Архимандрит Савва (Мажуко): Просто радуйтесь тому, что вы живы. Окончание

Надо ли сделать всё «как надо»?

– Меня зовут Мария. У меня такой вопрос: насколько мы имеем право вмешиваться в духовную жизнь своих близких? Моя тетя больна раком 4 стадии, она человек верующий, церковный, она уже много лет в храме, но верит она как-то по-своему и далеко не каждому священнику будет исповедоваться. Сейчас ее духовник болен, и он не может приехать к ней домой. Я пытаюсь в свои приезды предложить пригласить хорошего батюшку, чтобы он ее исповедовал и причастил. Она говорит, что ей это не нужно, она подождет своего священника, тем более у нее рак желудка и нельзя причащаться. Я не знаю, что на это ответить. Насколько мы имеем право давать советы своим близким, чтобы им не повредить?

Хороший вопрос. Я считаю, что везде следует быть деликатным и очень осторожным. Сколько раз в жизни причащалась Мария Египетская, сколько раз она исповедовалась? Она причащалась дважды, исповедовалась один раз. Поэтому, может быть, вашей родственнице и достаточно этого. Посоветовать, конечно, можете, но очень осторожно, тема духовной жизни очень интимная. Своего дедушку я уговаривал креститься несколько лет, и он крестился на смертном одре. И единственный раз в жизни он причастился, умирая.

Знаете, есть люди, которые в первый час пришли, есть те, которые в третий, а есть в одиннадцатый. Поэтому молитесь за свою тетю. Я в прошлом году похоронил свою приятельницу. У нее был рак желудка, уже наступил финал, совсем было все грустно, но она достойно приняла этот крест, эту кончину. Говорить что-то можете, но настаивать, давить – ни в коем случае. Раз человек, развитый, грамотный, начитанный, она примет правильное решение, тем более она человек воцерковленный, причащалась неоднократно.

Я понимаю, что гораздо комфортнее психологически, когда человек все сделал «как надо»: он исповедовался, причастился – и можно спокойно умирать. Но эта тайна души у Бога, поэтому призываю вас к деликатности и молитве. Очень важно, когда человек страдает, чтобы кто-то за него крепко молился, может, даже молча, без лишних слов, рядом посидел, просто улыбнулся, за руку подержал – это уже очень много. Люди с такой болезнью быстро устают от всего – и от очень хороших речей, и от очень хороших молитв.

Моя приятельница Леночка, которая умерла, говорила: «Вдруг я однажды проснулась и почувствовала, что у меня внутри поселился паук, и он уже никогда меня не отпускает». У нее постоянно были эти боли, она сражалась с этим. Ее крест, ее пост, ее голгофа состояли в этом сражении. Молитва близких людей очень важна – может быть, как никогда. И важна максимальная деликатность и простота во всем. Иногда человеку достаточно просто подать воды, поправить подушку, подоткнуть одеяло, ничего больше не нужно, никаких лишних разговоров, вздохов, просто видеть рядом с собой кого-то живого.

Говорить с Богом о человеке

Все в руках Божьих, и молитва много может сделать. Я в своей жизни неоднократно замечал, что разговор с Богом о человеке гораздо полезнее, чем разговор с человеком о Боге. Поэтому просто помолиться, воздохнуть – это немало. Когда я молюсь о людях, я чувствую даже в общении с ними, как что-то прорастает. Я не знаю, как это действует, я знаю, что я получаю утешение и вижу, что с людьми что-то происходит, потому что за ними кто-то очень надежно присматривает.

Молитва – это очень сильно, и все-таки не паникуйте, не надо создавать суету. В религии тоже есть элемент комфорта, когда хочется сделать все так, как положено.

Так никогда не получается, чтобы покрестился, причастился, вычитали, покропили, «полный пакет», на небе встретимся.

Ко мне пришла приятельница с просьбой окрестить мужа, потому что он некрещенный еврей, а она хочет на Небе с ним вместе быть. Очень простая вера, почти крестьянская. Это, конечно, здорово, но всё в руках Божьих, все наши истории.

Я не думаю, что если человек некрещеный, это предопределяет его к вечным мукам или к тому, что вы расстанетесь и не встретитесь с ним на «тесных переправах и мостах, на узких перекрестках мироздания». Все в руках Божьих. Вы помните, что нашему Богу точно можно доверять. Кому еще доверять, как не Богу, Который сказал: «Я – любовь», -никакой другой символ не придумал, любовь, и всё. Господь всё устроит, но это вовсе не значит, что мы должны бездействовать.

