Да, кидайте в меня помидорами, бейте тапками и подвергайте прочему остракизму. К слову сказать, сейчас, я очень и очень раскаиваюсь в своем дурацком поступке. А тогда… Мне страшно надоело быть беременной. Не спать ночью, отминать себе бока. Пялиться в потолок, книжку или компьютер.Отекать. Задыхаться. Растирать и совать под холодную воду ноги, сводимые судорогами, причем чаще всего ночами. Скучать. Думать и надумывать себе печалей и проблем. Ощущать себя в своем теле не собой… Едва дождавшись заветных 38 недель, было использовано и опробовано на себе чудо-средство для стимуляции родовой деятельности под названием «Муж».
Утром, едва открыв глаза, еще ничего такого, особенного не чувствуя, очень ясно понимаю, что сегодня я точно рожу. Собираюсь на плановое УЗИ. Потягивает живот. Но, впрочем, он у меня и так потягивает последнее время. Звоню маме с этой насущной печалью. Но мама занята и отмахивается от меня – мол, когда точно начнешь рожать, не ошибесси…
А ну и ладно. Мы, гордые горные орлы, не особо-то и нуждаемся в сочувствии и советах, собираемся в больницу. «Уж специалист на своем чудо-аппарате точно увидит схватки это или очередная блажь» — думается.
…Я иду, точнее, плыву по улице в голубых джинсах и голубых же тапочках, в розовой футболке и малиновой кофточке. Чувствую себя полновесным кораблем под алыми парусами водоизмещением минимум в сто тонн. Все встречные прохожее обоего пола в возрасте от двух до шести зачарованно смотрят вслед…
Но доктор смотрит только обвитие или не обвитие пуповиной, про схватки ничего не говорит, а сама спросить я что-то стесняюсь. Плетусь обратно домой. Живот прихватывает все явственнее.
Ну а раз так, раз я решила, что сегодня я все-таки рожаю, то имею законное право на маленький личный праздник! Вот книжный магазин и книжка Сирсов, на которую я давно облизываюсь, но покупка которой в то время- существенная брешь в семейном бюджете. Ха! Это раньше было нельзя, а сейчас-можно! Раз так, заверните мне еще и «Казус Кукоцкого», я и его уже давно «хочу — не могу».
Вот супермаркет. Салат из морской капусты под йогуртовой шубой тоже – деликатес тех времен, его можно было по великим праздникам. Но все сметено могучим ураганом! Сегодня праздник у девчат, и далее по тексту. Возле кассы прихватывает так, что я уже думаю – а не позвать ли на помощь? Но нет, ничего, отпускает…
Дома – интеллектуально- гастрономическое раздолье. Салат, Улицкая, балдеж… Только что-то из меня как бы вытекает. Обложившись справочной литературой, пытаюсь самостоятельно диагностировать – пробка это или не пробка? Ответа так и не найдено, зато в голове всплыл где-то прочитанный рассказ, как одна дамочка-мамочка без страха, без боли, без слез и истерик готовилась рожать. Когда она почувствовала начало слабеньких схваток, отправилась гулять в парк — насыщаться кислородом. А потом, вернувшись домой, сварила борщ – для семьи, которая останется без горячей пищи, пока женщина будет в роддоме. О как. А потом тихонько вызвала скорую, доехала и родила.
А мы разве ж хуже? И где моя большая кастрюля?
Уф-ф, умаялась, пока варила, да после готовки кухню убирала. Иди ко мне, моя кошка – меховая ножка, полежим под пледиком на диване, узнаем так, что так у доктора Кукоцкого дальше в жизни происходило. Тем более, что вот уже и вечер, и обещает он быть длинным и томным. Муж позвонил, сказал, что после работы едет в гараж – машину чинить. И пусть себе чинит. Никто нам не нужен.
