Мне девятнадцать лет, я одета в самое красивое в мире свадебное платье, рядом со мной симпатичный двадцатисемилетний мужчина. Наверное, каждая девушка пожелала бы стоять на моем месте. Но с другой стороны: мне всего девятнадцать! И что я здесь делаю? Хотя, наверное, все невесты так думают. Это просто страх: страх, что теперь придется жить и решать все свои проблемы без мамы, и более того, сама очень скоро стану мамой.
– Боренька, придержи ее за талию, ей тяжело стоять.
Мой теперь уже муж всегда и во всем слушался маму. Она была дня него идеальна и знала все на свете. Она была не только лучшей мамой и женщиной, но и лучшим электриком, монтажником, швеей, кулинаркой...
– Светлана Тимофеевна, все хорошо, я не устала.
Я вспомнила как будущая свекровь говорила мне, когда мы сообщили ей о моей беременности и своем незнании как лучше поступить: « – Ты должна рожать, милочка. Бореньке уже двадцать семь! Он должен стать отцом, ты не имеешь права лишать его этого. Посмотри на меня! Ты ДОЛЖНА родить этого ребенка!». А Борька тогда сам не понимал, нужно ему это или нет, но потом решил, что его маме лучше знать, и, кивая ей, соглашался с ней во всем.
А моя мама лишь сказала: «Решать тебе, ты уже взрослая».
После свадьбы мы переехали в новую, трехкомнатную квартиру, правда, пришлось жить со свекровью, но она меня очень оберегала, прослеживала все сквозняки, считала мои калории. Борька продолжал развивать свою фирму, проект которой с самого начала был одобрен его мамой. Через несколько месяцев у нас родился сын Алешка.
* * *
Я бежала после экзамена с папкой, полной рефератов, двумя сумками и корзинкой клубники. Я опаздывала: Светлане Тимофеевне нужно было идти на укол. «Укол от нервов» – так она это называла.
– А вот и я! Как мы тут?
Светлана Тимофеевна уже спешно одевалась в коридоре, не глядя на меня, сказала:
– Лешенька пообедал, и его пора класть спать.
– Хорошо.
Вечером пришел Борька, вопроса о том, как я сдала экзамен и сдала ли я его вообще, я так и не дождалась, молча накрыла ему стол, выслушала про менеджеров-идиотов и пошла к сыну. А он, мой маленький, тоже любил бабушку. Это было вполне естественно, так как я целыми днями пропадала в институте, пытаясь получить нужное мне образование, а бабушка всегда была рядом. В тот вечер я спешно собралась и пошла в свою молодость, к подругам. Кроме меня все были не замужем. У них была своя жизнь и свои проблемы, касающиеся в основном отношений с противоположным полом, и я начала понимать, что в итоге осталась одна. В своей семье мне не было поддержки, и у своих подруг я ее тоже не нашла. Мне начало казаться, что я несчастлива в свои двадцать лет, и надо что-то срочно менять.
На следующий день за ужином я, как всегда, молчала, Светлана Тимофеевна ругала сына за то, что он неправильно к ней обращается, а Борька тупо глядел на тарелку и жадно ел.
– Борь...
Он откликнулся не сразу – не ожидал, что я перебью его молчание.
– Борь, я ухожу.
Выражение его глаз и лица не изменилось, он вытер полотенцем руки, встал и небрежно, как делал изо дня в день, кинул:
– Спасибо, милая, все было очень вкусно.
И ушел в комнату.
Я оторопела, достала из тумбочки коньяк, выпила полрюмки и пошла укладывать сына спать. Видимо, вопрос был решен: я не ухожу. Так и не поговорив, мы легли спать. Но мне не спалось, всю ночь я ходила по квартире в раздумье, как мне следует поступить. С одной стороны, мне было жалко куда-то уезжать, бросать своего сынишку, так как я знала, что мне не дадут забрать его с собой, но с другой я понимала, что еще немного и я стану в своей семье предметом интерьера, чужим человеком для всех: мужа, его и моей матери, друзей и знакомых. К утру я была твердо уверена, что ухожу. Как только Боря ушел на работу, я стала собирать вещи. В соседней комнате Светлана Тимофеевна кормила Алешку детским питанием с ложечки.
– Я уезжаю в Минск. К сестре.
Свекровь аккуратно положила ложечку на блюдце и взяла малыша на руки, видимо боясь, что я отберу:
– Как? Как, ведь мне в четыре часа на укол? Как?
Я взяла чемоданы в руки, в последний раз посмотрела на сынишку, сглотнула слезы и очень тихо ответила:
– Я не знаю как...