Я помню, когда начал в церковь ходить, мне очень хотелось, чтобы мои братья ходили, родители, родственники. Потихоньку я всех «охмурил», но «охмурял» как? – Брат пришел с работы, я кассету поставлю с песнопениями. Идем в парк, у нас там собор: давай зайдем. А вот это – иконы, а здесь свечки ставят. И так постепенно брат мой оказался тоже священником. Священник «по залету». Зашел случайно и незаметно остался, но важна деликатность во всем.

У меня есть приятельница, которая мужа своего воцерковляет жесткими челябинскими методами. После водоосвящения смотрю: куда вы, Маша, бидон святой воды тащите? – Мужику. Потом пришла и говорит: когда ты уже в церковь пойдешь, крокодил?

Он отвечает: сама ходи в свою церковь. А она ему на голову весь бидон и вылила святой воды, чтобы он освятился. Он за палку – и бегают по огороду. Соседи переглядываются: опять Маруська своего воцерковляет.

Все по-разному бывает, на кого-то, может, святая вода подействует.

Как-то мой приятель, очень человек критически к Церкви настроенный, оказался в Сербии в монастыре, вдали от дома. Вернулся, привез мне майку красивую с монастырем. Я туда переберусь, там такие старцы, говорит. Говорю: Саша, откуда у тебя такие слова в лексиконе – старцы, молитвы, иконы, свечи? – Я там всенощную стоял.

Иногда приходится вдали от дома человеку оказаться, чтобы вдруг встретить Христа и родным оказаться в Церкви. У меня много друзей, которые живут в Европе или Америке. Они воцерковились именно там. Здесь жила рядом с церковью, никогда не ходила, оказалась в Германии – активная прихожанка, читает, поет на клиросе. Оказалась в Венгрии – регент хора. Вот так бывает.

Право на ненаходимость

– Извините, пожалуйста, очень личный вопрос. Я все слушаю про приятелей. Монах вроде бы одинокий должен быть, вроде бы монастырь – это место уединения, куда человек уходит от мира и остается в тишине. Как у вас получается совмещать друзей и приятелей с монашеской жизнью? Лидия.

На самом деле, у каждого человека должно быть право на ненаходимость. Изобилие коммуникаций нас делает очень-очень доступными. У Иоанна Лествичник есть такой образ – он вообще мастер был создавать пластичные и удачные образы – образ человека, который сидит в сундуке. У него так красиво написано: сидишь ты в сундуке и слышишь вокруг топот страстей. Мы сразу себя даже чувствуем в сундуке: темно, отчетливо слышно дыхание и топот страстей.

Периодически не только монаху, а всякому человеку, который к себе относится бережно и не хочет стать «эмоциональным барахольщиком», следует в этот сундук погружаться, даже во время общения с большим количеством людей. Нужно, чтобы у тебя было это право на ненаходимость: отключать телефон, убегать из интернета, оставаться один на один с собой. Мне очень нравится в западной христианской религиозности традиция молчания. Кто бывал в монастыре Тезе, знает: у них во время богослужения есть несколько минут, когда они просто сидят во время службы и молчат, потому что обязательно нужно делать какие-то паузы, молчать периодически, скрываться куда-то, без этого никак нельзя.

Если вы слышите периодически призывы к успеху, что нужно себя тиражировать, везде мелькать, поднимать рейтинги, будьте очень осторожны, потому что так можно себя исчерпать, что потом не знаешь, где ты.

У Вячеслава Иванова есть стихотворение такое: «Кто я? Где я? По себе я вожделел». У покойного Евтушенко тоже строчка похожая есть: «в глазах твоих многолюдно». Если вы чувствуете, что в глазах уже многолюдно, то надо скрыться. Этот момент ни в коем случае нельзя пропустить, потому что депрессии бывают, в частности, из-за этого. Вы опустошили себя, исчерпали, на дне ничего не осталось, один песок. Как же быть? Надо спрятаться, надо опять накопить, и эти ритмы нужно чувствовать.

