Порок сердца, или Поцелуй Бога (рассказ для будущих и настоящих мам)

Ранним утром тишину спящего еще роддома разорвал судорожный женский крик. После короткой паузы крик повторился и, затянувшись, перешел в какой-то нечеловеческий вой. Даже самые любопытные женщины побоялись выйти из своих палат. А крик все продолжался.
— Ой, да что ж она так орет? Я вот пятого пришла рожать, и, честно скажу, не до такой степени больно, чтобы так голосить, — рассуждала в одной из палат возрастная беременная женщина с авторитетным видом.

— А, может, не роды это? Схватки ведь с интервалами, а тут вой не прекращается ни на минуту. И кричит она еще что-то, слова какие-то, не разобрать, — робко ответила первородка лет тридцати.

— Ой, брось! Че еще может случится в роддоме? – с сарказмом ответила опытная.

Дверь палаты открыла старшая акушерка. Все в отделении ее боялись за шумный тяжелый характер. Даже ходила она стремительно, с силой ударяя в пол каблуками медицинского сабо. Говорили, что нервная она такая от того, что нет у нее своих детей. Бывает же так, чужим рожать помогает, а сама мамой до сорока пяти лет так и не стала. Сегодня гроза роддома не была похожа сама на себя:

— Девочки, готовьте руки, давление будем мерить, — подавленная и даже напуганная какая-то.

— Че случилось там, а? Тяжелые роды? – спросила неугомонная многодетная мать.

— Нет, — акушерка выдержала долгую паузу, пытаясь не заплакать, — ребенок умер у одной роженицы. – Три дня прожила девочка…

Первородка ахнула и закрыла рукой рот. Опытная недовольно фыркнула. А молодая молчаливая девушка, пришедшая сюда уже за вторым малышом, заплакала и отвернулась к стене.

— У нее ребенок родился с пороком сердца и заячьей губой. Но она сказала, что никому дочь не отдаст, не бросит ее, — полушепотом проговорила акушерка, — а тут, видите как, сам Бог забрал малютку.

Акушерка ушла тихо, как мышь. Крик в коридоре стал прерываться и глохнуть. Несчастную женщину увели куда-то, чтобы не волновала беременных.Первой нарушила скорбное молчание в палате хабалистая авторитетка:

— Че ревешь, а? – обратилась она к молоденькой. – Бабы для того и придуманы, чтоб детей рожать. Ну, умер ребенок, и что? Еще родит! Замужем, семья богатая, что за беда? Рожай, сколько влезет!

Молодая резко повернулась на кровати и вспыхнула своим трепетным, почти девичьим гневом:

— Да как вы можете так говорить? Ведь ребенок – часть матери, это ее плоть и кровь! Ведь ребенка начинаешь любить, когда он еще похож на крошечную бусинку! Ведь никого невозможно так любить, как собственное дитя! Ни мужей, ни братьев-сестер, ни родителей даже. Ребенок – это ведь смысл жизни! Это твое продолжение!

— Ведь-ведь-ведь! – гаденько передразнила старшая, — кому любовь, а кому обуза!

Палата опять погрузилась в тишину.

— Вы что же, не любите своих детей? – робко спросила первородка.

— А чего мне их любить? Я не знаю и знать не хочу, как они живут. Двое вроде с отцами своими, а, может, уже и самостоятельные стали, им уже двенадцать и одиннадцать лет. Еще двоих маленьких в детдом отдала, как пособие родовое получила. Вот еще один родится и к ним присоединится! — похабно захохотала многодетная.

Обе ее соседки обомлели. А кукушка достала из тумбочки шоколадку и, растерзав обертку, жадно впилась в нее, приговаривая, что из-за какой-то дуры она совсем не выспалась. В палату заглянула санитарка и вызвала ее в кабинет дежурного врача.

— Опять спалили, что я в туалете курила! Сволочи, как в тюрьме держат, — ворчала та, пытаясь попасть отекшими ногами в стоптанные тапки.

Первородка пересела на кровать к молодой и приобняла ее.

— Не плачь, не надо! И не спорь с этой больной. Ее Бог рассудит. А нам с тобой нервничать нельзя.

— Да как же можно?! – не могла успокоиться молоденькая. – Как это так? Как можно не любить своего ребенка?

— А знаешь, я очень боюсь, что не смогу полюбить свое дитя, — ответила ей соседка. – Я понимаю, что малыш мой! Но вдруг он будет некрасивый или неспособный, или больной, не дай Бог! Я буду мамой в первый раз, и мне безумно страшно, что я не справлюсь, не смогу быть хорошей матерью, не смогу его полюбить…

— Нет! Все будет хорошо! Он будет у тебя самый красивый, самый умный, самый-самый во всем, поверь!

