Жужа из Парижа (Новые рассказы Марии Сараджишвили.)

Жужа из Парижа

Свою первую клиентку я помню так же прочно, как первую любовь. Я называла ее про себя Жужа из Парижа за ее постоянный блеф, который она начинала с таких слов:

— Когда я была в Париже… — дальше шли различные вариации, в зависимости от ситуации.

В реале ее звали Кетино.

Познакомились мы так. Моя соседка решила меня осчастливить.

— Сегодня на улице к нам одна странная женщина пристала. На моего сына глаз положила, что ли, чуть ли не до дома нас довела. Болтала, что косметолог. По-моему, вранье все это, но чувствуется, что женщина при деньгах. Хочешь, я тебя к ней уборщицей пристрою. Хоть немного вздохнешь.

В 1992 году я была в таком денежном ауте, к тому же в Тбилиси тогда было так неспокойно и бедно, что я схватилась за это предложение, не раздумывая.

Через день смотрины состоялись. Кетино, знойная дама 45 лет, была точно как упитанный кот в сапогах. В любую погоду она носила черную мушкетерскую шляпу с пером (интересно, где выкопала такой антиквариат?), ботфорты выше колен такого же цвета и, вдобавок, темное пончо. На фоне всего этого ночного мрака в глаза бросались ярко-рыжие волосы, стриженные под каре, и светофорная помада. На улице не хочешь, да заметишь.

Первый рабочий день до сих пор не теряет своей неповторимости.

— Так, — скомандовала она, как только я переступила порог, — ты мне сделаешь ручную стирку.

И, тут же схватив меня за руку, потащила в ванную, как лодку на буксире.

Быстро вывалила кучу белья в раковину-тюльпан, сыпанула туда полпачки стирального порошка и басовито приказала, точь-в-точь как судья на ринге:

— Аба, начали! — и махнула рукой.

Я начала.

— Кто так стирает?! — завопила она через секунду. — Надо вот так! — и, выхватив у меня что-то из одежды, стала яростно тереть об раковину.

Через пять минут мы обе были в мыльной пене, а по полу бежали ручьи и выливались в коридор. Громоподобные приказы следовали один за другим.

— Быстро собирай воду! Внизу совсем свежий ремонт! Выжимай тряпку! Тряпку надо выкручивать в другую сторону! Беги на балкон! Найди запасное ведро. Если его там нет, беги к соседям справа! Те, что слева — редкие жмоты. Я с ними не разговариваю.

Потом, порядком утомившись от такого галопа, Кетино дала отбой.

— Быстро беги на улицу за красным мальборо! Деньги на столике. И не задавай глупых вопросов!

Я принесла просимое и остановилась у двери в ожидании дальнейших распоряжений.

Кетино возлежала в своих неизменных ботфортах на белоснежной кровати и стряхивала пепел прямо на пододеяльник. Увидев меня, она дала новый залп:

— Что ты стала там, как швейцар. Быстро подай пепельницу и не спрашивай: «Где?»! Сядь сюда! Я буду читать свои стихи о Боге. У меня прилив.

Я села.

Кетино стала декламировать на грузинском в стиле Маяковского свои вирши. Смысл был такой: «Вот я, а вот икона. Мы смотрим друг на друга и мне хорошо». Но в стихотворной форме это сотрясение воздуха заняло добрые полчаса.

Потом, устав надрывать горло, она поручила мне уборку шкафа. Опять приказы в диком темпе, и один другого самоисключающие. Устав вопить, она в сердцах запустила в меня пепельницей. Окурки веером рассыпались по ковру.

