Онажемать, онжеотец и 5-летняя загубленная жизнь

Работа на педиатрической бригаде службы «Скорой помощи» в целом скучна. Вызовы как правило однообразные: температуры, больные животы, травмы. Иногда вызывают к страдающим головной болью девчонкам подросткового возраста, да какая-нибудь сбрендившая овуляха в три часа ночи может заинтересоваться, что это вдруг ее тугосеря спит как-то ненормально крепко.

Детскую бригаду на нашей подстанции называли сурками. Это потому, что они относились к тем немногим везунчикам, которые обычно спали всю ночь, два-три несложных вызова и за нагрузку-то не считались. Утром с одного взгляда было ясно, кто есть кто: никакого сравнения с помятыми, сонными, злыми, пропахшими кофе, потом и табаком линейщиками.

Ясно, что работать на педиатрии любили. Правда, бригада была уже сформирована. Но на «Скорой» встречается множество причин, по которым происходят рокировки и порой нередко сотрудников элементарно не хватает, поэтому стараются заткнуть дыры тем, что есть.

На очередное дежурство я прибыл в плохом настроении. Я проспал, поэтому пришлось собираться в спешке, и результат был печален – пришлось возвращаться с полдороги за забытым телефоном. Возвращаться, как известно, плохая примета. Хотя я никогда не был суеверен и сейчас таковым не являюсь. На работу я все-таки опоздал, слава богу, что заведующая не видела, да и сменяемые были людьми невредными: спокойно выслушали мои извинения и сказали: «ничего страшного, бывает».

Настроение мое улучшилось, когда я, злой и нервный, буркнув диспетчерам в «аквариуме» что-то вроде «здрасьте», посмотрел на список дежурных бригад. Моя фамилия красовалась в составе педиатрической и совместно со мной поставили фельдшера Ирку – здоровую неутомимую бабу лет тридцати с гаком, ранее уже работавшую на детских бригадах. Это все обозначало сущую халяву на протяжении суток – можно было дремать, смотреть телевизор, гонять чаи – к детям, как я уже говорил, вызывают не так часто, как ко взрослым. Не потому, что дети меньше болеют, а потому, что в то время родители были все больше адекватные. Сейчас не знаю как, судя по слухам, стало хуже. Еще и количество бригад сократили, хотя куда уж там сокращать – и так работать некому.

«Все больше» — это не значит «все». В этом я убедился поздно вечером, когда нам дали вызов с поводом «плохо, М, 5 лет». В переводе это означало, что пятилетнему мальчишке стало плохо и родители не понимают, в чем дело. Ладно, они не понимают – мы разберемся, на то и поставлены.

Собрались, поехали. Наш «луноход», дребезжа всеми своими железными сочленениями, подъехал к подъезду новостройки. Судя по машинам во дворе, ее обитатели были людьми небедными. Еще к тому же под козырьком каждого подъезда висел колпак камеры наблюдения – в то время это была редкость, причем не всем по карману. Да и панель домофона была какая-то замороченная, больше похожая на пульт космического корабля: кроме привычных цифровых клавиш там присутствовал целый сонм кнопок какого-то таинственного назначения.

Мы набрали номер нужной квартиры и стали уныло слушать нежные трели из динамика. Нас словно никто не ждал. Сбросили, набрали снова. Опять те же звуки. Нет, они что, сволочи, издеваются? Это ж теперь сколько заморочек: отзваниваться на центр, ждать МЧС с полицией (сколько ждать – вопрос) и после этого входить в подъезд, а там еще придется попотеть, чтобы попасть в квартиру. Уехать, плюнув на все, мы не могли: случаи бывают разные, даже на детской бригаде. Не исключено, что наша помощь требуется как раз в эту минуту, надо только вскрыть двери – бывали прецеденты, мало ли, что происходит там в данный момент.

Слава богам врачевания, ждать никого не пришлось. Домофон наконец-то откликнулся молодым женским голосом:

— Кто там?

Мы ответили, что «Скорая». Хотелось прорычать в динамик: «Мать твою, ты кого ждешь в такое позднее время, сантехника или мальчика по вызову?» Дверь распахнулась, и мы стали подниматься на этаж в непривычно чистеньком лифте. Там даже зеркало во всю стену присутствовало. Ирина не упустила возможности прихорошиться, пригладив лохмы выбившихся из-под заколки волос.

