был  поэтичный образ женщины, которая хотя и является лесбиянкой, но так и ждет что в ее жизни появится мужчина. Иными словами, побалуется и перестанет. Прямо как Сафо, которая прыгает со скалы из-за любви к красавцу Фаону. Так же было распространено мнение, что сапфистки ненасытны в любви, и в своей ненасытности сметают все барьеры (этакий электровеник в панталонах). Но их жажда никогда не будет утолена без мужчины – именно он должен пожать плоды их страсти, ибо женщина женщину полностью удовлетворить не может.

Наконец, существовало и третье мнение – неприязнь и недоверие, смешанное с долей страха. Пройдя через закрытые школы для мальчиков, викторианские мужчины наверняка узнавали о гомосексуальности – ну хоть краем уха слышали – а вот мир лесбиянок оставался для них закрытым. Мало ли чем он там занимаются? Может замышляют чего. В этом отношении показательна новелла ле Фаню «Кармилла.» В ней автор повествует о графине Миркалле (Кармилле, Милларке) Карнштайн, которой на момент действия перевалило за добрую сотню лет. Но старушка еще не утратила пыл юности, тем более что минувшие года на ней никак не отразились. Больше всего на свете Кармилла любит кровь (nobless oblige), юных барышень (седина в бороду) и анаграммы (а чем еще ей в гробу заниматься? Носки вязать, анаграммы составлять...). Любимое развлечение – напроситься в гости к какой-нибудь милой девушке, потом неспешно выпить ее кровь, посещая спальню юницы по ночам. Но кровь – это еще не все, что нужно вампирессе. Например, вот так главная героиня новеллы описывает свою первую встречу с графиней Карнштайн

Героиня, очевидно, думает что странная леди сбежала, на прощание вильнув хвостом. Но как бы не так. Лет этак через десять Кармилла возвращается и с помощью хитрой уловки становится компаньонкой Лауры. Вампиресса проявляет к своей новой подруге самый недвусмысленный интерес.

Вскоре отношения между подругами переходят на качественно новый этап. Теперь каждую ночь Кармилла заявляется в спальню к Лауре и пьет ее кровь, в подтверждение чего на шее бедняжки находят следу укусов. Но в конце концов гетеросексуальная справедливость торжествует, склеп графини Карнштайн находят и со злодейкой поступают в соответствии с традициями (кстати, именно в этой книге упоминается воровство белья у вампира и то отчаяние, в которое кровосос приходит, когда, вернувшись «с дела», не обнаруживает искомой вещи)

В конце новеллы Лаура описывает вампиров, напрямую соединяя сексуальное влечение – в случае Кармиллы, гомосексуальное – с влечением упыря к жертве.

В этом описании соединяются несколько стереотипов о лесбиянках – о их ненасытности и в то же время об изысканности.

Продолжение следует...

ПРИЛОЖЕНИЕ Стихотворения Уолта Уитмана («Листья Травы. Аир»)

In Paths Untrodden In paths untrodden,
In the growth by margins of pond-waters,
Escaped from the lite that exhibits itself,
From all the standards hitherto publish'd, from the pleasures,
  profits, conformities,
Which too long I was offering to feed my soul,
Clear to me now standards not yet publish'd, clear to me that my soul,
That the soul of the man I speak for rejoices in comrades,
*** by myself away from the clank of the world,
Tallying and talk'd to *** by tongues aromatic,
No longer abash'd, (for in this secluded spot I can respond as I
  would not dare elsewhere,)
Strong upon me the life that does not exhibit itself, yet contains
  all the rest,
Resolv'd to sing no songs to-day but those of manly attachment,
Projecting them along that substantial life,
Bequeathing hence types of athletic love,
Afternoon this delicious Ninth-month in my forty-first year,
I proceed for all who are or have been young men,
To tell the secret my nights and days,
To celebrate the need of comrad НА ДОРОГАХ НЕХОЖЕНЫХ