Короче говоря, это был безумный день. В итоге она кинула мне деньги и отдельно 100 рублей (тогда в обороте были купоны и русские деньги, на 100 рублей на базаре давали 3 кило картошки, мелкой, как горох. Я была рада и этому), как моральную компенсацию за полет пепельницы. На прощание мне было сказано:

— В общем, я тебя беру, хотя ты редкая безтолочь. Но у меня уборщицы долго не держатся. Я немного не в себе. Но, прошу тебя, потерпи мои бзики, в деньгах тебя не обижу…

Я продержалась у нее с превеликим трудом год. Каждый день был как на линии фронта. Крик, ругательства, летающие чайники попеременно с пепельницами, потом слезные извинения. С другой стороны за Жужей было интересно наблюдать и анализировать ее поведение. До того мне не приходилось видеть столь наглядно борьбу светлых и темных сил в конкретном человеке. К тому времени я уже где-то вычитала, что в зависимости от того, как мы себя ведем, можно сделать вывод, кто на нас влияет в этот момент: Ангел Хранитель или его соперник.

… А когда к Жуже приходили мужчины, мне надо было входить в спальню с подносом и выдавать какую-нибудь гоголевскую фразу, типа: «Кушать подано, моя госпожа». А Жужа непременно начинала хвастать мною перед очередным красавцем: «Вот, мол, мне дипломированная уборщица в постель кофе подает».

Эка, розовощекая 16-летняя дочка Кетино, только тихо плакала у меня на плече, не в силах что-либо изменить в этой ситуации.

— Что она делает? — всхлипывала дочь моей непосредственной начальницы. Между нами была разница в пять лет. Отношения у нас были самые что ни на есть доверительные. Эка никогда не пользовалась своим положением хозяйской дочки, чтобы хоть как-то унизить меня или прибавить работы, когда мать отсутствовала. Наоборот, она всячески защищала меня во время приступов гнева Кетино.

— Я же из-за нее замуж не выйду, — плакалась мне в плечо Эка. — Все будут думать про меня, что я такая же, как моя мать, или стану такой в будущем.

— Давно это с ней? — спросила ее я как-то.

— Уже несколько лет. Абортов много сделала, наверное, от этого. Никакие мои просьбы не действуют.

После приступов гнева или загулов у Кетино обычно наступало раскаяние. Она плакала, просила прощения у икон (их было всего две: святой Великомученик Георгий и Преподобный Серафим Саровский), у Эки и даже у меня. В такие моменты ее барская фанаберия начисто исчезала.

Помню один из таких монологов, когда Кетино плакала навзрыд и говорила:

— Ты, наверное, осуждаешь меня, что я такая. Поверь, мне ужасно стыдно, но я ничего не могу с собой поделать. Как будто кто-то мне приказывает. Меня отец и в психушку клал, и уколы мне делали. Ничего не помогает…

О слезном покаянии я читала только в житиях святых. И сейчас, вспоминая распухшее и красное лицо моей хозяйки, думаю, что ни до, ни после, я никогда не плакала так о своих грехах. И фраза, вычитываемая во время подготовки к Причастию: «О, горе мне грешному! Паче всех человек окаянен есмь, покаяния несть во мне; даждь ми, Господи, слезы, да плачуся дел моих горько», — не была мной прочувствована до самых глубин.

Наплакавшись, Кетино выбегала на улицу и по наитию пыталась «творить плоды достойные покаяния». Читала ли она об этом где-нибудь? Вряд ли. В то время в Грузии духовной литературы почти не было. Да и я никогда не видела книг в ее руках. Она могла бросить весь кошелек первому встречному нищему или забежать в ближайшую церковь, купить на все деньги пучок свечей, а потом вернуться пешком домой взмыленной от непривычки к пешим марш-броскам.

Иногда ее обуревала жажда деятельности. Начинала печь какой-то торт или готовить сациви по всем правилам. Время от времени ей стукало в голову желание быть независимой от своего отца-спонсора, и она начинала вопить на меня своим прокуренным боцманским голосом:

— Быстро натри кусок мыла! Принеси оливковое масло. Добавь шафран. Сейчас я приведу клиентов для моей чудесной мази.

