История перед сном 1. "Блаженная"

Глаша была блаженной. У таких людей возраст трудно определить. Нельзя сказать наверняка сколько им лет — тридцать-сорок, а может уже и все шестьдесят. Время почти не отражается на их лицах, протекая сквозь них. Но мне, в мои восемь лет, Глаша казалась глубокой старухой.

Закутанная в тряпье она постучалась к нам в дом в том, далеком уже, январе семьдесят третьего года. Я был дома один и не слишком понял, что она невнятно бормотала, разобрал лишь то, что она зашла в гости к моей бабушке Марине Васильевне. Она села на табуретку у двери и с любопытством смотрела на меня. Я тем временем, как радушный хозяин, поставил чайник на плитку, вытащил из буфета варенье, из холодильника — масло, криво-косо нарезал хлеб. Пригласил за стол. Она присела, не раздеваясь, лишь сняв шапчонку и уличную обувь – старые, растоптанные бесформенные чуни, и я с ужасом заметил, что на грязных босых ногах не хватает пальцев. А те пальцы, что оставались, торчали розовыми култышками без ногтей.

Чайник засвистел, я поставил его на стол и налил ей чаю в большую кружку. Она взяла кусок хлеба, не торопясь, с наслаждением стала пить горячий чай, закусывая его хлебом. Когда кружка опустела, она подозвала меня к себе, погладила по вихрастой макушке. Полезла за пазуху, вынула какую то несвежую тряпицу и, развернув, достала из нее кусочек сахара, грязновато-серый, с налипшим к нему сором — какими-то нитками, кусочками махорки. Я вежливо отказался от угощения. Не обидевшись, Глаша так же аккуратно завернула его в тряпицу и убрала.

Пересела к печке, что-то бубнила негромко про себя, приоткрыв печную дверцу, кутаясь в свои обноски. Мне стало скучно, и я ушел в другую комнату, стал листать какую-то книжку. Как она ушла, честно сказать и не заметил. Видел я ее тогда в первый и в последний раз в жизни. Вечером рассказал бабушке о странной гостье и получил крепкий сухой подзатыльник.

— За что? — возмутился я, – Принял гостью, сидел с ней за столом. А то, что ушла, так не моя же вина.

— За то, что не взял сахар, — ответила бабушка и, помолчав, рассказала мне историю Глаши.

Во время войны вся семья ее умерла от голода. Такое в наших краях бывало редко, в деревнях всегда были крепкие связи — всегда последним с соседом поделятся. Но они жили на дальнем хуторе, куда зимой было трудно добраться. Когда весной приехали родичи, то нашли только пять могилок и Глашу. Она всех и похоронила.

Как смогла хрупкая женщина выдолбить могилы в мерзлой земле, осталось загадкой. Вот тогда она умом и тронулась. Ушла и всю оставшуюся жизнь не останавливалась нигде больше чем на одну ночь. Люди заметили, что она не видит разницы между знакомыми и незнакомыми, родными и чужими.

Но вот что интересно, поговаривали, что она заходит только в те дома, где живут хорошие люди. Не постучится в богатый дом, где живет начальство, а все больше по скромным избам, но куда заходила — там обязательно после ее визита людям не то, чтобы счастье приваливало, но вот болезни и плохие вести с тех пор эту семью обходили стороной. Уж как ее зазывали в разные места, однако куда пойти и к кому зайти она решала всегда сама. Ходила всегда в жутких обносках, пытались люди ее одеть, но она всегда отказывалась и если брала, то самые негодящие вещи.

Однажды встретил ее зимой по дороге, начальник райпотребсоюза. Вспомнив наставления жены и тещи, привез ее к себе, несмотря на протесты. Она ни есть, ни пить в том доме не стала. Чуть ли не силой отобрали у нее хозяева старые вещи, надели приличное пальто, шапку и унты. Она ушла тут же, не задерживаясь. Выйдя со двора, все сняла и как была, босой пошла по снегу. Тогда и поморозила ноги.

Кусочки сахара, завернутые в платочек, она носила с собой всегда. Вот только угощала ими крайне редко, брали сахар у нее всегда с благодарностью, вроде как благословление было. Делиться тем кусочком было нельзя, кому дали – тот и должен съесть.

Через два года бабушка со мной отправилась в дальнее село к родственникам, что бывало нередко. Сначала долго ехали на автобусе, а потом шли по дороге, пока нас не подхватила попутка. Приехали уже затемно. Попив чаю, стали укладываться спать. Бабушку устроили на кровати, а меня с каким-то мальчишкой, уложили прямо на столе. Столы в деревнях были большие. На полу никто не спал, да и холодно было внизу. Засыпая, слушал разговор бабушки со старушкой, двоюродной сестрой моего деда.

Разговор зашел о Глаше, умерла она год назад. Замерзла прямо на обочине у дороги, по которой шла, присела отдохнуть, да так и не встала. Нашли ее на следующее утро. Лицо у нее было спокойное, даже словно улыбалась. Родственница сокрушалась, что юродивых больше нет и не будет.

До Глаши был старик – Проня, его все боялись, ругался страшно, проклясть мог. Еще раньше – Лизавета-убогая, добрая душа. До нее — одноглазая Акулина. Сколько помнит – всегда были юродивые, а вот сейчас перевелись. Не к добру это. Так и заснул под старушечьи причитания.

Когда много лет спустя, летом 97 года я приехал домой, бабушка уже умирала. Последние дни мы постоянно дежурили у нее в больнице. Рак легких. Как все женщины у нас, пережившие войну, она много курила – все больше «Беломор». Сигареты с фильтром воспринимала как баловство. Бабушка похудела страшно, она и раньше была сухощавой, но во что она превратилась – пугало, кожа да кости.

По-прежнему не могла без курева. Зажигала папиросу, делала затяжку и начинала задыхаться. Несмотря на протесты врачей, я курил у нее в палате папиросы, чтобы она могла хотя бы вдохнуть немного табачного дыма. Сознание у бабушки туманилась, силы уходили, постепенно восприятие мира сужалось. Она перестала узнавать знакомых, потом родственников, остались только ее дети — моя мама и дядя. Даже нас, своих внуков она уже почти не узнавала. Зато стала жаловаться, что в палате много людей, они толпятся и не уходят, не дают спать. Кого-то она признавала, с кем-то говорила. Сердилась, что не приходит муж. Нет, она помнила, что он погиб сорок с лишним лет назад, но если к ней приходят давно умершие люди, то почему не приходит он?

В тот вечер 12 августа я был у нее в палате. Скоро должна была приехать мама, сменить меня. Вдруг бабушка попыталась привстать и почти внятно сказала: – «Здравствуй, Глаша, как хорошо, что ты пришла». В тот момент я даже не понял, с кем она здоровалась. «Проходи, присаживайся, прости, чая у меня нет». Потек разговор, бабушка вслушивалась в тишину, что-то отвечала еле слышно. Потом заснула впервые за несколько дней, не задремала беспокойно, а именно заснула. Дыхание было тяжелым, но спокойным.

Ночью позвонила мама: — «Бабушка ушла, так и не проснувшись». Тут же помчался в больницу. Там была обычная суета, как бывает в таких случаях.

Собравшись уже уходить из палаты, обратил внимание — на прикроватной тумбочке лежала серая пыльная тряпица.

Развернул ее. И увидел пожелтевший от времени кусочек сахара…