Я думаю, даже духовные упражнения определенного рода должны способствовать тому, чтобы уметь переключаться, уметь находить в нужный момент возможность убежать, скрыться – и наоборот, поменять этот ритм, чтобы не засидеться там, в сундуке своем, потому что в некоторых сундуках может быть боль, плесень, мыши, поэтому проветриваем. Периодически нужно выходить к людям, общаться, подтверждать дружбу, подтверждать общение. Монах я не образцовый: живу в городе, тягаюсь по Москве, в кафе захожу, в кино как-то ходил – куда это годится?

Крещение котиков

– Ни для кого не секрет, что среди людей городских очень много одиночества, и не имея близкого человека, люди обзаводятся домашними животными, с ними разговаривают, делятся с ними самым сокровенным, но наступает момент, когда ваше животное вас покидает, и пенсионер идет в храм, ставит свечи за упокой. Многие батюшки к этому относятся очень жестко: брось, это совсем не та сущность, которая тебе близка, вот обрати взор на ближнего в храме, на родственников. А человек говорит, я даже в рай не хочу, если там не будет моего любимого зверя. Хочу узнать вашу точку зрения, спасибо.

Но ведь и я городской человек, и люблю комфорт, и кошек люблю, и не только кошек. Когда умерла наша кошка Принцесса, мы ее хоронили с почестями, и могила ее до сих пор выложена камнем. Есть такой принцип в религиозной жизни, который помогает понять самую суть богослужения: значительное должно быть означено.

Если ваш опыт любви очень значителен и глубок, он, конечно должен быть означен, для вас это не просто кусок мяса, не просто бездушное животное. Если вы завели себе какую-то зверюгу, вы уже заразили ее чем-то человеческим – я не знаю, как это по-другому назвать.

Мы, действительно, очень сильно отражаемся в своих зверях, которые рядом с нами находятся, мы их каким-то образом очеловечиваем, чем-то с ними таким делимся, что они вот-вот и заговорят, кажется.

Конечно же, я понимаю священников, которые отказываются отпевать или крестить животных. У нас на прошлой неделе был смешной случай. Пришла девушка, говорит: кошку нельзя ли причастить, хорошая очень кошка, поведения примерного, воспитанная. Наши пономари, наученные уже, знают этот афоризм, говорят: а кошка ваша крещеная? Девушку сразило наповал: а что, можно крестить? Конечно же, крещение, исповедь, отпевание – это не для кошек.

Марина Андреевна Журинская написала книгу о своем котике Мишке. Это был невероятной красоты кот, по-моему, в книге даже есть фотография. Очень красивый зверь был, глаз отвести нельзя от такого кота. Я его застал уже в преклонных годах. У меня под окнами в монастыре клумба с тюльпанами, и повадилась ходить туда кошка серая, я за ней наблюдаю. Выйду и смотрю, что она делает – ее любимое место среди тюльпанов, сядет, закрывает глазки и так качается даже на ветру, у меня такое чувство, что она хочет прикинуться тюльпаном.

Мы конечно же привносим наши смыслы в этих зверей, но я считаю, что каждому свое. Есть люди, которым тяжело общаться, активничать, бегать по больным людям, прихожанам, раздавать какие-то майки, святую воду или же состоять в евангельской группе. Они любят тишину, и вполне комфортно себя чувствуют в компании кошки. Я не вижу в этом никакого криминала, у каждого из нас свои ритмы жизни, общения, восприятия.

Кому-то очень мало одного друга, а кому-то одного друга даже тяжело вынести. Поэтому бывает странно слышать, когда священники буквально заставляют, например, девушку выходить замуж. Вот нет у человека к этому склонности, и почему-то его начинают порицать. Это, конечно, здорово, когда есть семья, детки, но не все люди к этому предрасположены. Вы знаете из истории известных личностей, писателей, поэтов, что не все женились или замуж выходили – не потому что были такие агрессивные, просто не их это было.

Без претензий на абсолютизацию

– Меня зовут Татьяна. Что вы думаете о систематической катехизации? Какие вообще пути воцерковления вы видите, кроме участия в богослужении?

Я человек не регулярный, поэтому любая школьность или какие-то схемы и методики мне по определению претят, но я вижу очень интересный опыт. Например, у вас в Москве есть отец Георгий Кочетков, или храм Космы и Дамиана. Есть и другие храмы, менее известные, но тоже практикующие какую-то школьность, системность. И у вас, конечно же, священников много интереснейших, я это только приветствую.