Лежу. Читаю. Никого не трогаю. И тут внутри меня — щелк! Но дальше ничего. Еще чуть-чуть лежу, и решаю встать. По ногам течет теплое и пахнет… абсолютно точно так же пахло, когда собака моя рожала… Какие тут, к лешему, сомнения.
Руки затряслись, и во рту пересохло — как перед экзаменом.
Все-таки звоню маме, и та радуется: «Отлично! Мы сейчас приедем!»
Мы – это лично она и ее лучшая подруга. Вместе они учились в мед. институте, вместе работали в роддоме и гинекологии. Правда, потом моя мама ушла в другую специальность, а подруга продолжила, так сказать, стезю, долгое время работала за границей, а вот вернулась домой. Эта врач принимала на свет меня и братьев моих, опыт ее не подвергался сомнению, и как-то другие варианты врача не озвучивались и не рассматривались.
— Ну что, — говорит мамина подруга, доставая из сумочки одноразовый гинекологический набор, — давай посмотрим, что у тебя там…
Аааа! Оооо! Ыыыыый!
Мама, закусив губу, отворачивается. Плечи ее дрожат.
— Представляешь, — произносит мамина подруга, снимая перчатки, — шел как пионер, рука под щекой. Прям почти что поздоровались за эту руку….
Боль, от которой я лично увидела все звезды Кремля и звезды галактики без телескопа, была от того, что доктор эту выпавшую ручку вправила во мне обратно, положив ее, как и полагается, вдоль малышовского тела.
Тикают часы на кухне. Подруги пьют чай и болтают. Я переживаю схватки в ванной, поливая из душа то живот, то спину. Медитирую: «Я – раскрывающийся цветок». Пытаюсь расслабиться, не зажимать нижнюю челюсть – короче «все то, о чем мы так долго читали».
Иногда, оставив чай, врач проверяет раскрытие. «Ты с каждой схваткой становишься все красивее», — говорит. Мда уж. Могу себе только представить.
Муж приходит, кричит с порога, размахивая конвертом: «Танцуй, тебе письмо...», но осекается на полуслове, увидев консилиум на кухне, полотенца на кровати и лужи на полу. Щас ты сам, дорогой, затанцуешь… А я в ванну от вас от всех.
Боль — гигантский винт, вкручивающийся в тело. После ванны уже нет сил даже одеваться, так и шляюсь по квартире в банном полотенце. «Я – раскрывающийся цветок?» Ну-ну…
— Ну, пойдем, что ли в роддом, — выносит наконец-то вердикт доктор, — правда, я бы советовала тебе до него самостоятельно прогуляться, чтобы схватки нагулять.
Добрая ты моя, добрая. До роддома – добрый километр. Это если по прямой…
Схватки накатывают в машине. На пороге роддома это уже «девятый вал», и так сильно хочется в туалет.
— Мам, — шепчу, — я больше не могу! Я правда-правда больше не могу терпеть!
— Все могут! Все стерпели! – обрывает мама, и я понимаю, что лучше заткнуться.
Поскольку все процедуры перед родам я сделала сама себе самостоятельно, то в приемном покое только блиц-интервью с обязательным вопросом: «С какого возраста живете половой жизнью», и в родзал. Вверх по лестнице. Второй этаж. Только второй, который кажется круче Джомолунгмы.
Мама остается внизу. Вижу, ей предлагают сигарету, и она соглашается, берет…
Стены, выкрашенные в приятный болотный цвет. Кресло. Кровать. Столы с инструментами. Лежать нельзя. Можно стоять или ходить. Упираюсь лбом в холодное оконное стекло.
— Вот так же, тридцать лет назад, возле этого же окна стояла твоя мама, — говорит мамина подруга, незаметно, как и когда переодевшаяся в хирургический костюм. Она гладит меня по плечу, и я (обычно воспитанная и сдержанная), неожиданно для себя срываюсь:
— Не надо меня трогать!!!
