Вспомнилось… Нас четверо в палате 5-го киевского роддома. Трое, включая меня, «сохраняемся» (2-3 месяца до родов), а четвёртая — уже вот-вот родит. Ёлки, я даже не помню, как её по-настоящему звали. Мы называли её Каспером — маленьким привидением. В ней было полтора метра роста, огромный, просто нереально огромный живот (многоводие), и она бродила по ночам коридорами с распущенными волосами в белой ночной сорочке с оборочками (на несколько размеров больше её собственного, пугая медсестёр. 17 летняя голубоглазая, курносая девчонка, «залетевшая» по неопытности от благородного ботаника Яши, которые по три раза в день бегал к милой с пакетами. Все мы ждали первенцев, и, разумеется, бесконечно перетирали прочитанное, увиденное, услышанное, пытаясь догадаться — как это всё на самом деле будет? Каждая из нас, поглаживая животик, рисовала себе картинки из рекламных проспектов «Хаггис: счастливое материнство». Нам казалось — настанет тот самый день Х, ребёнок родится — и всё случится само собой — мир изменится, и осознание себя МАМОЙ свалится с небес в одну секунду. и навсегда. Потом Каспер рожала. Мы трясли медсестру, выпытывая рост/вес/процесс, и нетерпеливо вышагивали по коридору, дожидаясь возможности пробраться к ней в родильное отделение. У окна в накидке и бахилах в предобморочном состоянии переминался с ноги на ногу Яша. Мы ходили к ней все три дня до выписки. И всегда она была печальной и растерянной. И как-то виновато отводила глаза, когда мы с восторгом *** сентиментальных романов пытались узнать о её «офигенных ощущениях материнства». А на третий день она забилась в истерике и прокричала: — Понимаете, я НИЧЕГО не чувствую! НИ-ЧЕ-ГО! Он ( рука махнула в сторону кроватки с малышом) сосёт, а мне — НЕПРИЯТНО! Я чувствую себя сволочью и сукой, и ничего не могу сделать! Он орёт — я злюсь, и всё… И нет никакого там СМЫСЛА ЖИЗНИ, и нет никакого «комка нежности». Я — уродина, я неправильная, я жить не хочу! — кричала она. И снова и снова захлёбывалась рыданиями. Мы вернулись в палату, молчали и пытались не смотреть друг на друга… И, как по сговору, избавились от всех «пособий» по материнству из серии пёстрых журналов «Мой малыш» и умных книжек «Дети от нуля до 3-х». Мы были похожи на детей, которые узнали в Деде Морозе соседа дядю Васю и открыли для себя «прелесть» взрослого мира. Но когда Каспера выписывали, мне довелось стать свидетелем важной для меня самой сцены. На улице в тот день свирепствовал лютый холодный ветер с колючими иголками дождя. И малыша уже «упаковали» в комбинезончики и пуховое детское одеяльце для выхода. Каспер стояла в жарко натопленном холле с этим огромным свёртком, а Яшка пытался получить ту самую «выписку», бумажку, удостоверяющую рождение их дитяти. Ребёнок парился в тысяче одёжек и отчаянно кричал. Справку не давали — то врача для подписи нет на месте, то печать куда-то делась… Яшка неловко мыкался от кабинета к кабинету, Каспер смотрела на него полными слёз глазами и дула в личико измученному, голодному сыну… А потом заплакала. И тихий ботаник Яшка озверел: распахнул дверь сестринской и стал кричать. «Наш сын плачет!» -кричал он. И требовал, буйствовал, колотил в косяки двери. И было как-то предельно ясно, что ему наплевать на великие проблемы, беды и радости целого мира, если его сын — плачет. Если его сыну плохо и неуютно, если его сыну больно — тихий сутулый Яша перевернёт горы, чтобы это исправить и сделать его счастливым и радостным. Даже если ему придётся ради этого тащить на себе двухметрового главврача или позволить сжечь себя заживо. И Каспер застыла соляным столбом с изумлённо приподнятыми бровями, глядя на своего «бесхребетного» Яшу. И потом — с таким же изумлением вглядывалась в личико притихшего сына, словно увидев какое-то немыслимое чудо. И когда она подняла глаза, в глубине зрачков было что-то такое, что я много лет не могла ни объяснить, ни забыть. Как первый сполох какого-то зарождающегося огня. Наверное — той самой любви, которая когда-то, через испытания, боль и тревогу наполнит фразу «Я-МАМА» не формальным, а чувственным, истинным смыслом. ***** Спустя много лет, испытывая на практике огромную палитру чувств, связанных с существованием ребёнка, наблюдая и пытаясь примерить и понять других, я пришла к мысли, что материнство и отцовство не может существовать само по себе, и никакой «голос крови» не станет теми самыми важными каплями, которые капают в нашу душу с каждым ежедневным переживанием, болью, радостью, досадой или гордостью за беззащитную маленькую копию тебя. Капают, наполняя, расширяя настолько, что твоя душа начинает вмещать два, три, четыре мира, видеть глазёнками твоих детей, и именно их присутствие там, внутри тебя, меняет твою жизнь до понимания её счастья, сути и смысла. И тогда ты понимаешь, что слова «сострадание», «сопереживание», «безусловная любовь» — не просто пафосные фразы, придуманные мыслителями. Тогда ты совсем-совсем не можешь вспомнить, как твоя прежняя жизнь «до...» могла тебя казаться полноценной. Ты кажешься себе маленьким самовлюблённым хромоногим уродцем, считающим «Я» — пупом Вселенной, не знавшим огромного прекрасного мира, который открывается с местоимением «мы».
когда папы нет это панимание приходит по другому… и так тяжело было видеть это одно к одному с папашей...