К маме решила не заезжать: она бы начала плакать, а я стала бы сомневаться, правильно я делаю или нет.
* * *
Прошло два года, я жила в столице со Славкой. Ему было двадцать шесть, он был милым и ласковым, помог поступить в БГУ, и любил больше жизни. Я тоже его любила; он был моим, а я была его. Мы были «мы». Его маму я никогда не видела, только говорила с ней по телефону, она была молодой самостоятельной бизнес-леди, которой был важен сын, но она сама была важнее. Сейчас я, наконец, чувствовала, что все делаю правильно, что я – женщина. А главное – мы с Славкой все время общались, мы разговаривали обо всем, шутили и ругались, но не молчали.
– Знаешь, мне кажется, что пора нам быть вместе навсегда, – практически сделал мне предложение Слава однажды за ужином. А я, хоть и ожидала этого, почему-то испугалась:
– Слав, я не могу, я боюсь, ведь у меня уже есть… был… сын.
Он долго думал и молчал, а потом взял меня за руку и посмотрел в глаза:
– Не говори так, он у тебя есть. Хочешь, поедем и заберем его?
Об этом я раньше никогда не думала, за эти два года я ни разу не позвонила и не написала Боре. Он тоже молчал: видимо, его мечта или, правильнее сказать, мечта его мамы сбылась, и все они были счастливы. О том, как растет мой сынишка, я знала от своей мамы. Неожиданно мне очень захотелось их увидеть. Обнять сына и услышать, как он назовет меня мамой. Это было глупым, но за руку держал любимый человек, который готов был помочь совершить эту глупость, и через четыре часа мы уже были в Могилеве, у моей мамы:
– Юля, ну скажи, зачем тебе этот ребенок? Посмотри, ведь у тебя такой мужчина, у вас будет своя семья...
– Я же мать, я не могу кинуть свое дитя!
– Я против: ты не должна снова все рушить в своей жизни. Оттуда ты ушла сама и не должна возвращаться.
* * *
Перед поездкой к Боре мы узнали, что Светлана Тимофеевна умерла и Боря живет с сыном один. Может, женщины у него и были, но моя мать никогда никого не видела, хотя очень часто навещала внука. Я оставила Славу с мамой и пошла «домой». Леша был в детском садике, Боря был дома один и смотрел футбол. Он молча впустил меня в квартиру и не задавал вопросов.
– Можно я сама заберу его из детского садика?
– Забери.
Я молча вышла, взяв ключи с того самого места, куда повесила их два года назад.
Самое удивительное, что ребенка мне отдали сразу, он почти не сопротивлялся, я одела его, чмокнула в нос и, сама не понимая, что собственно происходит, взяла за руку и повела домой.
– Ты моя мама, да?
Я закашлялась, присела на корточки:
– А откуда ты знаешь?
Он немного помялся и, улыбнувшись, ответил:
– А у меня есть твоя фотография, я тебя ждал, ты почему так долго не приходила? У тебя много работы?
Я смотрела в эти глаза, и слезы текли по щекам, я задыхалась.
Он обхватил меня маленькими ручонками и поцеловал:
– Не плачь, пойдем домой, там папа, он тебя тоже ждал.
Дома, я уложила ребенка, и, немного успокоившись, пришла к Боре.
– Мне нужен развод… и ребенок.
Он не думал и не молчал, как будто заранее готовился к этому вопросу:
– Развод – пожалуйста, а ребенок – мой.
Я не выдержала, разревелась и схватила его за руку:
– У него должна быть мама! Отдай его… ты еще молодой, ты построишь семью… прошу тебя!
Он встал из-за стола, вытер руки полотенцем:
– Я же сказал, развод ты получишь, а теперь v уходи, и не пытайся увидеться когда-либо с сыном, он v только мой.
Я понимала, что он давно все решил, что спорить бесполезно, это просто ни к чему не приведет. Я ушла, оставив, на всякий случай, на столе номер маминого телефона.
Утром я все еще так и не пришла в себя: когда я вспоминала эти глазки, меня всю трясло. Такой боли я еще никогда не испытывала. Я знала, что сына у меня не будет никогда, что Боря меня никогда не простит и сделать я ничего не смогу. Я поняла, что если сегодня же не уеду обратно в Минск – сойду с ума, и начала собирать вещи. В коридоре зазвонил телефон, мама сказала кому-то в трубку что меня нет, что я в Минске, и «нечего сюда больше звонить.»
