Про Манечкино рождение: Кесарево

«А сейчас лягте на правый бок и выгните спину дугой, ко мне. Мне нужно вас обезболить».

Поднимаю глаза и вижу анестезиолога. Началось. В прошлый раз с этого и начиналось, но тогда меня сажали, а я тряслась так, что стол дребезжал. Сегодня тряски нет. Просто страшно. Послушно поворачиваюсь и скрючиваюсь.

«Доктор, если что, я вообще-то трус, но трус дисциплинированный. Побоюсь, но сделаю!»

«Хорошо, я учту. Сейчас я сделаю несколько уколов в кожу, чтобы обезболить место. Не дергайтесь».

Чувствую, как к спине в трех местах прижимается шприц. Я знаю, это обычный новокаин — кайф от него своеобразный, игла словно расширяется в соломинку от коктейля.

Лежу. В операционную прибывает народу. Какая-то сварливая бабуленция в очочках присела справа от меня — всю операцию она просто сидела и смотрела. Слева возле кювезика для новорожденного появилась молодая женщина — ага! неонатолог. У меня за головой маячит анестезиолог. Только сейчас он у мена за спиной, что он там делает?

Меня перекатывают на спину.

«Чувствуете тепло?» его голос.

Руки и ноги стали отогреваться, как это иногда бывает после приступа мигрени. Они потяжелели, приятно так...

«Да… кайф такой!» не удержалась.

Анестезиолог хмыкнул.

«Хорошо, если кайф!»

Под шумок ощутила копошение — в мочеточник взогнали катетер. Приятненько, по сравнению со втыканием на живую.

«Всем добрый вечер, коллеги!» в операционную вошла моя доктор. Собранная, будто немного отрешенная. Все поздоровались. Слева от меня нарисовалась сестра, которая принимала меня внизу.

«Я вам ассистирую».

«Хорошо».

Вы знаете, что такое операционная медсестра? Это самый ас сестринского дела! Она прекрасно знает ход любой операции, знает когда и какой инструмент подать, когда зажать края раны, когда… ой, девочки! Важные и крутые это люди. Я вообще люблю людей, которые отлично делают свое дело, но тут не полюбоваться — экран из простыни от меня их скрыл.

Начали мазать живот.

Анестезиолог настойчиво разводил меня на разговоры, чтобы слышать внятную речь и отслеживать незамутненный ход мысли.

А я черного хлеба хочу. Во как — Катю рожала и хотела! и чистку мне делали в 2006 после замершей, я мечтала съесть четверть буханки! А с сегодняшнего утра я впроголодь. Ну вот дома, когда сумки собирала, заточила две корочки с водой, протолкнула бананом. Но оперировали меня без страха — как натощак. Такая это мелочь!

Спрашиваю анестезиолога, когда можно будет поесть — через сутки. Попадос! Есть хочется уже вчера))) Ладно, переживем.

Врач и сестра принимаются похлопывать мне по животу — явно проверяя чувствительность. Подаю голос на всякий случай:

«Я все чувствую!»

«Ну естественно», улыбается анестезиолог. «А что — все?»

В этот момент, как в ответ на его вопрос, у меня заныли ключицы. Новое ощущение, прежде такого не было.

«Это нормально при спинальной анестезии», успокоил меня он, а врачу кивнул.

«Пробуйте осторожно».

Вот тут я уже не могла заявить, что все чувствую. Поворачиваю голову на стену — и вижу в отражении кафеля смутно то, что делается за белым экраном из простыни. Неееее, туда я смотреть не буду.

Неонатолог слева ждет. Бабуленция в очочках справа вытянула шею и вглядывается. Чувствую — меня трясут. Дергают. Даже выдавливают детку. Вспоминаю Лару. Молюсь: Господи, помоги врачам, направь их руки, чтобы все хорошо было. Ну конечно все хорошо будет)

И тут, откуда-то сзади меня громко и отчетливо, как в старый советский микрофон:

«Кхе!»

И еще немного:

«Кх-кх… кхе...»

И уже набравшись сил хрипловатым низким голосом:

«Уаааааа! Уаааааа!»

Манечка) Слезы из глаз.

Но стоп, почему меня еще трясут и дергают? Маруся не стала дожидаться, пока ее вынут, и сразу и начала орать… рождаясь) Умница моя)

Метнулась неонатолог. Подхватила, переложила в кювезку под лампу. Смотрю на Манечку. Из пузика у нее торчит еще пульсирующая пуповина. Неонатолог исчезла из моего поля зрения, а я осталась смотреть на Манечку. Она то розовела, то уплывала в синеву и снова розовела. То принималась орать, то замолкала. Пихала в рот кулачки. А мне покою не давала одна мысль: да укройте же ее, ей же холодно.

Вернулась неонатолог. Положила человека на весы. 3130! По сравнению с Катиными 2770 — большой человек! Насколько большой? 51 см. О! Аж на два сантиметра)))

Тем временем это было еще не все — меня шили!

«Я миомы ваши все вижу, но не трогаю. Они не видоизмененные, они могут уйти сами. Если вмешаемся, то есть риск запустить злокачественный процесс!»

«Хорошо, полностью полагаюсь на вас!»

Шили сначала молча, врач с сестрой переговаривались шепотом, не все мне нужно слышать))) Потом, когда важность момента прошла, заговорили вслух. Обсудили недавний скандал с пеленкой, забытой в животе у пациентки в Питере — по общему мнению это нонсенс и подстава, зачем вообще совать в полость пеленку во время операции?!

«А ну-ка, идем к маме!» рядом появилась неонатолог с Манечкой на руках.

«Дайте поцеловать!» прошу.

Дают. Целую.

«А теперь надо приложить к груди!»

Тут я разулыбилась) Катю мне так не давали. Маня легко отыскала сосок, присосалась… выплюнула и разругалась — там пусто!

«Ничего-ничего», успокоила меня врач. «Я к вам попозже зайду».

И тут в окно грохот фейерверков. Какие-то патриоты должались дня России. Спохватываюсь:

«Успели до дня России?»

«Успели», отвечает анестезиолог. «Время рождения 23-34».

«Коллеги, спасибо!» моя врач царственно удалилась.

Потом меня переложили на каталку, куда-то вывезли и перегрузили на кровать. Палата интенсивной терапии. Монитор над головой и моя бутыль воды на тумбочке — с фирменной соломинкой их капельницы, с колесиком-дозатором, не хухры-мухры! Впереди 12 часов на восстановление после операции.