На дорогах нехоженых,
В тростнике над озерными водами
Я, сбежавший от показной жизни,
От общепринятых норм, развлечений, прибылей, правоверностей —
Ими я слишком долго пытался питать мою душу, —
Ясно увидел я нормы не общепринятые, ясно мне, что моя душа,
Что душа говорящего моими устами мужчины ликует в товарищах, —
Здесь, в одиночестве, вдалеке от бряцания мира,
В соответствии и беседе с пахучими травами, Естественный (ибо в этом укромном месте могу я раскрыться, как не осмелюсь нигде), Глубоко ощутил я жизнь, непоказную, объемлющую весь мир,
И, решась, отныне пою лишь мужскую дружбу
И направляю песни в эту необходимую жизнь,
Завещая выносливую, мускулистую любовь, —
В полдень девятого месяца моего сорок первого года
Всем, кто молод и кто был молод,
Я открываю тайну ночей и дней моих,
Я ликую, что не могу без товарищей Of the Terrible Doubt of Appearances Of the terrible doubt of appearances,
Of the uncertainty after all, that we may be deluded,
That may-be reliance and hope are but speculations after all,
That may-be identity beyond the grave is a beautiful fable only,
May-be the things I perceive, the animals, plants, men, hills,
  shining and flowing waters,
The skies of day and night, colors, densities, forms, may-be these
  are (as doubtless they are) only apparitions, and the real
  something has yet to be known,
(How often they dart out of themselves as if to confound me and mock me!
How often I think neither I know, nor any man knows, aught of them,)
May-be seeming to me what they are (as doubtless they indeed but seem)
  as from my present point of view, and might prove (as of course they
  would) nought of what they appear, or nought anyhow, from entirely
  changed points of view;
To me these and the like of these are curiously answer'd by my
  lovers, my dear friends,
When he whom I love travels with me or sits a long while holding me
  by the hand,
When the subtle air, the impalpable, the sense that words and reason
  hold not, surround us and pervade us,
Then I am charged with untold and untellable wisdom, I am silent, I
  require nothing further,
I cannot answer the question of appearances or that of identity
  beyond the grave,
But I walk or sit indifferent, I am satisfied,
He ahold of my hand has completely satisfied me. СТРАШНОЕ СОМНЕНЬЕ ВО ВСЕМ Страшное сомненье во всем, Тревога: а что, если нас надувают? Что, если наша вера и наши надежды напрасны И загробная жизнь есть лишь красивая сказка? И, может быть, то, что я вижу: животные, растения, холмы,
люди, бегущие, блистающие воды, Ночное, дневное небо, краски и формы, может быть
(и даже наверное), это одна только видимость,
а настоящее нечто еще не открылось для нас. (Как часто они встают предо мной без покрова,
будто затем, чтобы посмеяться надо мною, подразнить меня, Как часто я думаю, что ни я, ни другие не знаем о них ничего.) Но эти сомнения исчезают так странно перед лицом
моих друзей, моих милых, Если тот, кого я люблю пойдет побродить со мною или сядет рядом со мною, держа мою руку в своей, Что-то неуловимо-неясное, какое-то знание без слов и мыслей охватит нас и проникнет в нас, Неизъяснимой, неизъясняемой мудростью тогда я исполнен, тихо сижу и молчу, ни о чем уже больше не спрашиваю, Я все же не в силах ответить на свои вопросы обо всем, окружающем нас, о смерти и о жизни за гробом, Но что мне за дело до них, я спокойно сижу и хожу, Тот, чья рука в моей, разогнал мои тревоги вполне.

ИЛЛЮСТРАЦИИ ( без них, опять не грузятся)


Викторианские гомосексуалисты часто брали за подражание примеры из античности.

Гомосексуальность была не чужда и японцам. Хотя на этой картине мальчик, закрыв глаза своему любовнику, целуется с девочкой.  Японские гравюры были в моде в конце 19го века, так что вполне возможно, что такие вот веселые изображения были в коллекциях гомосексуалистов.

Как уже вяснилось, какой разговор я не заведу, а все равно закончится Танцами Вампиров :)))Сегодняшний день тоже не стал исключением :) Известная сцена из фильма Поланского «Бал Вампиров» — Герберт и Альфред читают книгу про любовь. Герберт — это, конечно, реверанс в сторону Кармиллы, хотя, имхо, он Кармиллой пол вымоет.