* * *
Прошло еще пять лет. Я смирилась с тем, что больше никогда не увижу сына, и вышла замуж за Славку, чтобы создать новую семью. В принципе, я была по-своему счастлива. Однажды утром, стоя на кухне, я вдруг подумала, что сегодня первое сентября, и где-то далеко мой сын сегодня первый раз пошел в школу, что он стал уже совсем большой и взрослый.
Я варила обед, когда зазвонил телефон:
-Але, здравствуйте, а можно Юлию Михайловну?
Голос был детский, и меня это удивило:
– Это я! А кто говорит?
В трубке послышалась возня, и детский голос по чьей-то подсказке радостно сообщил:
– Мама, это я – Алёша, мама, как ты?
Сердце заколотилось как бешенное, я села на табуретку.
– Мам, я сегодня был в школе. Папа сказал, что ты занята, но я решил, что ты за меня порадуешься.
Слезы потекли по щекам, мне хотелось выть от раздирающей душу боли. Я села на пол и обхватила стул руками.
– Лёшенька, я так рада, я очень, слышишь, очень люблю тебя, Леша. Как папа? Ты прости меня, пожалуйста...
– Мам, да ты не плачь, спасибо за подарки, и открытки, я тоже очень люблю тебя...
«Подарки? Борька дарил ему подарки. Неужели Борька простил меня?» Я задыхалась.
– Мам, а можно я к тебе на каникулы приеду? Папа сказал, что если на пятерки закончу, то можно?
– Можно, солнышко, конечно можно...
– Подожди, тут папа...
Я перевела дыхание.
– Юля?! Юля, я звонил тебе, утром, на следующий день, прости Юля, ты приезжай – хочешь? Мы тут торт едим? Хочешь?
Я положила трубку и, захлебываясь слезами, пошла в комнату. «Мама! Как она могла? Это же с ним она тогда разговаривала! Почему в моей жизни все решают мамы? Господи, у меня снова есть сын!»
Я добралась до дивана и рухнула на подушки.
– Мам, я писать хочу...
Маленькая дочурка взяла меня за палец и смотрела своими голубыми глазками.
Я обняла ее сильно-сильно и поцеловала в лоб:
– Пойдем, пойдем возьмем горшочек...
– Мам, – ангельские глазки разглядывали мое лицо, – мам, ты плачешь?
– Нет, милая. Нет, что-то в глаз попало… А ты хочешь торта?
этот Рассказ моей Подруги Светы. Светик не ругайся что выставила то что ты нашла была. Целую тебя.![Ошибки мам]()
– Боренька, придержи ее за талию, ей тяжело стоять.
Мой теперь уже муж всегда и во всем слушался маму. Она была дня него идеальна и знала все на свете. Она была не только лучшей мамой и женщиной, но и лучшим электриком, монтажником, швеей, кулинаркой...
– Светлана Тимофеевна, все хорошо, я не устала.
Я вспомнила как будущая свекровь говорила мне, когда мы сообщили ей о моей беременности и своем незнании как лучше поступить: « – Ты должна рожать, милочка. Бореньке уже двадцать семь! Он должен стать отцом, ты не имеешь права лишать его этого. Посмотри на меня! Ты ДОЛЖНА родить этого ребенка!». А Борька тогда сам не понимал, нужно ему это или нет, но потом решил, что его маме лучше знать, и, кивая ей, соглашался с ней во всем.
А моя мама лишь сказала: «Решать тебе, ты уже взрослая».
После свадьбы мы переехали в новую, трехкомнатную квартиру, правда, пришлось жить со свекровью, но она меня очень оберегала, прослеживала все сквозняки, считала мои калории. Борька продолжал развивать свою фирму, проект которой с самого начала был одобрен его мамой. Через несколько месяцев у нас родился сын Алешка.
* * *
Я бежала после экзамена с папкой, полной рефератов, двумя сумками и корзинкой клубники. Я опаздывала: Светлане Тимофеевне нужно было идти на укол. «Укол от нервов» – так она это называла.
– А вот и я! Как мы тут?
Светлана Тимофеевна уже спешно одевалась в коридоре, не глядя на меня, сказала:
– Лешенька пообедал, и его пора класть спать.
– Хорошо.
