Итак, август 1991. Все, что я помню, это то, что бабушка с дедушкой удрученно качали головами, слушая по радио новости. Меня, четырехлетнюю, это все не касалось пока, я гоняла на стареньком трехколесном велике, доставшимся от двоюродных сестер, с соседскими мальчишками, Ромкой и Димкой, наперегонки, ходила гладить к соседу напротив лошадку Зорьку, немного шкодила и получала тряпкой по попе от мамы, скучала по отцу и ездила кататься на мопеде с братом. Меня все любили — и друзья по играм, и соседи, и родные, я была смышленым и веселым карапузом. Моя первая жизнь была все также беззаботна.
А над моими родными постепенно стали сгущаться тучи… Надо сказать, что бабушка с дедушкой мои были ооочень сложными людьми. Я их не виню, все же, им пришлось несладко в жизни — голод, война, послевоенная разруха… Последние годы перед нашим приездом они жили по разным домам — бабушка в доме, а дед в том же дворе во времяночке. Бабушка готовила деду, стирала, убирала, но они между собой не разговаривали при этом. Совсем. Первое время после нашего приезда все уживались довольно неплохо. Мама вышла на работу на завод (ей нужно было доработать определенное количество лет на вредном производстве, чтобы ей засчитался ее «северный» стаж), брат пошел в местную школу в 9 класс, бабушка с дедушкой нянчили меня со всей любовью, на которую только были способны.
Потом приехал отец. И начались сложности. Во-первых, мы наверное уже слегка надоели привыкшим к одинокой и размеренной жизни старикам. Во-вторых, каждый из них стал тянуть нашу семью на свою сторону — бабушка жаловалась, какой плохой дед, а дед в свою очередь хаял бабушку. В-третьих, им не понравилось, что отец развел довольно бурную деятельность на их подворье, хотя еще до переезда было оговорено, что мы будем строить баню и коровник, арендовать землю и разводить скот — это виделось моим родителям единственным способом выжить в изменившихся условиях. В итоге, бабушка зимой буквально выгнала нас во времянку — всех четверых, приняв деда обратно в дом. Я помню, как переносили вещи, спешно клеили обои, о чем-то ругались… Отец не нашел себе работу по специальности в поселке (а был он к слову в свое время классным каменщиком) и устроился кочегаром в училище.
Шло время. Мама забеременела и вышла в декрет. Завели корову, арендовали землю, как и планировали. Я только сейчас понимаю, как тогда несладко приходилось бедной моей маме — в домишке без условий и стиральной машины накормить и обстирать всю семью, успеть все в огороде, управиться с коровой, свиньями, курами, утками, успеть уделить внимание детям, что-то сшить и связать будущему малышу, потому что покупать было не на что, отцовской зарплаты едва хватало на жизнь — и все это с пузом, отеками, варикозом… Очень помогали, конечно, брат с отцом, я была уже способна держать в руках утюг, веник и тряпку, но основная нагрузка, как водится, всегда ложится на маму… Бабушка, в очередной раз поскандалив с моими родителями, собралась и уехала в Литву к младшей дочери на 1,5 года.
Люба родилась в июле 1993 года. Отец, когда узнал, что у него снова дочь, поначалу отказался забирать их из роддома. Но ничего другого ему не оставалось. И маленький голубоглазый пупс с очень серьезным взглядом поселился с нами. На полгода раньше в далеком Усть-Илимске Таня родила Максимку. На фотках, что она прислала был какой-то страшненький червячок с большой головой. А эта ляля была очень даже симпатичной, и я выбрала ей самое красивое имя, которое тогда знала — Любаша. Родители согласились.
Присматривать за сестрёнкой досталось мне и Лешке, по крайней мере днем. Лялька наша перепутала день и ночь, упахавшаяся с огородами и коровой за день мама по ночам агукала с ней, а если та ненадолго засыпала, бежала стирать… Когда она спала, я не знаю...
Переезд, такой холодный прием настойчиво звавших переезжать бабушки и деда, отсутствие нормальной работы, безденежье, физические перегрузки, постоянные наши болезни — то мои, то сестры, то обеих сразу, видимо тогда сломали родителей. Отца особенно. Он и без того был эмоционально холоден, а теперь замкнулся и закрылся, будто в панцире — ни улыбки, ни ласкового слова… От матери я тоже видела теперь мало ласки. Любе немного перепадало тепла от обоих, но только на нее видимо их и хватало. А мне доставались только придирки, окрики, тряпкой по попе от мамы, и ремня от отца и деда за каждую провинность.
Однажды, на пасху, когда мне было 7, а сестренке не исполнилось еще и года, мы шли из церкви: мама, брат, я и Люба в коляске. Знакомые и родственники, встречавшие нас, все как один, восклицали, какая же хорошенькая ляля, угощали ее печенюшками, улыбались… А я стояла рядом в самом своем нарядном платье, но никто не обращал на меня внимания… Я больше не была щекастым рыжим карапузом, удивлявшим всех своим умением читать и стихами наизусть. Я была тощей болезненной семилеткой, угловатой, беззубой, не вызывавшей умиления окружающих, а родителей я еще и раздражала — маленький диктатор, которого они поначалу так лелеяли во мне, никуда не делся и исчезать по мановению волшебной палочки не хотел, я не становилась удобной и тихой, как им хотелось, а напротив, в ответ на наказания шкодила еще сильнее, огрызалась и обзывалась, за что получала повторно.
Моя первая беззаботная жизнь была окончена.
я думала вы про другие жизни пишете.