Когда я работала в школе учителем физики (был такой затяжной эпизод в моей трудовой биографии), по роду деятельности мне приходилось делать разное. То есть не только фокусы на штативах показывать и тряпкой в нарушителей дисциплины кидать, но и проводить воспитательную работу с родителями неуспевающих.
Как мне объяснили в теории, это очень даже просто. Нужно всего-навсего написать в дневнике ученика истерическое послание «Уважаемые родители, просим срочно посетить школу!!!» Потом дождаться родителей и за 10 минут школьной перемены убедить их, что только сотрудничество семьи и школы способно подарить свет надежды во тьме невежества.
На деле все выходило немножко сложнее. Во-первых, злостно неуспевающих учеников крайне сложно отловить в стенах учебных заведений. Этим цветам жизни необходим простор, оттого они произрастают на заброшенных пустырях или руинах вокруг учебных заведений. Более тенелюбивые виды можно отловить в интернет-клубах, казино игровых автоматов и прочих школах жизни. Во-вторых, дневник. Чтобы что-то написать ученику в дневник красной пастой, учитель должен его сначала купить. А потом примерно месяц выслеживать родителей, чтобы этот документ им торжественно вручить. В общем, если встреча учителя и родителя вдруг происходила, это было уже настолько волшебно, что хотелось бросаться этим родителям на шею и кричать «миленькие вы мои, хорошенькие, как же я рада вас видеть!»
Но бросаться на шею было нельзя. Надо было делать строгое лицо. И вот однажды стою я перед мамочкой, которая меня в два раза старше. Делаю это самое лицо педагога. Сообщаю о проблемах с посещаемостью… А родительница на отпрыска всё это время глядит с лицом, исполненным презрения, и в конце каждого моего предложения добавляет:
— Иииииыыыыы!
Не успела я закрыть рот, она обрушилась на меня:
— Вот скажите, что с ним делать? Убить, что ли? Никого не слушает, ты ему слово, он тебе два, от рук отбился, брешет на каждом шагу, ленивый, руки из *** растут! В колонию его сдать что ли?
Я опешила. Начала что-то лепетать, что зачем же такого хорошего мальчика в колонию. Он ведь и в футбол за школу играет. И сиськи в тетрадках очень натурально рисует. И в самодеятельности участвует.
— Вот и будет в тюрьме самодеятельность свою показывать. Вот скажите ему, скажите!
Все время, пока мать изливала душу, на шум подтянулись и другие преподаватели-предметники. Стали перечислять свои обиды, галдеть, и вот уже несколько разъяренных женщин что-то тараторят, размахивая руками. Мать, казалось, была даже довольна таким поворотом событий, ощущая мощную поддержку педагогического коллектива. Я пребывала в ужасе. А подросток стоял рядом совершенно спокойный. Только под конец разговора он с какой-то непередаваемой интонацией спросил:
— Ты на чьей стороне, мам?
Не знаю, что там испытала мама. По её лицу было сложно прочесть. А я очень сильно прониклась. Потому что, пусть в другой форме и по другому поводу, но своего родного ребёнка я предавала так же. Моей единственной на тот момент дочери тогда было около трех лет. И иногда она плакала. Например, в магазине. Или в общественном транспорте. Или в гостях у подруги. И в эти моменты я вместо сочувствия к дочери испытывала стыд. Вот наедине с ребенком можно было и обнять, и пожалеть. Но как только появлялись другие люди, которые морщились от звуков, издаваемых моей дочкой, мне хотелось как можно быстрее сделать хорошо этим людям. Избавить их от страданий, вызванных детским плачем. Как странно: лихорадочно успокаивая, или стыдя, или просто, стиснув зубы, сбегая с ребёнком с места «преступления», я не думала о том, что моего внимания в первую очередь требует мой ребенок. И его потребности для меня вообще-то гораздо важнее потребностей чужих и довольно взрослых людей.
Позже, когда дочь пошла в школу, я ловила себя на том, что мне проще смотреть на проблему глазами учительницы. И понимать только её. Ещё не выслушав версии своей дочери, я уже ловила себя на желании нахмурить брови и присоединившись к учительнице, призывать к послушанию, требовать извинений и изменений… В эти моменты я вспоминала своего ученика и его слова «Ты на чьей стороне, мама?». От этих слов щиплет в носу и руки непроизвольно тянутся приобнять, прикоснуться плечом к плечу, почувствовать своего ребенка рядом. И ощутить силу, которую даёт этот выбор — быть на стороне справедливости.