Доктора будто ветром сдувает. Зато возле меня появляется женщина. Лица я ее не вижу – закрыто маской. Но все эти годы я помню ее глаза, и про себя называю ее «святая женщина» — за слова:
— Когда у тебя схватка, ты вдыхай носом, а выдыхай ртом, как можно медленнее.
Люди, я б эти слова выгравировала бы золотом на граните или мраморе, большими буквами, и повесила прямо на здании роддома. А ночью пусть бы мощные прожекторы освещали эту фразу. Дабы всем, попадающим сюда, было хорошо видно.
А ведь так действительно легче, реально легче переживать схватки. Стою возле окна, пыхчу. Правда, потом начались такие схватки, что я, как ни старалась вдохнуть воздух, так и не могла. Или выдыхать забывала. «Господи, помилуй…господи помилуй… господипомииииилуй…» В голове из всего словарного запаса остались только эти два.
…Однажды я тонула на море в шторм. Впервые почувствовала несоизмеримую силу волн, швыряющих, что тебя, что маленький камушек с пляжа. Рожая, я снова ощущала себя песчинкой, попавшей в шторм.
Очередная проверка раскрытия. «Ну-ка, попробуй потужиться» — говорят мне. А мне уже, что воля, что неволя – все едино. Могу и потужиться.
Что-то тут все забегали, засуетились…
«Готовьте комплект для новорожденного!» Какого еще новорожденного?! Казалось, из этой передряги живым не выберется никто.
Ой, а кто это там стоит возле двери? Мама пришла…. Решилась все-таки, не выдержала. Ну, значит, все будет хорошо.
Черное в глазах. Белое. Снова черное. Тужимся, отдыхаем. Рычим, шипим.
— Да разозлись ты на эту боль, вытолкни ее из себя — голос врача
— Ой, волосики беленькие – голос мамы.
И тут все пропадает: боль, свет лампы в операционной, голоса.
Я, маленькая, шестилетняя, вижу себя, бегущей по зеленому лугу, заросшему ярко-желтыми одуванчиками
— Что ты халтуришь? Схватку пропустила! – кричат мне.
— Ну, извините, — отвечаю, — я сейчас куда-то улетела…
Бегают, меряют давление – нормальное. Что со мной было? До сих пор не знаю. Потеря сознания? Выпад в параллельную реальность?
Разрезали- не почувствовала. Просили стараться изо всех сил, а то ребенок долго не рождается. Я постаралась. Постаралась из самых последних, захребетных, почти нереальных сил. В жизни так — ни до, ни после, не старалась.
— Хи — а-а-а, — услышала голос, которого до этого никогда раньше не было.
Вот он, сын мой, висит на руках у акушерки сине- бело- бордовой креветочкой. Вот его на живот положили, а он плачет, плачет. Я не виджу его лица, я его пока только чувствую. Глажу его скользкую, горячую и мокрую голову, спину – то, что раньше могла потрогать только через свой живот.
— Привет тебе, — говорю, — привет.
-Как назовешь, — спрашивают.
-Илья, — произношу имя, выбранное едва ли еще не до беременности
…Раньше, читая рассказы о родах, в завершение их натыкалась на обязательное: «…и тут меня накрыло волной счастья», «… слезы радости потекли из глаз», « непередаваемое чувство любви к этому маленькому комочку».
Ну и где, спрашивается, было мое чувство любви, радости, счастья и прочей эйфории? Не было, ничего не было.
Лежала и смотрела на него, как на диковинного зверька, невесть откуда взявшегося. Такого похожего (о, ужас!) на моего свекра! Понимаю, что этот человечек – ну вот ни разу не Илья, но назад дороги нет, имя произнесено. Любовь… морковь… кровь… Я вас умоляю. Только очень старалась запомнить его лицо, чтоб моего младенца не подменили часом в роддоме. )
«Такой одинокий» — вот была основная мысль при взгляде на сына, лежащего рядом на столике под лампой.
