Сумбурнопост. Немного о грустном.

Беременные и впечатлительные, не читайте.
У меня есть бабушка. Бабаня. Сколько себя помню, помню и ее. В этом году ей 80 стукануло. А у нее есть две сестры. Баба Зина и баба Рая. Баба Рая не дотянула до 90 полгодика.
Трудная у нее жизнь. Но она прожила ее достойно. Не хорошо, нет. Достойно. Было у нее два сына. Первого — Володю, похоронила баба Рая, когда тому 20 не было. Потом и мужа похоронила. Старший — Юра, хорошим был парнем, но слабовольным. И всех ее мужчин губила водка.
Дядю Юру я помню, когда он еще был красивым синеглазым мужиком, улыбчивым и шустрым. Часто он помогал маме после смерти папы по деревенскому хозяйству. Где забор починить, где теленка зарезать. Помогал за пресловутую бутылку. С ним же таскалась его жена. Шурочка. Ей тоже полагалась бутылка. Вместе пили, вместе спивались. И как-то сами и не заметили как из типичной деревенской семьи превратились в семью маргинальную. И дети у них такие же выросли.
Когда мне было 22, они начали спаивать нашу бабушку. А та и рада. Выгоняла Шурочку я за шкирку. А полутрезвому дяде Юре сказала — в дом приходи один и трезвый, а пить здесь не позволю. Больше с того времени и не приходили.
Ты не обижайся на нас, Светочка — сказал он мне тогда — вывернула жизнь не туда. Может и сам вывернул. А обратно то и не выворачивается.
Он умер от цирроза в 55.
Баба Рая потеряла последнего сына. На внуков смотрела с надеждой. Света, Толик и Сережа. Из троих Сережа только вырвался из заколдованного пьяного круга. Из троих он один — синеглазый и красивый. Но озлобленный. И за пьяное детство. И за мать, за которую стыдно. И за брата, сидевшего трижды. И за сестру, которая в 40 выглядит на 60… Сережка стал равнодушным. И про бабу Раю вспоминал редко. Звонил по праздникам, поздравить разве что…
А она стала жить с другим мужиком. Хотя бы штаны в шкафу висят — все спокойнее — говорила она. Дядя Толя тоже пил. И кричал. И ругался. И последние нервы выматывал до последнего дня.
А все равно, изверг, родной — вздыхала баба Рая.
Год назад она стала тяжело болеть. Задыхаться и кашлять. Старость. Обыкновенная старость.
А дядя Толя кричал — притворяешься, старая симулянтка.
За этот год мы постоянно ездили к ней. И я, и мама, и бабушка звали жить к нам. Увозили лечить. Лекарства возили. Я ей прямо говорила — поехали к нам, ну хоть помрешь спокойно. Дядя Толя ей даже пить не приносил, когда у нее сил не было. Не могу, говорит, дом оставить. Вот помру у вас, а он все пропьет, как потом возвращаться то. Так и не поехала.
Умерла баба Рая. Дома. Наверное так она и хотела. Дядя Толя не сразу заметил. Заметила соседка, она же и позвонила нам.
Когда мы приехали, она уже остыла. Дома холод. А она так и лежит на подушках и рот открыт. А он ржет — досимулировалась.
Но проводили мы ее хорошо. Поминки организовали у нас. Мама и тетя готовили. Мы с сестрой на уборке и на разносе. Брат двор расчистил.
На похоронах Шурочка кидалась на гроб с воплями — мама, прости меня за все. И целовала в открытый рот и пожелтевший заостренный нос.
Бабушки наши — сестры, которые ездили к ней каждую неделю, тихо плакали в платки.
Мы с сестрой смотрели на Шурочку и было мерзко.
— Свет, а можно я не буду баб Раю целовать?
Мне совершенно не к месту стало смешно. Вспомнила, как месяца два назад баба Рая пошутила.
— В гробу нечего меня облизывать. Со мной живой то не особливо приятно целоваться.
— Можно — говорю — она не обидится.
Хорошая она была. И пироги у нее самые румяные были, и огородница знатная. Какая б засуха не была — у нее огурцы на грядке, как солдаты — один к одному. А яблоки. Мешок баб Раиных яблок к августу — это святое. Наливные, сочные и сладкие.
Вокруг мартовская метель, а я все эти яблоки вижу.
Лежат они рядом теперь — Дядя Юра, еще синеглазый и улыбчивый. И баба Рая, с глубокими морщинками и теплым взглядом.
Пусть там ей будет легче, чем было здесь.