Я делала наспех вышеуказанную кашу-малашу, и через десять минут Кетино появлялась в сопровождении трех-четырех светских дам, выловленных ею на улице с помощью нехитрой саморекламы:

— Я только что из Парижа. Уникальная мазь от Шанель. Единственная в Тбилиси лицензия…

Жужа царственным жестом раскладывала бурду по майонезным банкам и называла дикую цену в несколько долларов за порцию. Клиентки с замиранием сердца принимали эту косметическую панацею от всех бед, рассыпались в благодарностях и уходили восвояси. Жужа, находясь в приступе великодушия, швыряла мне доллар или два и шла наяривать что-то бравурное на пианино. Получалось у нее очень даже неплохо.

Вообще все, за что она бралась, у нее получалось на пять с плюсом. Удивительно, как много хорошего было в этом человеке и как моментально все исчезало во время приступов ее болезни.

Приступы эти становились все чаще и чаще. А потом произошла трагедия. Эка отравилась грибами и умерла. Жужа от этого впала в невменяемое состояние. Срочно прибыл из Средней Азии ее отец-делец, чтобы хоть как-то контролировать ситуацию. Я благополучно перешла в другой дом и больше не видела моей бедной Жужи.

… Приснилась мне как-то Эка, смеющаяся и радостная, как бы в противовес тому, что много плакала в этой жизни от своей непутевой матери.

— Тебя ж нет, — удивилась я.

— Как нет. Вот же я, — ответила Эка, пояснив: — У Бога все живы.

Сегодня, оглядываясь назад, думаю о своем уборщицком дебюте, как об одном из теплых моментов моей жизни.

20 июля 2013 г.

Великопостное искушение

Старушка интеллигентного вида стоит у прилавка на базаре и перебирает турецкие макароны. Потом спрашивает.

— Скажите, пожалуйста, эти макароны постные?

— Постные, — бурчит пузатый, заспанный продавец, не глядя в ее сторону.

— А почему тут «eggs» -«яйца» — написано по-английски? — не унимается потенциальная покупательница.

— Слюш, — взрывается толстяк с пол-оборота, — туркам веришь, а мне, своему, грузину, не веришь? Кто тебе туда яйца положит?!

— Но написано ведь! — твердит старушка, широко раскрывая детские наивные глаза.

— Ва-а! — продавец от избытка чувств и недостатка слов трескает кулаком о прилавок. — Если я напишу, что это мясо, ты поверишь?

— Нет, — робко пятится от него старушка.

— Покупать не хочешь, только нервы мои мотаешь!

— Искушение, — шепчет про себя старушка и отходит от нервозного продавца.

— Что она сказала? — скривившись, переспрашивает толстяк у соседа. Тот переводит на грузинский малоупотребительное слово очень точно, проявляя избыток образованности.

Толстяк окончательно выходит из себя.

— Смотри на нее! Это я «искушение»? С утра десятая на эти макароны спрашивает: «Постные?». Как будто эта турецкая дребедень их в рай не пустит! Других проблем в жизни нет?! Я, может, тоже неделю уже на посту. Макарон видеть не могу! — Потом умоляюще смотрит на соседа. — Брат, посмотри за товаром. Пойду, выпью, а то, чувствую, скоро на людей кидаться начну.

И он торопливо идет в другой конец базара, где продают разливное вино — принять успокоительный допинг.

Недаром пост называют подвигом. Не каждому он по силам.

Ангел Хранитель уберег

Это было в начале 90-х годов. Я перебивалась случайными уборками, когда Маквала Гоциридзе сделала мне фантастическую протекцию.

Маквала — это подруга моей мамы, одинокая пенсионерка-хромоножка. Я иногда заходила к ней и оказывала маленькие знаки внимания в силу моих скромных возможностей. К ней так многие ходили и совали, кто буханку хлеба, кто — мелкие русские деньги, соседи заносили по тарелке супа. Иначе она, будучи не в силах преодолеть крутую лестницу, давно бы умерла от голода на свои 14 лар «шеварднадзевской» пенсии.

И вот как-то Маквала мне говорит.

— Мария, я хочу отплатить тебе за твою доброту. Я пристрою тебя в хороший дом.

У меня, наверное, загорелись глаза.

Маквала, воодушевленная моей реакцией, начала от Ноева ковчега.