— Мам, пожалуйста, я не могу, но ты, ты-то возьми его на руки — прошу.
Она смеется: «Да ему нормально, смотри, как он под лампой греется, балдеет…»
— Скажите, а дырочка у него в попе не заросла? — спрашиваю педиатра. А что, нормальный вопрос, я как-то читала, что бывают такие патологии новорожденных. Почему-то именно этот дефект меня более всего беспокоил в тот момент.
Теперь ржут уже все, кто находится в операционной, а мне отвечают, что и с попой у него все в порядке.
Извинилась перед всей бригадой, если в бреду кому что сказала или иным способом обидела. Стали зашивать под общим наркозом. Укол в вену огнем растекся по руке.
— Я робот, -признаюсь всем присутствующим. – Робот-полицейский.
Дальше мне кажется, что, выполнив свой репродуктивный долг, я умерла. И душа, натурально отделившись от тела, попала на космический корабль инопланетян. А для того, чтобы показать гуманоидам, что я своя в доску, надо спеть индийскую мантру «Ом мани падме хум». Я пою, ибо попасть на корабль для меня очень и очень важно. А еще, каждому встречному- поперечному на том корабле я заявляю, что придерживаюсь нетрадиционной сексуальной ориентации. И если на этой почве меня подвергнут дискриминации, отобрав у меня ребенка, то я…
… я это что, вслух говорю? Меня слышат? Мама? Доктора? Я опозорила всю свою семью… Блин… Пить…
В горло льется почему-то шершавая вода. В зыбком мареве плавают лица мамы, мужа, брата — их, оказывается, запустили внутрь. Вспышки фотоаппарата. Лед на животе. Каталка. Занавес.
Волна, лавина, цунами любви к сыну все-таки догнала меня. Но не сразу, а спустя пару месяцев. Которые я держалась благодаря вере, и старалась нормально заботиться о ребенке, ибо он Боженькой послан. Только это держало голову и руки. Очень ясно помню, как ложилась вечером типа спать, укладывая рядом с собой туго запеленатое, сытое, но все равно орущее поленце – как мое еженощное орудие пытки. А потом это поленце с красной рожицей улыбнулось и сердце мое – бах, и разбилось. Видимо, насовсем.
Утром, едва открыв глаза, еще ничего такого, особенного не чувствуя, очень ясно понимаю, что сегодня я точно рожу. Собираюсь на плановое УЗИ. Потягивает живот. Но, впрочем, он у меня и так потягивает последнее время. Звоню маме с этой насущной печалью. Но мама занята и отмахивается от меня – мол, когда точно начнешь рожать, не ошибесси…
А ну и ладно. Мы, гордые горные орлы, не особо-то и нуждаемся в сочувствии и советах, собираемся в больницу. «Уж специалист на своем чудо-аппарате точно увидит схватки это или очередная блажь» — думается.
…Я иду, точнее, плыву по улице в голубых джинсах и голубых же тапочках, в розовой футболке и малиновой кофточке. Чувствую себя полновесным кораблем под алыми парусами водоизмещением минимум в сто тонн. Все встречные прохожее обоего пола в возрасте от двух до шести зачарованно смотрят вслед…
Но доктор смотрит только обвитие или не обвитие пуповиной, про схватки ничего не говорит, а сама спросить я что-то стесняюсь. Плетусь обратно домой. Живот прихватывает все явственнее.
Ну а раз так, раз я решила, что сегодня я все-таки рожаю, то имею законное право на маленький личный праздник! Вот книжный магазин и книжка Сирсов, на которую я давно облизываюсь, но покупка которой в то время- существенная брешь в семейном бюджете. Ха! Это раньше было нельзя, а сейчас-можно! Раз так, заверните мне еще и «Казус Кукоцкого», я и его уже давно «хочу — не могу».