— Я хочу верить, но пока не представляю, как это? Я даже самих родов так не боюсь, как первой встречи с сыном. Знаешь, меня вот мама не любила, мне кажется. Все у меня было самое лучшее и красивое, везде меня водили, развлекали, а любви я не помню. Даже сейчас не могу с мамой по душам поговорить. Чужие люди. Может быть, поэтому я не понимаю, как это – любить своего малыша.

— Даже не знаю, что тебе сказать в таком случае, – растерялась молодая. – Но ты не накручивай себя, успокойся и не думай об этом.

Первородка пересела на свою кровать и молча уставилась в окно, за которым молоденькими листочками шелестела большая старая береза. Взгляд ее был полон горечи и страха, а губы шептали:

— Господи, научи меня любить, помоги!

***

Вера проснулась около шести часов утра, чтобы привести себя в порядок и занять очередь на сдачу крови. Как только она встала с кровати, почувствовала, что отошли воды. Ей стало очень стыдно от соседок, она схватила со спинки кровати свое полотенце и вытерла лужу на полу, пока никто не увидел. Потом быстрым шагом она направилась по длинному коридору в сторону процедурного кабинета. Уже на подходе к заветной двери ее вдруг скрутила пополам мощная боль в животе. Держась за стену, женщина застонала. Почти сразу из кабинета вышла старшая акушерка и кинулась поднимать Веру. Прошло не более трех минут, и приступ боли повторился. Лицо первородки исказила жуткая гримаса, а из глаз брызнули слезы.

— Когда это началось у тебя? – спрашивала акушерка, пытаясь аккуратно завести Веру в кабинет.

— Только что, — успела ответить беременная и тут же согнулась от новой волны тока, разрывающего изнутри живот и диафрагму.

— О, Боже! Сразу с таким интервалом? Идем в родзал… — акушерка почти волоком тащила на плече стонущую женщину.

– Черт, кто ж знал, что стремительные роды начнутся, дежурный врач, как назло, только что ушел, — шепотом выругалась она.

Дальше Вера плохо понимала, что происходит. Над ней двое в белых халатах, катетер капельницы на запястье, провода каких-то аппаратов. И боль, жуткая боль, подавляющая рассудок, волю, любое терпение! Боль, с которой невозможно смириться, договориться. Боль, от которой невозможно не закричать. Но Вера все еще пыталась бороться и только издавала тяжелые глухие стоны. — Дыши, дыши, девочка, — кричала Вере вторая акушерка, древняя старушка. – Дыши часто, с открытым ртом!

Вера слышала ее голос как из подвала, она не успевала даже чуть-чуть отдохнуть от схватки, как уже чувствовала следующую волну. Ей казалось, что боли сильнее этой – не бывает. Ах, как она была не права! В очередной момент волна подошла и ударила с такой силой, что роженица не выдержала и закричала. Но крик не принес облегчения.

— Не трать силы, глупая! – орала ей в самое ухо все та же акушерка. — Дыши пока, скоро будут потуги, надо будет поработать.

Но разум уже не воспринимал эту информацию, Вера почти теряла сознание и в какой-то момент вовсе перестала слышать и видеть, что происходит вокруг. Душа будто была отдельно от корчащегося в муках тела. И душа эта ненавидела себя и мужа, и собственную мать, и акушерок, и роддом, и березу за окном, и целый мир! Она рыдала и молила Бога прекратить этот ужас! Черная липкая боль давила ее разум, сил совсем не осталось. И тут она, будто вырвала из океана безумия золотую рыбку воспоминания: где-то здесь в кармане ее халата лежит иконка Божьей матери – помощницы в родах. И она закричала что было сил:

— Помоги мне! Помоги!!!

И что-то произошло. Душа тут же слилась с телом, и пришло облегчение! Такое облегчение, что вместо боли, она почувствовала облако бабочек в груди. А в следующее мгновение она услышала крик нового человека.

— Вот и умница! Посмотри на своего красавца! – старшая акушерка держала в руках фиолетовый кричащий комочек с трясущимися веточками ручек и ножек. — Как быстро справилась, — ахала рядом старенькая акушерка, обтирая марлевой салфеткой лицо роженицы.

Веру заколотило в жутком ознобе, она зарыдала и только повторяла: «Прости, прости»! Как могла она ненавидеть этот момент? Ей было стыдно перед самой собой и перед Богом! Через две минуты ей на грудь положили сына. Сморщенный опухший гном был мало похож на человека, но сердце матери зашлось таким счастьем, какого она даже не могла представить…

На ее груди лежала новая жизнь, ее новая жизнь!

— Сыночек мой! Сердечко мое! Вот мы и встретились! Господи, спасибо! – Вера нашла в себе силы и, подвинув пупсика повыше, впервые поцеловала его в щечку.

— Я люблю тебя больше жизни!