— … Я позвоню Цисо — крестной моей соседки с первого этажа, она в свое время была одноклассницей Мерико Жгенти, которая потом вышла замуж за подпольного цеховика и прервала связи со старыми ненужными друзьями. Но Цисо она не откажет. Короче говоря, ты будешь работать в доме N, — она назвала фамилию известного парламентария, и только попросила:
— Не опозорь меня, моя девочка…

Через неделю я драила паркет в 200-метровой квартире «народного избранника».

Место и правда было хорошее: кормили тем, что сами ели (!), платили, как договорились, рабочий день не удлиняли. Просто предел мечтаний.

Кстати, там я впервые увидела, как маленький ребенок играл с купонами, на которые 90 процентов тбилиссцев в то время отоваривали хлеб в огромных очередях, и рвал их по своей детской непосредственности.

Проработала я таким образом месяц и чуть было не погорела на ерунде.

Дело было так. Положила я глаз на большой пакет от стирального порошка. Порошок только что кончился, и я спрятала пустой пакет себе в сумку. Пакеты в то время были дорогие, и я даже зашивала старые, чтоб подольше хватило.

Вдруг в мозг стали поступать какие-то приказные импульсы:

— Положи пакет на место!

Я пыталась не обращать на них внимания, но диктат усиливался. Мне и раньше приходилось сталкиваться с подобным явлением. В итоге, не в силах сопротивляться, я положила пакет на место.

Через пять минут заходит в ванную моя хозяйка Мерико и спрашивает:

— Пакет из-под порошка уже освободился? Он мне нужен для мусора. Иди, скажу, что положить.

Как бы я опозорилась, если бы мне пришлось вытаскивать злополучный кулек из своей сумки.

У них, у «новых», логика известная. Раз уборщица на мелочь польстилась, возьмет при случае и большее. Вслух они ничего не выскажут, а ручкой сделают. А тут еще бы и Маквалу опозорила за протекцию.

Спасибо Ангелу Хранителю, уберег!

Может, кому-то это мелочью покажется, а для меня тогда это был жизненно важный вопрос.

Жертвы имиджа или вынужденный обет

Сегодня была у моей хозяйки Ирмы телевизионщица Марика. Она относительно недавно вышла замуж (тетушки наконец-то нашли приличную партию). Сейчас в положении. Мне кажется, она за этого Валерия только потому вышла, чтоб имиджу соответствовать. Может, я не права…

Смотрю исподтишка, Марика какая-то не такая, как обычно. Но не могу понять, в чем дело.

Ирма привычным жестом подвинула ей пепельницу и достала кофеварку. Это известное дело у них, у телевизионщиков, день немыслим без 10 чашек кофе, помноженных на двойное количество сигарет.

Марика помялась и выдала нечто сверхъестественное:

— Я больше не курю.

— Ва-а, неужели бросила?! — блеснула Ирма своей голливудской улыбкой. (Я-то знаю, что у нее свой антитабачный интерес. Мы с ней на пару изнываем от постоянных гостей курильщиков. А сказать ничего нельзя. Правила игры обязывают).

— Не спрашивай, — Марика хрустнула своими тонкими аристократическими пальцами с накладным зеленым маникюром. — Я перенесла жуткий стресс. Какой-то сюжет для психологического триллера. Вай, как курить хочется! — она судорожно схватилась за виски. — С ума можно сойти!

— Умоляю, расскажи, — Ирма уже придвинула ей кофе и уселась слушать. — Как раз отвлечешься.

Я тоже превратилась в слух, стараясь потише выжимать тряпку. Хорошо, что батареи длинные, можно будет спокойно послушать. Тем более, что мое безсловесное присутствие гостей не смущает. Для них я что-то вроде неодушевленного предмета.

И сейчас я не удивилась, когда услышала многообещающее начало не для чужих ушей.

— Вчера была я у гинеколога, — так начала Марика свой триллер. — Надо было выяснить какие у меня анализы.