Вечером пришел Борька, вопроса о том, как я сдала экзамен и сдала ли я его вообще, я так и не дождалась, молча накрыла ему стол, выслушала про менеджеров-идиотов и пошла к сыну. А он, мой маленький, тоже любил бабушку. Это было вполне естественно, так как я целыми днями пропадала в институте, пытаясь получить нужное мне образование, а бабушка всегда была рядом. В тот вечер я спешно собралась и пошла в свою молодость, к подругам. Кроме меня все были не замужем. У них была своя жизнь и свои проблемы, касающиеся в основном отношений с противоположным полом, и я начала понимать, что в итоге осталась одна. В своей семье мне не было поддержки, и у своих подруг я ее тоже не нашла. Мне начало казаться, что я несчастлива в свои двадцать лет, и надо что-то срочно менять.
На следующий день за ужином я, как всегда, молчала, Светлана Тимофеевна ругала сына за то, что он неправильно к ней обращается, а Борька тупо глядел на тарелку и жадно ел.
– Борь...
Он откликнулся не сразу – не ожидал, что я перебью его молчание.
– Борь, я ухожу.
Выражение его глаз и лица не изменилось, он вытер полотенцем руки, встал и небрежно, как делал изо дня в день, кинул:
– Спасибо, милая, все было очень вкусно.
И ушел в комнату.
Я оторопела, достала из тумбочки коньяк, выпила полрюмки и пошла укладывать сына спать. Видимо, вопрос был решен: я не ухожу. Так и не поговорив, мы легли спать. Но мне не спалось, всю ночь я ходила по квартире в раздумье, как мне следует поступить. С одной стороны, мне было жалко куда-то уезжать, бросать своего сынишку, так как я знала, что мне не дадут забрать его с собой, но с другой я понимала, что еще немного и я стану в своей семье предметом интерьера, чужим человеком для всех: мужа, его и моей матери, друзей и знакомых. К утру я была твердо уверена, что ухожу. Как только Боря ушел на работу, я стала собирать вещи. В соседней комнате Светлана Тимофеевна кормила Алешку детским питанием с ложечки.
– Я уезжаю в Минск. К сестре.
Свекровь аккуратно положила ложечку на блюдце и взяла малыша на руки, видимо боясь, что я отберу:
– Как? Как, ведь мне в четыре часа на укол? Как?
Я взяла чемоданы в руки, в последний раз посмотрела на сынишку, сглотнула слезы и очень тихо ответила:
– Я не знаю как...
К маме решила не заезжать: она бы начала плакать, а я стала бы сомневаться, правильно я делаю или нет.
* * *
Прошло два года, я жила в столице со Славкой. Ему было двадцать шесть, он был милым и ласковым, помог поступить в БГУ, и любил больше жизни. Я тоже его любила; он был моим, а я была его. Мы были «мы». Его маму я никогда не видела, только говорила с ней по телефону, она была молодой самостоятельной бизнес-леди, которой был важен сын, но она сама была важнее. Сейчас я, наконец, чувствовала, что все делаю правильно, что я – женщина. А главное – мы с Славкой все время общались, мы разговаривали обо всем, шутили и ругались, но не молчали.
– Знаешь, мне кажется, что пора нам быть вместе навсегда, – практически сделал мне предложение Слава однажды за ужином. А я, хоть и ожидала этого, почему-то испугалась:
– Слав, я не могу, я боюсь, ведь у меня уже есть… был… сын.
Он долго думал и молчал, а потом взял меня за руку и посмотрел в глаза:
– Не говори так, он у тебя есть. Хочешь, поедем и заберем его?
Об этом я раньше никогда не думала, за эти два года я ни разу не позвонила и не написала Боре. Он тоже молчал: видимо, его мечта или, правильнее сказать, мечта его мамы сбылась, и все они были счастливы. О том, как растет мой сынишка, я знала от своей мамы. Неожиданно мне очень захотелось их увидеть. Обнять сына и услышать, как он назовет меня мамой. Это было глупым, но за руку держал любимый человек, который готов был помочь совершить эту глупость, и через четыре часа мы уже были в Могилеве, у моей мамы:
– Юля, ну скажи, зачем тебе этот ребенок? Посмотри, ведь у тебя такой мужчина, у вас будет своя семья...
– Я же мать, я не могу кинуть свое дитя!
– Я против: ты не должна снова все рушить в своей жизни. Оттуда ты ушла сама и не должна возвращаться.
* * *
Перед поездкой к Боре мы узнали, что Светлана Тимофеевна умерла и Боря живет с сыном один. Может, женщины у него и были, но моя мать никогда никого не видела, хотя очень часто навещала внука. Я оставила Славу с мамой и пошла «домой». Леша был в детском садике, Боря был дома один и смотрел футбол. Он молча впустил меня в квартиру и не задавал вопросов.
– Можно я сама заберу его из детского садика?
– Забери.