Вот супермаркет. Салат из морской капусты под йогуртовой шубой тоже – деликатес тех времен, его можно было по великим праздникам. Но все сметено могучим ураганом! Сегодня праздник у девчат, и далее по тексту. Возле кассы прихватывает так, что я уже думаю – а не позвать ли на помощь? Но нет, ничего, отпускает…
Дома – интеллектуально- гастрономическое раздолье. Салат, Улицкая, балдеж… Только что-то из меня как бы вытекает. Обложившись справочной литературой, пытаюсь самостоятельно диагностировать – пробка это или не пробка? Ответа так и не найдено, зато в голове всплыл где-то прочитанный рассказ, как одна дамочка-мамочка без страха, без боли, без слез и истерик готовилась рожать. Когда она почувствовала начало слабеньких схваток, отправилась гулять в парк — насыщаться кислородом. А потом, вернувшись домой, сварила борщ – для семьи, которая останется без горячей пищи, пока женщина будет в роддоме. О как. А потом тихонько вызвала скорую, доехала и родила.
А мы разве ж хуже? И где моя большая кастрюля?
Уф-ф, умаялась, пока варила, да после готовки кухню убирала. Иди ко мне, моя кошка – меховая ножка, полежим под пледиком на диване, узнаем так, что так у доктора Кукоцкого дальше в жизни происходило. Тем более, что вот уже и вечер, и обещает он быть длинным и томным. Муж позвонил, сказал, что после работы едет в гараж – машину чинить. И пусть себе чинит. Никто нам не нужен.
Лежу. Читаю. Никого не трогаю. И тут внутри меня — щелк! Но дальше ничего. Еще чуть-чуть лежу, и решаю встать. По ногам течет теплое и пахнет… абсолютно точно так же пахло, когда собака моя рожала… Какие тут, к лешему, сомнения.
Руки затряслись, и во рту пересохло — как перед экзаменом.
Все-таки звоню маме, и та радуется: «Отлично! Мы сейчас приедем!»
Мы – это лично она и ее лучшая подруга. Вместе они учились в мед. институте, вместе работали в роддоме и гинекологии. Правда, потом моя мама ушла в другую специальность, а подруга продолжила, так сказать, стезю, долгое время работала за границей, а вот вернулась домой. Эта врач принимала на свет меня и братьев моих, опыт ее не подвергался сомнению, и как-то другие варианты врача не озвучивались и не рассматривались.
— Ну что, — говорит мамина подруга, доставая из сумочки одноразовый гинекологический набор, — давай посмотрим, что у тебя там…
Аааа! Оооо! Ыыыыый!
Мама, закусив губу, отворачивается. Плечи ее дрожат.
— Представляешь, — произносит мамина подруга, снимая перчатки, — шел как пионер, рука под щекой. Прям почти что поздоровались за эту руку….
Боль, от которой я лично увидела все звезды Кремля и звезды галактики без телескопа, была от того, что доктор эту выпавшую ручку вправила во мне обратно, положив ее, как и полагается, вдоль малышовского тела.
Тикают часы на кухне. Подруги пьют чай и болтают. Я переживаю схватки в ванной, поливая из душа то живот, то спину. Медитирую: «Я – раскрывающийся цветок». Пытаюсь расслабиться, не зажимать нижнюю челюсть – короче «все то, о чем мы так долго читали».
Иногда, оставив чай, врач проверяет раскрытие. «Ты с каждой схваткой становишься все красивее», — говорит. Мда уж. Могу себе только представить.
Муж приходит, кричит с порога, размахивая конвертом: «Танцуй, тебе письмо...», но осекается на полуслове, увидев консилиум на кухне, полотенца на кровати и лужи на полу. Щас ты сам, дорогой, затанцуешь… А я в ванну от вас от всех.