— Надеюсь, все в норме? — последовал приличествующий отклик со стороны Ирмы.

— Вот слушай. Эта врачиха в очках покопалась в своей папке, нашла мои бумаги и говорит с улыбкой:

— У вас все в порядке! Ой! — у нее глаза на секунду к носу сошлись. — У вас СПИД!

Брах! — Ирма уронила ложку на пол.

— Вот-вот. Я тоже чуть тогда не упала со стула! — подтвердила Марика.

— И как же ты теперь? — Ирма перешла на шепот, инстинктивно отодвигаясь подальше от собеседницы.

— Нет, ты подожди! Я по порядку. Все как было… Как я пришла домой, не помню. Полная амнезия. У меня все внутри кипело. Каков этот Валерий! Такое сделать со мной и с нашим ребенком. У меня кроме него никого не было!

(Я полировала радиатор и твердила себе: «Не суди по наружности!». Всегда была уверена, что Марика эта — дама с «богатым интимным прошлым», а выходит, это только работа на публику. У них там, на рабочем месте, целомудрие не котируется, да еще в 35 лет. Просто поразительный артистизм с ее стороны.).

— … Этот мой муж часами мог рассказывать о своих похождениях… Как только он пришел с работы, я кинулась на него, как тигрица. Стала кричать:

— Ты заразил меня СПИДом!

Я представила себе эту сцену из «Отелло» наоборот. Ее супруг, на вид похожий на плюшевого медведя, слабо отбивался. Потом медленно сполз на пол. Ему с сердцем стало плохо. Только пролепетал:

— Это ты меня заразила, развратная женщина. У меня кроме тебя никого не было. — И потерял сознание.

Я не поверила своим ушам. Этого не может быть! А как же его похождения? Значит, врал он мне все про свои влюбленности.

(Ну, думаю, слушая Марикины откровения, вы редкая пара сапог в этом человеческом море).

— … Смотрю я на этого медведя и не знаю, что делать дальше, — Марика явно подошла к развязке. — Тогда я в отчаянии что-то вроде обета дала. Подошла к иконе. Перекрестилась и говорю: «Господи, избавь меня от этого непонятно откуда взявшегося СПИДа, и я брошу курить!».

Потом я стала думать, как привести в чувство слабонервного Валерку. Просто поразительно, насколько мужчины слабее нас.

В общем, бегаю я вокруг этой его распластанной туши, брызгаю на него святой водой, щиплю его за щеки. В этот момент звонит мобильник. Беру. А это мой гинеколог из консультации.

— Марика, я очень извинюсь, я ошиблась. Это были не твои анализы!

Я уронила и разбила свой недавно купленный айфон.

Короче говоря, я теперь без айфона и без сигарет.

— Я тебя поздравляю! — Ирма бросилась ее обнимать и целовать.

Марика, чувствовалось по ее кислому виду, не разделяла ее бурных восторгов. Видимо, перед ней стояла новая нерешаемая проблема.

— Я тут у одного священника спрашивала, может, мой обет не считается. Я его дала в экстремальной обстановке и в состоянии аффекта. А он строгий такой попался, еще на меня пущего страха нагнал: «Скажите спасибо, что отделались легким испугом. Все это… » Слово какое-то специфическое употребил. Первый раз его слышу.

— Промыслительно, — подсказала Ирма. Недаром она, несмотря на светский образ жизни, все посты держит и причащается. Это я вам говорю. От уборщицы ничего не скроется.

— Вот-вот, — схватилась Марика за неологизм. — Представляешь, что он мне сказал? «Исполните, что обещали. А то хуже будет!» Это на мою-то незащищенную психику беременной женщины!

— И вот я теперь лезу на стенку без сигарет, — горько заключила Марика и разревелась самым нетелевизионным образом, некрасиво размазывая косметику. — Мне срочно нужен психотерапевт! Но только курить я уже ни за что не буду.

Ирма пообещала поспрашивать насчет психотерапевта по своим каналам.

Обет — вещь ответственная. Как не посодействовать.

Июль 2013 г.