Единственное, что мне не нравится, это когда опыт конкретной общины начинают абсолютизировать. То, что годится для московского храма, может совсем не подойти для белорусского, или для челябинского, или для нижегородского. Люди везде очень разные, очень разная речь даже, очень разное восприятие.

У нас в Гомеле есть общинка отца Георгия Кочеткова, и мы в монастыре им разрешали проводить свою катехизацию, но народ наш это не воспринял. Эти образованные ребята непонятны нашим простым людям, они говорят на другом языке, они говорят очень красиво. Они цитируют Льюиса, Честертона, они ссылаются на последние достижения науки, но наших людей это только отпугивает. Я поначалу даже расстраивался: что такое, почему они их не воспринимают? Не воспринимают – значит, нужно искать нам какой-то свой путь, но школьность, методичность все-таки нужна.

Нужно найти правильный стиль речи, разговора о проблемах, а это усилие – в том числе, кстати, культурное. Не нужно говорить, что вот эта община – продвинутое христианство, а это для начинающих, как в английском языке. Нет, мы все в одной лодке, мы все в одной Церкви, а о проблемах нужно научиться говорить, не навешивая ярлыков, не приговаривая человека к адским мукам, не говоря, что это консерватор, это либерал, эти заведут Церковь в тупик, и так далее. Взаимное движение должны быть и с той, и с другой, и с третьей стороны. Об этом нужно говорить просто, открыто.

Церковный Валдай

Я так и не прочел «Исповедь бывшей послушницы» и дискуссию вокруг нее – не люблю, когда очень личные монашеские вопросы разбирают миряне и вообще все подряд, но из-за отсутствия нормального диалога, нормальной площадки, где это можно обсуждать, появляются такие тексты. Это крик отчаяния. Я сейчас читаю воспоминания террориста Бориса Савинкова – очень интересная с точки зрения человека верующего и богослова книга.

Савинков говорит об определенной религиозности террористов. Речь Каляева на суде меня поразила тем, что он говорил, что мы ринулись в террор именно потому, что нет других средств хоть как-то повлиять на действительность, мы против террора, мы против убийств. Он ведь даже отказался бросать бомбу, когда увидел, что в карете с великим князем дети и княгиня, то есть у них это было запрещено, не должны дети страдать, не должны страдать женщины, только преступник должен понести наказание. Я ни в коем случае не оправдываю террористов, просто привожу как иллюстрацию.

У нас постоянно будут появляться такие тексты, как эта исповедь. Мне сейчас постоянно бросают ссылки на какие-то публикации в ЖЖ, в facebook людей, которые оставили сан или оставили монашество. Это крик боли на самом деле, это ужасно, но они должны это говорить не светской аудитории, они должны это говорить не после того, как сняли монашеские одежды с себя, а когда эта боль появилась.

В прошлый раз, когда тут была презентация, я говорил, что у вас есть в России замечательная находка – Валдайский дискуссионный клуб. Нам нужен церковный Валдай. Постоянная дискуссионная площадка, на которой бы мы научились об этом говорить, не пускаясь в какие-то оценочные суждения.

Я помню, что-то опубликовал на «Правмире», мне бросают ссылку – я, оказывается, на сайте «Антимодернизм», я уже жидокатолик, оказывается.

Из Гомеля – значит, жид, а поскольку к католикам хорошо отношусь – значит, жидокатолик. Это очень грустно, когда сразу навешивают ярлык.

Не выслушали, не прочитали, не задали вопрос – ведь, может быть, я сейчас высказался, и это первая глава, дойдите до последней страницы, дослушайте до конца мою речь.

Я знаю, есть комиссии Межсоборного Присутствия, но они какие-то закрытые. Это очень плохо, все должно быть открыты. Я читал книгу Дворкина «Афонские рассказы», там был сюжет о греческом митрополите, который каждый вечер вел передачу в прямом эфире на радио в своем городе. Я не могу себе представить, чтобы у нас какой-то епископ вел передачу в прямом эфире, и не нужно стелить орлец, чтобы он встал.

Почему-то епископы не могут иначе передвигаться, кроме как по этим орлецам, совсем как люди с паранойей, которые на трещины в плитах не наступают. Или эти все мантии, бесконечные шапейки, абажуры на светильнике веры – это так тяжело, я сочувствую епископам, но я не понимаю, почему они не откажутся от всего этого безобразия византийского.