А по справедливости даже взрослый, целиком отвечающий за свои поступки обвиняемый имеет право на адвоката.
Автор: Светлана Панина
Как мне объяснили в теории, это очень даже просто. Нужно всего-навсего написать в дневнике ученика истерическое послание «Уважаемые родители, просим срочно посетить школу!!!» Потом дождаться родителей и за 10 минут школьной перемены убедить их, что только сотрудничество семьи и школы способно подарить свет надежды во тьме невежества.
На деле все выходило немножко сложнее. Во-первых, злостно неуспевающих учеников крайне сложно отловить в стенах учебных заведений. Этим цветам жизни необходим простор, оттого они произрастают на заброшенных пустырях или руинах вокруг учебных заведений. Более тенелюбивые виды можно отловить в интернет-клубах, казино игровых автоматов и прочих школах жизни. Во-вторых, дневник. Чтобы что-то написать ученику в дневник красной пастой, учитель должен его сначала купить. А потом примерно месяц выслеживать родителей, чтобы этот документ им торжественно вручить. В общем, если встреча учителя и родителя вдруг происходила, это было уже настолько волшебно, что хотелось бросаться этим родителям на шею и кричать «миленькие вы мои, хорошенькие, как же я рада вас видеть!»
Но бросаться на шею было нельзя. Надо было делать строгое лицо. И вот однажды стою я перед мамочкой, которая меня в два раза старше. Делаю это самое лицо педагога. Сообщаю о проблемах с посещаемостью… А родительница на отпрыска всё это время глядит с лицом, исполненным презрения, и в конце каждого моего предложения добавляет:
— Иииииыыыыы!
Не успела я закрыть рот, она обрушилась на меня:
— Вот скажите, что с ним делать? Убить, что ли? Никого не слушает, ты ему слово, он тебе два, от рук отбился, брешет на каждом шагу, ленивый, руки из *** растут! В колонию его сдать что ли?
Я опешила. Начала что-то лепетать, что зачем же такого хорошего мальчика в колонию. Он ведь и в футбол за школу играет. И сиськи в тетрадках очень натурально рисует. И в самодеятельности участвует.
— Вот и будет в тюрьме самодеятельность свою показывать. Вот скажите ему, скажите!
Все время, пока мать изливала душу, на шум подтянулись и другие преподаватели-предметники. Стали перечислять свои обиды, галдеть, и вот уже несколько разъяренных женщин что-то тараторят, размахивая руками. Мать, казалось, была даже довольна таким поворотом событий, ощущая мощную поддержку педагогического коллектива. Я пребывала в ужасе. А подросток стоял рядом совершенно спокойный. Только под конец разговора он с какой-то непередаваемой интонацией спросил:
— Ты на чьей стороне, мам?
Не знаю, что там испытала мама. По её лицу было сложно прочесть. А я очень сильно прониклась. Потому что, пусть в другой форме и по другому поводу, но своего родного ребёнка я предавала так же. Моей единственной на тот момент дочери тогда было около трех лет. И иногда она плакала. Например, в магазине. Или в общественном транспорте. Или в гостях у подруги. И в эти моменты я вместо сочувствия к дочери испытывала стыд. Вот наедине с ребенком можно было и обнять, и пожалеть. Но как только появлялись другие люди, которые морщились от звуков, издаваемых моей дочкой, мне хотелось как можно быстрее сделать хорошо этим людям. Избавить их от страданий, вызванных детским плачем. Как странно: лихорадочно успокаивая, или стыдя, или просто, стиснув зубы, сбегая с ребёнком с места «преступления», я не думала о том, что моего внимания в первую очередь требует мой ребенок. И его потребности для меня вообще-то гораздо важнее потребностей чужих и довольно взрослых людей.
Позже, когда дочь пошла в школу, я ловила себя на том, что мне проще смотреть на проблему глазами учительницы. И понимать только её. Ещё не выслушав версии своей дочери, я уже ловила себя на желании нахмурить брови и присоединившись к учительнице, призывать к послушанию, требовать извинений и изменений… В эти моменты я вспоминала своего ученика и его слова «Ты на чьей стороне, мама?». От этих слов щиплет в носу и руки непроизвольно тянутся приобнять, прикоснуться плечом к плечу, почувствовать своего ребенка рядом. И ощутить силу, которую даёт этот выбор — быть на стороне справедливости.
А по справедливости даже взрослый, целиком отвечающий за свои поступки обвиняемый имеет право на адвоката.
Автор: Светлана Панина