В богатой квартире нас ждали двое: молодая женщина лет 20-22 и мужчина лет сорока – отец захворавшего. По комнате были разбросаны детские вещи. Женщина с заплаканным и испуганным лицом сидела в кресле, а мужик стоял возле кровати с ребенком в какой-то неестественно-напряженной позе. С первого взгляда было ясно – вызов необычный. Мелкий как-то странно себя вел: словно не замечая нас, озирался кругом, махал руками, коротко вскрикивал и дико вращал глазами словно ожившая кукла. Лицо мальчугана выражало неописуемый ужас, словно он увидел в окне какое-то чудовище.

Ирина начала раскладывать свои причиндалы, я занялся делом.

— Что случилось? — спросил я, присев возле и внимательно смотря на пацана.

— Да он вот уже с обеда как-то странно ведет себя, — начал отец. – От кого-то убегает, кого-то убрать просит, в туалете закрылся, думали, что дверь ломать придется, кричит, ссытся под себя. Мы ему успокоительного дали, жена какую-то таблетку синюю дала – не помогает. Я его уже задолбался ловить, то и дело убегает. Все, уже не знаем, что думать. Доктор, что с ним? Может, отравился чем?

— Э-эй, давай знакомится! Как тебя зовут? – улыбнувшись елико возможно ласково, обратился я к мальчику.

— И-и-игорь – проблеял мальчишка, тупо глядя на меня.

— У тебя что болит, Игорек?

— Ничего… мне страшно… уберите его…

— Кого убрать?

— Его…

— А кто это он? Где он? Ну-ка покажи, щас я его.

Вместо ответа мальчишка вдруг рванулся с кровати, отец его перехватил и снова усадил на место.

— Вот он… — дико завизжал мальчик, — Он большой… он с зубами. Уйди-и-и-и! – в сторону Ирины полетела подушка. Ирка уклонилась и, приготовив все, что надо, встала в позе ожидания моей команды.

— Кто он, сынок? – заплакала баба, — Да скажи же, кто это? Вот так он с обеда! – разрыдалась она навзрыд, — Ну сделайте же что-нибудь, хоть какой-то укол! Ы-ы-ы-ы-ы….

Не обращая внимания на мать, я продолжал расспросы:

— Игорь, а сколько тебе лет? Как твою маму зовут? А папу? А в какой садик ты ходишь? Как твоего друга зовут? А во что играть любишь? А сейчас что – день или ночь? Завтра пойдешь в садик?

Пацан на все вопросы отвечал правильно и адекватно. Успокаиваясь на пару минут, он вдруг снова вскрикивал и швырял в какого-то «его» все, что попадалось под руку. Пару раз пытался бежать, но отец его ловил. Описать чудище ребенок так и не смог: кроме того, что «он страшный, с зубами и большой» я ничего не добился. Я велел пацана раздеть. Кожа была розовой, влажной, скользкой, пульс частил. Нам удалось измерить температуру, которая оказалась 37 с чем-то, уже не помню. Но признаков инфекционного заболевания не было.

В свое время я хотел быть психиатром, но обстоятельства поменялись и я стал хирургом. Тем не менее психиатрия мне до сих пор нравится и изучал я ее добросовестно. Поэтому диагноз в силу очевидности клинической картины не вызывал сомнений. Такое не редкость у личностей определенного социального слоя. Но чтобы этот был пятилетний ребенок…

— А как он у вас спал в последнее время? – спросил я.

— Плохо. Вот уже третий день не спит, — сказал отец. Мать знай себе рыдала. – Да это он всегда так. Решили от сока отучать, а вот не надо было.

— От какого такого сока? – насторожился я, внутренне торжествуя: ай да я, каков диагност! Все было ясно.

Мужик вдруг растерял свою уверенность и начал мямлить:

— Да этого… мы сок делаем из винограда на даче… он у нас стоит… Игорь его любит… всегда с ним спит… вот…

— Виноградный сок, говорите? А он у вас есть сейчас?

— Есть немного… Что, думаете, отравился соком?

— Я пока ничего не думаю. Сока мне принестие, я посмотрю, что он пил.

Мужик, пожав плечами, метнулся на кухню и принес полкружки мутной жидкости, от которой явно пахнуло спиртом. Мама продолжала реветь белугой на своем кресле.

— Вот это он у вас пил?

— Ну да. А что особенного? Это всего лишь перебродивший сок, что тут вредного. Мы и сами его пьем и ничего… Он так хорошо спит после него.

Мне захотелось со всего маху двинуть мужику по морде. И бабе добавить.

— И вы что, каждый раз его поили вот этим перед сном? Сколько же лет подряд?

