Зачем на самом деле нужна школа и почему необходима государственная монополия на образование?
Представим себе на минуту, что некоторое государство полностью взяло на себя заботу о стрижке волос на головах своих граждан и ввело в обязательном порядке всеобщее и бесплатное парикмахерское обслуживание населения. Специальное министерство парикмахерских дел в тесном сотрудничестве с учеными разработало единую стандартную прическу, которая в наибольшей степени отвечает потребностям общества. Каждый гражданин закреплен за определенным государственным пунктом стрижки, куда он обязан регулярно являться для укорочения и укладки волос в соответствии с принятым стандартом.
За оказанную услугу клиент расплачивается не напрямую, а опосредованно — через государство, которое сперва забирает у него деньги в виде специального пострижного налога и потом расходует их, во-первых, на содержание разветвленного аппарата соответствующего министерства, а во-вторых, на научные исследования, проводимые в институтах Академии парикмахерских наук. Остатки средств идут на оборудование пунктов стрижки и зарплату рядовых работников.
Раз в три года парикмахеры проходят государственную аттестацию, и потому считается, что каждый из них работает не иначе, как на высочайшем профессиональном уровне. Мнение клиентов о качестве получаемых услуг никак не учитывается и никакой роли не играет. Отзыв же парикмахера о клиенте, напротив, обязательно оформляется в виде отметки и заносится в специальный журнал учета. Если работать с клиентом удобно и утвержденная министерством прическа ему более или менее к лицу, то он получает отметку «хорошо» или «отлично». Если, наоборот, клиент попадается трудным, а стандартная прическа его скорее уродует, то ему выставляется отметка «посредственно» или «неудовлетворительно».
Не надо быть профессором обществознания, чтобы понимать, к чему ведет подобная организация парикмахерского дела. Какие бы светлые умы не сидели в Академии парикмахерских наук, сколько бы практических работников ни обладало квалификацией парикмахеров-визажистов высшей категории, на выходе мы неизменно будем иметь топорные стрижки армейского образца по цене изысканных модельных причесок. О такой мелочи, как повальная склонность парикмахеров к хамству, можно и не упоминать.
Почему же система школьного образования устроена именно так? И это — не только в России, где подобный порядок вещей можно было бы объявить пережитком коммунистической идеологии. Точно так же дела обстоят в странах, не отягощенных коммунистическим менталитетом, — например, в Западной Европе и США. Ведь в наши дни уже ни для кого не секрет, что монопольное государственное управление в принципе не может обеспечить такого высокого качества и эффективности, которое достигается в условиях свободной конкуренции частных предпринимателей.
Для ответа на этот вопрос следует принять во внимание, что существует вообще-то немало отраслей человеческой деятельности, где государственный контроль настолько важен, что ради него приходится мириться со сквернейшим качеством и полнейшей неэффективностью. В первую очередь он необходим в общественных структурах, предназначенных для ограничения свобод, для принуждения и насилия — таких, как паспортно-визовые службы, налоговые органы, таможня, армия, полиция, суды и тюрьмы. В этом же ряду, очевидно, находятся и школы.
Обязательность образования с неизбежностью означает, что школа, по своей внутренней сути, является насильственным учреждением, куда ходят не по доброй воле. Чтобы нельзя было отказаться от услуг, навязываемых в принудительном порядке, они непременно должны быть бесплатными — в том смысле, что оплата производится не напрямую и не добровольно, а опосредованно, в виде налогов. Обязательность, насильственность и бесплатность образования уже сами по себе являются веским основанием для того, чтобы установить государственную монополию на образовательные услуги, но главная причина заключается всё же не в этом.
На самом деле обществу вовсе не нужно, чтобы поголовно всё население было хорошо и разносторонне образовано. Как раз наоборот, мы наблюдаем такой острый дефицит неквалифицированной рабочей силы, что его приходится покрывать за счет массового притока мигрантов, которые подчас не умеют не только читать-писать — но даже говорить на русском языке. В то же самое время многие образованнейшие интеллектуалы вынуждены уезжать из страны и скитаться по всему миру в поисках подходящего трудоустройства.
Расхожие разговоры о том, что для обслуживания современных высоких технологий требуется повышенный уровень образования, являются не более, чем демагогией. В действительности, компьютеризация и другие чудеса техники настолько облегчают труд, что там, где мастерство и опыт были раньше незаменимы, теперь достаточно иной раз лишь следовать простой инструкции по нажатию кнопок. И это касается не только серийного производства, но в значительной мере и творческой деятельности. В наши дни, благодаря достижениям научно-технического прогресса, невежды могут писать книги, тупицы — защищать диссертации, а безголосые певцы — собирать на свои концерты полные стадионы фанатов.
Если бы общество и вправду нуждалось в высокой образованности масс, то образование было бы, конечно, уже давно переведено в сферу частной инициативы. Креативные учителя-частники, довольствуясь и десятой долей от нынешнего бюджета школьной системы, моментально бы разработали технологии обучения, которые не позволили бы пропасть ни одному таланту, не дали бы угаснуть ни одной способности. Всё население состояло бы сплошь из академиков, президентов, топ-менеджеров, генеральных конструкторов, народных поэтов и заслуженных артистов. Непонятно только, кто бы стал класть кирпичи, стучать отбойным молотком и выполнять на плацу команды «равняйсь! — смирно!».
Разумеется, государство должно держать народное образование под контролем, сохраняя его на приемлемо низком уровне. Неэффективность централизованного управления приходится здесь очень кстати. Благодаря этой неэффективности, «избыточные» способности подавляющего большинства граждан остаются неразвитыми, и перепроизводство талантов обществу не грозит.
