Дочь, ч2

когда я была на 20 недели беременности, моя коллега, а по совместительству, подруга и мать троих детей, за чашкой кофе сказала: «все, Настюха, скоро твоя жизнь изменится и ты вступишь в клуб постоянно волнующихся...» На мой вопрос «Это как?» она пояснила, что как только впервые увидишь своего ребенка, твоя жизнь начнет вертеться вокруг него, ты навсегда забудешь слово «я» и всегда, до конца своих дней будешь переживать за этого человечка: сыт ли, здоров, весел, где, как, почему, с кем и т.д. Тогда я посмеялась — я была весьма жесткая и независимая и появление детей в моей жизни я никак не связывала с изменением своих принципов и законов…

Реанимация была битком — в день моих родов было слишком много сложных рожениц. По соседству лежала девочка с ПКС, у ее малыша не раскрылись легкие, это ее второй ребенок, к ней приходили из детского отделения и рассказывали ситуацию. Помню, как она звонила мужу и все пересказывала, так спокойно, ровно, без эмоций. Потом мы с ней делились впечатлениями о хирургах и о пребывании тут, даже смеялись. С моей дочкой все было хорошо и реанимационная медсестра обещала, что как только я встану с кровати — меня тут же переведут в палату и отдадут моего ребенка. Но ночь я должна была провести в реанимации, поспать. Я просыпалась каждый час и смотрела на часы. Каждый час кого то привозили и клали рядом, у кого то скакало давление, поднималась температура, кто то тихо постанывал. А я смотрела на часы — в 7 утра нас поднимут и отдадут детей. Дождаться и забрать дочь — вот мой смысл жизни на тот день. Шов болел, но я первая, держась за кушетку, встала. Я первая, кто заглотил жидкую пресную овсянку в чашке и с уверенностью заявила, что готова идти в палату. Я первая покинула реанимацию и даже не просила обезболивающее. В палате я была одна, мне дали два часа на отдых. Спать я не могла, не смотря на то, что пошли третьи сутки без нормального сна. Наконец то, произошла пересменка в детском отделении и за мной пришла медсестра, чтобы посмотреть, как я самостоятельно передвигаюсь и привести в детское за дочерью. Я шла по корридору, голова кружилась, ноги не слушались, но я не подавала виду. Забрать ребенка. Нет, во мне не бурлила нежная материнская любовь, во мне жило волнение и беспокойство, то самое, о котором когда то говорила подруга. В детском отделении было много малышей — ночь была урожайной. Моя черненькая дамочка лежала в одном из боксов, самая большая, ее туго запеленали и она что то там кряхтела. из 10 или даже больше детей свою я узнала сразу. «Горластая у тебя дочь то»- сухо, не отрываясь от какого то журнала, заметила вторая медсестра- «Забирай». Распеленав своего ребенка в палате, сразу переодев в свою, приготовленную дома одежду, я сидела и рассматривала теперь самого дорогого мне человечка. Чернющие брови, волосы, спутавшиеся на затылке, темносиние глаза, маленькие пухленькие ручки, на лбу красное пятно. Дочь. Она больно и с жадностью присасывалась к моей груди, была такая горячая и бархатная, а я сидела и не знала, что же мне с ней теперь делать. На руке — катетер, ей, как и мне, кололи антибиотик из за моей температуры в родах. на такой маленькой ручке — такая большая игла. Дочь. Я никому, даже мужу, не хотела ее показывать, мне, как какой то дикой волчице, хотелось затащить себя и ее в темную, теплую пещеру и сидеть там в тишине. А еще мне безумно хотелось есть, но нас, кесареннных, не кормили. Знаете, что было самым странным? Я давно выбрала имя, но никак не могла назвать своего ребенка, мне казалось, что малыш, крошка, лапочка — это подходит, а взрослое имя, любое — нет. Сашкой, Алей я начала называть дочь спустя месяц, до этого я избегала моментов, где ее нужно было звать по имени. В роддоме я провела 4 дня, усиленно пытаясь вырваться домой. Муж меня забирать категорически не хотел, а я сходила с ума от нахождения в палате, где даже нельзя открыть окно. Со мной вместе лежала еще девочка, тоже сложно родила, но сама, у нее был мальчик, Гриша, тоже крупный, но худенький, по сравнению с моей. На второй день у меня пришло молоко и благодаря сестре, которая по телефону давала четкие указания, я отбрыкалась от детских врачей, уговаривающий подкармливать смесью ребенка и вела чистое гв. Очень хотелось домой. В ночь перед выпиской, я снова не спала, ребенок лежал со мной на кровати, не выпуская грудь изо рта, а я рыдала. просто текли слезы, я даже обьяснить не могла, почему. и я снова смотрела на время, считая часы до того, как я, наконец то выйду из палаты, вдохну свжий воздух и… поем. Внутри я постоянно переживала за ребенка — хорошо ли она поела, так ли я ее взяла, подмыла, одела — холодно, а, может, жарко? Почему она спит? Почему она плачет? Колики… колики пришли вместе с моим молоком и я сходила с ума от того, что никак не могу успокоить ребенка. Но, как человек, привычкой которого было держать все в себе, я молча качала дочь, а ночью рыдала. Помню, как одна мамочка громко кричала на весь корридор «Помогите! Я больше не могу, почему он все время плачет?!» и как ее успокаивали врачи, как забрали ребенка и ее куда то увели. Мне тоже хотелось так кричать, но я молчала, кормила грудью дочь и тихо плакала ночью. Да, я та счастливица, которая привезла с собой из рд послеродовую депрессию, о наличии которой я догадалась уже потом. Не смотря на это все, я с теплотой и замиранием сердца вспоминаю те первые дни. Если бы мне разрешили вернуться назад и заново все это пережить — я бы нераздумывая вернулась, снова бы пережила нашу первую встречу, первое прикладывание к груди, ту первую улыбку моей дочери, когда пришло молоко, разглядывание ее черт лица, таких еще не ясных из за новорожденной отечности. Вспоминая все это, я понимаю — я хочу еще детей, хотя бы только для того, чтобы еще раз это все пережить и прочувствовать. Да, материнство — это невероятно, это те эмоции, которые должна пережить каждая женщина, это то, ради чего мы живем! Д