Я молча вышла, взяв ключи с того самого места, куда повесила их два года назад.
Самое удивительное, что ребенка мне отдали сразу, он почти не сопротивлялся, я одела его, чмокнула в нос и, сама не понимая, что собственно происходит, взяла за руку и повела домой.
– Ты моя мама, да?
Я закашлялась, присела на корточки:
– А откуда ты знаешь?
Он немного помялся и, улыбнувшись, ответил:
– А у меня есть твоя фотография, я тебя ждал, ты почему так долго не приходила? У тебя много работы?
Я смотрела в эти глаза, и слезы текли по щекам, я задыхалась.
Он обхватил меня маленькими ручонками и поцеловал:
– Не плачь, пойдем домой, там папа, он тебя тоже ждал.
Дома, я уложила ребенка, и, немного успокоившись, пришла к Боре.
– Мне нужен развод… и ребенок.
Он не думал и не молчал, как будто заранее готовился к этому вопросу:
– Развод – пожалуйста, а ребенок – мой.
Я не выдержала, разревелась и схватила его за руку:
– У него должна быть мама! Отдай его… ты еще молодой, ты построишь семью… прошу тебя!
Он встал из-за стола, вытер руки полотенцем:
– Я же сказал, развод ты получишь, а теперь v уходи, и не пытайся увидеться когда-либо с сыном, он v только мой.
Я понимала, что он давно все решил, что спорить бесполезно, это просто ни к чему не приведет. Я ушла, оставив, на всякий случай, на столе номер маминого телефона.
Утром я все еще так и не пришла в себя: когда я вспоминала эти глазки, меня всю трясло. Такой боли я еще никогда не испытывала. Я знала, что сына у меня не будет никогда, что Боря меня никогда не простит и сделать я ничего не смогу. Я поняла, что если сегодня же не уеду обратно в Минск – сойду с ума, и начала собирать вещи. В коридоре зазвонил телефон, мама сказала кому-то в трубку что меня нет, что я в Минске, и «нечего сюда больше звонить.»
* * *
Прошло еще пять лет. Я смирилась с тем, что больше никогда не увижу сына, и вышла замуж за Славку, чтобы создать новую семью. В принципе, я была по-своему счастлива. Однажды утром, стоя на кухне, я вдруг подумала, что сегодня первое сентября, и где-то далеко мой сын сегодня первый раз пошел в школу, что он стал уже совсем большой и взрослый.
Я варила обед, когда зазвонил телефон:
-Але, здравствуйте, а можно Юлию Михайловну?
Голос был детский, и меня это удивило:
– Это я! А кто говорит?
В трубке послышалась возня, и детский голос по чьей-то подсказке радостно сообщил:
– Мама, это я – Алёша, мама, как ты?
Сердце заколотилось как бешенное, я села на табуретку.
– Мам, я сегодня был в школе. Папа сказал, что ты занята, но я решил, что ты за меня порадуешься.
Слезы потекли по щекам, мне хотелось выть от раздирающей душу боли. Я села на пол и обхватила стул руками.
– Лёшенька, я так рада, я очень, слышишь, очень люблю тебя, Леша. Как папа? Ты прости меня, пожалуйста...
– Мам, да ты не плачь, спасибо за подарки, и открытки, я тоже очень люблю тебя...
«Подарки? Борька дарил ему подарки. Неужели Борька простил меня?» Я задыхалась.
– Мам, а можно я к тебе на каникулы приеду? Папа сказал, что если на пятерки закончу, то можно?
– Можно, солнышко, конечно можно...
– Подожди, тут папа...
Я перевела дыхание.
– Юля?! Юля, я звонил тебе, утром, на следующий день, прости Юля, ты приезжай – хочешь? Мы тут торт едим? Хочешь?
Я положила трубку и, захлебываясь слезами, пошла в комнату. «Мама! Как она могла? Это же с ним она тогда разговаривала! Почему в моей жизни все решают мамы? Господи, у меня снова есть сын!»
Я добралась до дивана и рухнула на подушки.
– Мам, я писать хочу...
Маленькая дочурка взяла меня за палец и смотрела своими голубыми глазками.
Я обняла ее сильно-сильно и поцеловала в лоб:
– Пойдем, пойдем возьмем горшочек...
– Мам, – ангельские глазки разглядывали мое лицо, – мам, ты плачешь?
– Нет, милая. Нет, что-то в глаз попало… А ты хочешь торта?
этот Рассказ моей Подруги Светы. Светик не ругайся что выставила то что ты нашла была. Целую тебя.