Очевидно, что школьное образование должно быть всеобщим и обязательным — потому что нельзя найти более благовидного предлога для того, чтобы согнать всех детей в одно место под присмотр компетентного взрослого. Ведь иначе они будут маяться от безделья, набираться вредных идей, сбиваться в бандитские банды и бродить большими ватагами по улицам, устраивая грабежи и погромы. С тех пор как детский производительный труд стал запрещен законом, годы детства сделались в каком-то смысле лишними годами жизни, а дети — лишними членами общества, которых, тем не менее, надо куда-то деть и чем-то занять. Понятно, что деть их лучше всего в школу, а занять — учебой, причем начиная именно с того возраста, когда они становятся мало-мальски способны к общественно полезной деятельности, и вплоть до совершеннолетия.
В соответствии с этой логикой работает и государственная машина управления: вначале на высшем уровне принимается решение о том, сколько лет дети должны ходить в школу, а затем эксперты разрабатывают школьную программу, призванную плотно заполнить весь этот промежуток времени. Если бы логика была обратной, то и управленческая машина двигалась бы в противоположном направлении: сперва эксперты, пользуясь научными методами, устанавливали бы объем знаний и навыков, необходимых каждому гражданину для полноценного существования, а уже потом специалисты в области дидактики рассчитывали бы, какое время потребуется ребенку для усвоения этого объема. Так это, однако, не делается.
Для полноты общей картины осталось ответить на вопрос: почему, собственно, детский труд в цивилизованных странах попал под запрет? На протяжении почти всей истории человечества дети активно помогали взрослым в производстве различных благ, учась тем самым взрослой жизни; и только в последние сто лет было решено, что такая помощь и такая учеба — это очень плохо. Как же так получилось, что помогать стало вообще нельзя, а учиться можно только в школе, изолированной от производства, и только у школьных учителей, которые сами ничего не умеют производить?
Примечательно, что первейший поборник прав трудящихся Карл Маркс полагал, что хорошее образование неотделимо от рабочего места. В «Критике Готской программы» он писал:
Вводить полный запрет на детский труд было бы реакционно, так как, при ограничении рабочего времени сообразно с возрастом и при соблюдении других мер защиты детей, раннее совмещение продуктивного труда с учебой является одним из самых мощных средств преобразования современного общества.
Как видим, мнение Карла Маркса по данному вопросу оказалось недостаточно авторитетным.
В принципе, несложно себе представить, как в общих чертах развивался исторический процесс, в результате которого в развитых странах дети были изгнаны с легального рынка рабочей силы. Сто с небольшим лет назад жизнь наемных работников была несравненно тяжелее сегодняшней. Дети трудились наравне со взрослыми, но довольствовались меньшей зарплатой, что, естественно, тянуло за собой вниз и рыночную стоимость всех остальных рабочих рук. Со временем взрослые работники, следуя учению Карла Маркса, объединились в могучие профсоюзы и партии. Они добились для себя значительного улучшения условий труда и потребовали от государства избавить их в законодательном порядке от конкурентов-малолеток, портящих рынок труда демпинговыми ценами. Впрочем, говорить об этом принято в более благообразных выражениях. Всякий детский труд объявлен эксплуатацией, и закон призван уберечь детей не от чего-нибудь, а именно от эксплуатации. Теперь, если ребенок захочет заработать деньги, он может это сделать только в сфере нелегального бизнеса — такого, например, как детская порнография или торговля наркотиками
Между тем запрещение детского труда чрезвычайно благотворно сказалось на эффективности производства. Работодатели, столкнувшись с удорожанием рабочей силы, принялись усиленно искать менее затратные технологические решения, и это в конечном счете породило величайшие научно-технические достижения современности.
Существует солидная экономическая теория, согласно которой нынешние бедные страны потому и являются бедными, что в них всё еще применяется дешевый детский труд. В самом деле, в условиях дешевизны рабочей силы, семья, в которой работают только папа и мама, не может свести концы с концами, и единственная возможность выжить для них заключается в том, чтобы нарожать побольше детей и отправить их как можно раньше на заработки. В результате предложение на рынке труда еще больше возрастает, рабочие руки еще больше дешевеют, и таким образом возникает порочный круг бедности.
В настоящее время многие бедные страны, проникнувшись этой теорией, при поддержке международной общественности рьяно взялись за искоренение у себя детского труда. Тут мало принять запретительные законы, — нужно еще обязательно проконтролировать их выполнение. Практика показывает, что наладить сколь-нибудь действенный контроль за времяпрепровождением детей никак не удается, пока не введено обязательное школьное образование. Действительно, гораздо проще убедиться, что ребенок присутствует в школе, чем удостовериться, что он не занят какой-нибудь полезной работой где-нибудь в другом месте. Поэтому обязательное образование считается важнейшим средством борьбы с бедностью. Содержание школьной программы и качество преподавания не играют абсолютно никакой роли. Главное, чтобы учеба продолжалась достаточно долго. Выпускники ни в коем случае не должны быть моложе того возраста, когда можно легально устроиться на работу.
Всё это, конечно, преподносится как большая забота о детях. Ребенка наделяют правами и неусыпно следят за тем, чтобы он этими правами непременно воспользовался. В результате такой заботы право на образование становится неотличимо от обязанности посещать школу, а право не работать равносильно запрету зарабатывать деньги. Когда десятилетний мальчик пасет овец на горных лугах — это, по современным понятиям, означает бессовестную эксплуатацию, а когда того же мальчика насильно усаживают за школьную парту, где он не может без разрешения учителя ни шагу ступить, ни слова сказать, — это называется счастливым детством.