Боль — гигантский винт, вкручивающийся в тело. После ванны уже нет сил даже одеваться, так и шляюсь по квартире в банном полотенце. «Я – раскрывающийся цветок?» Ну-ну…
— Ну, пойдем, что ли в роддом, — выносит наконец-то вердикт доктор, — правда, я бы советовала тебе до него самостоятельно прогуляться, чтобы схватки нагулять.
Добрая ты моя, добрая. До роддома – добрый километр. Это если по прямой…
Схватки накатывают в машине. На пороге роддома это уже «девятый вал», и так сильно хочется в туалет.
— Мам, — шепчу, — я больше не могу! Я правда-правда больше не могу терпеть!
— Все могут! Все стерпели! – обрывает мама, и я понимаю, что лучше заткнуться.
Поскольку все процедуры перед родам я сделала сама себе самостоятельно, то в приемном покое только блиц-интервью с обязательным вопросом: «С какого возраста живете половой жизнью», и в родзал. Вверх по лестнице. Второй этаж. Только второй, который кажется круче Джомолунгмы.
Мама остается внизу. Вижу, ей предлагают сигарету, и она соглашается, берет…
Стены, выкрашенные в приятный болотный цвет. Кресло. Кровать. Столы с инструментами. Лежать нельзя. Можно стоять или ходить. Упираюсь лбом в холодное оконное стекло.
— Вот так же, тридцать лет назад, возле этого же окна стояла твоя мама, — говорит мамина подруга, незаметно, как и когда переодевшаяся в хирургический костюм. Она гладит меня по плечу, и я (обычно воспитанная и сдержанная), неожиданно для себя срываюсь:
— Не надо меня трогать!!!
Доктора будто ветром сдувает. Зато возле меня появляется женщина. Лица я ее не вижу – закрыто маской. Но все эти годы я помню ее глаза, и про себя называю ее «святая женщина» — за слова:
— Когда у тебя схватка, ты вдыхай носом, а выдыхай ртом, как можно медленнее.
Люди, я б эти слова выгравировала бы золотом на граните или мраморе, большими буквами, и повесила прямо на здании роддома. А ночью пусть бы мощные прожекторы освещали эту фразу. Дабы всем, попадающим сюда, было хорошо видно.
А ведь так действительно легче, реально легче переживать схватки. Стою возле окна, пыхчу. Правда, потом начались такие схватки, что я, как ни старалась вдохнуть воздух, так и не могла. Или выдыхать забывала. «Господи, помилуй…господи помилуй… господипомииииилуй…» В голове из всего словарного запаса остались только эти два.
…Однажды я тонула на море в шторм. Впервые почувствовала несоизмеримую силу волн, швыряющих, что тебя, что маленький камушек с пляжа. Рожая, я снова ощущала себя песчинкой, попавшей в шторм.
Очередная проверка раскрытия. «Ну-ка, попробуй потужиться» — говорят мне. А мне уже, что воля, что неволя – все едино. Могу и потужиться.
Что-то тут все забегали, засуетились…
«Готовьте комплект для новорожденного!» Какого еще новорожденного?! Казалось, из этой передряги живым не выберется никто.
Ой, а кто это там стоит возле двери? Мама пришла…. Решилась все-таки, не выдержала. Ну, значит, все будет хорошо.
Черное в глазах. Белое. Снова черное. Тужимся, отдыхаем. Рычим, шипим.
— Да разозлись ты на эту боль, вытолкни ее из себя — голос врача
— Ой, волосики беленькие – голос мамы.
И тут все пропадает: боль, свет лампы в операционной, голоса.
Я, маленькая, шестилетняя, вижу себя, бегущей по зеленому лугу, заросшему ярко-желтыми одуванчиками
— Что ты халтуришь? Схватку пропустила! – кричат мне.
— Ну, извините, — отвечаю, — я сейчас куда-то улетела…
Бегают, меряют давление – нормальное. Что со мной было? До сих пор не знаю. Потеря сознания? Выпад в параллельную реальность?