— Ну сколько-сколько… как его собака укусила… да, Люся? – обратился он к жене.

— Да-а-а – прогундела баба сквозь сопли и слезы – Он пугался, плохо спал, мама моя посоветовала и он хорошо спать начал.

— Вы что, в самом деле ничего не понимаете? – я уже едва сдерживался. Ладно, если бы это было булгаковское село Никольское с его «тьмой египетской», но XXI век, областной город… Ну можно еще понять тупорылая молодуха без малейших признаков мозга, но отец старше меня, явно не олигофрен, и тут такое…

— Да вы можете сказать, что с ним такое? Мы вас зачем позвали, чтобы вы нам лекции читали? – вдруг начал «поднимать гребень» папаша.

— Хотите знать? Отвечу. Острый алкогольный психоз – вот что. Вам стало легче?

Вы видели когда-нибудь, как у человека отвисает челюсть?

— Как-аак-аак-ак вы сказали? – мужик охренел настолько, что забыл следить за сыном, который в очередной раз рванулся с кровати. – Эт-то ка-ак?

— Вот та-ак! – в тон ему ответил я. – Вы его поили перебродившим соком! По сути вы его поили спиртным. Вот поэтому он у вас и спал так хорошо! Он у вас элементарно пьяный был. Вам по фигу, вы взрослые люди, а ему много ли надо? Я теперь даже не представляю, что там в его организме творится. Вы же его травили, черт вас возьми! Сколько вы его поили этой гадостью? Месяц, год, два? Да отвечайте же, черт вас раздери! – рявкнул я, видя, что отец впадает в состояние полной прострации. Неужели он в самом деле этого не знал? Похоже на то – вряд ли люди так притворяться умеют.

— Год уже… нет, меньше… месяцев восемь… — и тут, словно неделю тренировался, подскочил к жене и заорал: — Я твою матушку-суку урою! Сына сгубила, коза! Да я ее вышвырну из квартиры, бомжевать будет! А ты какого х**, овца ты е**ная, ее все слушаешь, как малая соплявка?

«А ты чем в это время занимался, ***? Или настолько тупой, что не знал?» — захотелось спросить мне.

— Не сметь так про мою маму! – взвилась баба, и мы с Ирой около пяти минут вынуждены были лицезреть семейный скандал со всеми сопутствующими ему атрибутами: каленый боцманский мат, летающие подушки, женский визг. Даже мальчишка и тот присмирел. До рукоприкладства не дошло: супруги вспомнили, что они не одни.

— Что будем делать? – красный как задница макаки мужик, отпихнув жену, воззрился на меня.

— Ну чего-чего, — произнес я, сообразив, что пора смываться. – Поедем в больницу, его теперь надо долго лечить и обследовать, неизвестно, что там этот ваш «сок» с его организмом сделал.

— Нет, мы никуда не поедем! – мужик решительно замотал головой. – Сделай ему укол какой-нибудь (он перешел на «ты»), а дальше мы как-нибудь уж сами. Скажи, что делать надо. Да, напиши там какую-нибудь простуду, не пиши этого, а то нас по судам затаскают.

«Вот-вот, дорогой, я это как раз и сделаю! — злорадно подумал я. – Как раз такое и напишу!»

Минут пять я объяснял, чем они рискуют и что тут требуется стационарная помощь. От мамаши, размазывающей сопли по морде где-то в углу, толку не было. А отец ни в какую. Бился я, бился, но в конце концов, плюнув, сказал, что вызову психиатрическую бригаду и пусть они уже решают. А я, мол, не имею права ничего назначать, я не того профиля врач (и это чистейшая правда), мы ж не знали, что у вас тут такое случилось. На визит «кровельщиков» (на нашем слэнге так называются психиатры) папаша нехотя согласился. Мы сделали соответствующую инъекцию и проторчали возле больного битых полчаса, пока не приехали специалисты по ремонту поехавших крыш…

Не стоит думать, что я перевалил ответственность на коллег. Так велит должностная инструкция – во всех подобных случаях судьбу пациента должны решать психиатры, какого бы он возраста не был. У них есть свои приказы и распоряжения, руководствуясь которыми ребенка разрешено везти в стационар без согласия родителей. Какие именно – не моего ума дело.

Обратно мы ехали с чувством утомления и какой-то злобы на весь род людской. Недаром из каждого утюга вещают о стремительном отупении и обыдлении народа. Но я никак не думал, что настолько и за такой короткий срок.

А ведь еще не вечер...