Дети – существа ритуальные

– Здравствуйте, меня зовут Надя. Я читала у вас, что раньше, когда люди воспитывались в традиции воспитывались, у них отношение к смерти было совсем другое, а сейчас смерть для людей, особенно городских — это такой невроз. Как подготовить к этому детей? Я недавно дочке прочитала про распятие, и она мне говорит, со мной такого никогда не случится, я не умру.

Надо, чтобы дети видели похороны. Есть очень хорошая книга Веры Пановой «Сережа», по ней был фильм Георгия Данелия, но в фильм не вошли очень интересные отрывки, где описываются похороны – как ребенок видит умершую бабушку. У Брэдбери, кстати, в моем любимом «Вине из одуванчиков» есть интересные страницы, когда прабабушка умирает, прощается с мальчиком и говорит замечательные слова.

Дети – это существа ритуальные. Они здоровы, поэтому они ритуальны, поэтому обряды для них понятны и близки, они их не отвергают. Мы пробираемся к детям не через интеллект, даже иногда не через речь, а нужно походить, например, на кладбище с ними и говорить, что это могила твоей бабушки, а вот здесь похоронен твой дедушка. Важно, чтобы здесь было какое-то действие. В нашей семье принято на Радоницу яичком пасхальным делать на могилке крестик. Еще у нас был такой обычай: мы привязываем на крест рушники, такие полотенца белые, привлекаем деток прибирать эту могилку, высаживать цветочки. Ведь могила наша православная устроена как усадьба – скамеечка, цветочки, все это очень мирно воспринимается.

Дети должны погружаться в этот ритм. Как они легко усваивают информацию через музыку и через танец, точно так же они какие-то глубокие метафизические истины усваивают через ритм обряда – поставить свечечку, помолиться, потрогать крестик, попрощаться с бабушкой. Самое главное, чтобы старости не боялись, чтобы видели, что бабушки красивые.

Когда у моей прабабушки, которая прожила сто лет, выпал последний зуб, все так радовались, это было событие для всей семьи. Она все ходила и дразнила, вытаскивала зуб, и мы все смеялись.

Мы не боялись беззубости, морщинистости, лысины дедушки, это было все совершенно нормально и естественно. Когда ребенок в этот ритм спокойного отношения взрослых попадает, он нормально себя чувствует в этом мире.

Когда у моей приятельницы внезапно умер муж, старшему мальчику было семь лет. Его привезли из детского лагеря домой, и он увидел начищенные туфли, которые из гроба высовываются. Мальчик до сих пор заикается. В семье, видимо, это была табуированная тема, это очень интеллигентные люди. О болезни никогда не говорили, о раке никогда не говорили, о похоронах тоже никогда не говорили, постоянно сами родители избегали этого, но ребенок рано или поздно с этим столкнется, поэтому об этом нужно говорить.

Жук в баночке

– Вопрос от нашего читателя: «Здравствуйте, отец Савва, скажите, пожалуйста, в чем для вас заключается согласие с самим собой сегодня в вашей жизни?»

Я не знаю, потому что это чувство мне незнакомо. Я не нахожусь в согласии с самим собой, я сам с собой часто спорю. Согласие с самим собой будет в тот момент, когда мы достигнем своего финала, когда мы глаза закроем, когда последняя глава будет дописана, и мы узнаем сюжет книги. Знаете, это как с детективными историями – только в самом конце понимаешь: а вот почему графиня полезла под диван в первой главе, вот зачем нужен был этот жук в баночке, который хранил ботаник у себя в лаборатории. Только в конце все складывается, только в конце ты начинаешься какие-то вещи понимать.

Поэтому я совсем не переживаю, что я с собой совсем не в ладу и не в согласии. Я живу, значит – не согласен, значит – удивляюсь, значит – открыт чему-то новому, каждый день несет своим сюрпризы.

– В одном из писем вы говорили, что подходите к зеркалу и говорите: Савва, ты добрый и хороший. Что людям говорить себе с утра, в течение дня, чтобы в таком настроении оставаться?

Слова каждый должен найти себе сам. Я думаю, всегда нужно исходить из благодарности за то, что ты жив. Просто периодически напоминать себе, что ты жив. К зеркалу подошли, хотя бы это скажите и поцелуйте себя в губки: Христос воскресе!

– Спасибо большое!

Источник: pravmir.ru