Разрезали- не почувствовала. Просили стараться изо всех сил, а то ребенок долго не рождается. Я постаралась. Постаралась из самых последних, захребетных, почти нереальных сил. В жизни так — ни до, ни после, не старалась.
— Хи — а-а-а, — услышала голос, которого до этого никогда раньше не было.
Вот он, сын мой, висит на руках у акушерки сине- бело- бордовой креветочкой. Вот его на живот положили, а он плачет, плачет. Я не виджу его лица, я его пока только чувствую. Глажу его скользкую, горячую и мокрую голову, спину – то, что раньше могла потрогать только через свой живот.
— Привет тебе, — говорю, — привет.
-Как назовешь, — спрашивают.
-Илья, — произношу имя, выбранное едва ли еще не до беременности
…Раньше, читая рассказы о родах, в завершение их натыкалась на обязательное: «…и тут меня накрыло волной счастья», «… слезы радости потекли из глаз», « непередаваемое чувство любви к этому маленькому комочку».
Ну и где, спрашивается, было мое чувство любви, радости, счастья и прочей эйфории? Не было, ничего не было.
Лежала и смотрела на него, как на диковинного зверька, невесть откуда взявшегося. Такого похожего (о, ужас!) на моего свекра! Понимаю, что этот человечек – ну вот ни разу не Илья, но назад дороги нет, имя произнесено. Любовь… морковь… кровь… Я вас умоляю. Только очень старалась запомнить его лицо, чтоб моего младенца не подменили часом в роддоме. )
«Такой одинокий» — вот была основная мысль при взгляде на сына, лежащего рядом на столике под лампой.
— Мам, пожалуйста, я не могу, но ты, ты-то возьми его на руки — прошу.
Она смеется: «Да ему нормально, смотри, как он под лампой греется, балдеет…»
— Скажите, а дырочка у него в попе не заросла? — спрашиваю педиатра. А что, нормальный вопрос, я как-то читала, что бывают такие патологии новорожденных. Почему-то именно этот дефект меня более всего беспокоил в тот момент.
Теперь ржут уже все, кто находится в операционной, а мне отвечают, что и с попой у него все в порядке.
Извинилась перед всей бригадой, если в бреду кому что сказала или иным способом обидела. Стали зашивать под общим наркозом. Укол в вену огнем растекся по руке.
— Я робот, -признаюсь всем присутствующим. – Робот-полицейский.
Дальше мне кажется, что, выполнив свой репродуктивный долг, я умерла. И душа, натурально отделившись от тела, попала на космический корабль инопланетян. А для того, чтобы показать гуманоидам, что я своя в доску, надо спеть индийскую мантру «Ом мани падме хум». Я пою, ибо попасть на корабль для меня очень и очень важно. А еще, каждому встречному- поперечному на том корабле я заявляю, что придерживаюсь нетрадиционной сексуальной ориентации. И если на этой почве меня подвергнут дискриминации, отобрав у меня ребенка, то я…
… я это что, вслух говорю? Меня слышат? Мама? Доктора? Я опозорила всю свою семью… Блин… Пить…
В горло льется почему-то шершавая вода. В зыбком мареве плавают лица мамы, мужа, брата — их, оказывается, запустили внутрь. Вспышки фотоаппарата. Лед на животе. Каталка. Занавес.
Волна, лавина, цунами любви к сыну все-таки догнала меня. Но не сразу, а спустя пару месяцев. Которые я держалась благодаря вере, и старалась нормально заботиться о ребенке, ибо он Боженькой послан. Только это держало голову и руки. Очень ясно помню, как ложилась вечером типа спать, укладывая рядом с собой туго запеленатое, сытое, но все равно орущее поленце – как мое еженощное орудие пытки. А потом это поленце с красной рожицей улыбнулось и сердце мое – бах, и разбилось. Видимо, насовсем.
так красиво написано, в конце рассплакалась
