Девочки, рассказ длинный, так что читайте, когда будет время))
ОЛЬКИНО СЧАСТЬЕ.
<o:p> </o:p>
Олька в этом году закончила школу, и по распределению попала в местный Лицей. Стояло жаркое терпкое лето. Душный зной сдавливал горло, и голова была тяжёлая, но настроение у Ольки всё равно было хорошее, ведь она только что сдала экзамены, и была зачислена на первый курс Лицея. По истечении 3 лет Олька станет наборщицей, и эта мысль возвышала её в собственных глазах. Она понимала, что теперь будет кем-то, и что в этой жизни и для неё нашлось своё название и предназначение. К тому же ей выделят свою собственную комнатку в общежитии. Об этом она даже мечтать боялась в своё время.
Олька росла в интернате, без родителей в огромной палате, где помимо неё, было ещё 13 девочек. Никогда ничего своего личного у Ольки не было. Вещи ей доставались либо уже поношенные, либо с тем условием, что после неё их ещё кто-то будет носить. В большой интернатовской палате Ольку не то, чтобы не любили, но и никогда не принимали в своё общество, в свою компанию. Считали, что она сама себе на уме и сторонились её. Сначала Олька очень переживала из-за этого, даже плакала в подушку, потом стала думать, что это из-за её внешности. Олька родилась с физическими отклонениями, и хотя они были не уродскими и не явными, но всё же заметить их было можно невооружённым глазом. Ольке всегда не нравились её глаза-такие огромные, как у мухи и печально накренившиеся по разным уголкам вниз, как у голодной собаки. Непропорционально большой лоб, который позже Олька научилась прятать под густой чёлкой и короткий, как будто обрубленный на половине нос, особенно её раздражали. Однако при всём при этом Олька всегда выглядела гораздо младше своих лет, какая-то не оформившаяся невинная девичесть сквозила во всех её неуклюжих движениях. Тоненькие ручки, ножки, словно прутики выбивались из-за лёгкого цветного сарафанчика. Олька пыталась казаться взрослее, умнее своих лет, чтобы интернатовские девчонки наконец-то приняли её в свою шумную, весёлую компанию, но у неё это так и не получилось. Она навсегда осталась для них другой, чужой, не принятой.
И вот сегодня Олька шла, мечтательно глядя в высокое, чистое небо, и её голову переполняли счастливые мысли о том, что там, в Лицее у неё будут новые друзья, что у неё появится своя маленькая комнатка, и быть может наконец-то свои, пусть и маленькие, но личные вещи.
Однако уже в сентябре Олька поняла, что её мечтам сбыться не суждено. На неё всегда смотрели и будут смотреть как на инопланетянина: нелепого, зелёного, с одним глазом. Девчонки столпились в кучку и подозрительно косясь в Олькину сторону, начали о чём-то шептаться, периодически взрываясь приступами хохота, а когда Олька села за среднюю парту в левом ряду, к ней так никто и не подсел, как бы она не улыбалась своими широко открытыми голубыми глазищами. Мальчишки, которых и так было совсем не много в группе, её просто не замечали, и при любом удобном случае игнорировали. Попытавшись однажды заговорить с одной из одногруппниц, Олька поняла, что у них совсем нет общих тем. Одногруппница, хлопая накрашенными синими ресницами, предложила Ольке прогуляться до ларька и купить сигарет. Затем к ней подбежали остальные девочки и стали на убой щебетать о том, что вчера застукали Катьку и Олега за этим самым. Олька таращила и без того огромные глаза и абсолютно ничего не понимала.
Ей было грустно и одиноко на этом празднике жизни, однако совсем скоро она смирилась с мыслью невидимки, и уже больше не пыталась обратить на себя внимание. Хотя однажды ей почти удалось влюбиться в мастера группы Елену Семёновну, потому как женщина была единственной, кто разговаривал с Олькой без напущенного высокомерия и отвращения. Елена Семёновна показала Ольке её крохотную комнатку, где умещалась только кровать, тумбочка, да небольшой комод для вещей. Но за это жилище, Олька была так благодарна своему мастеру, что не выдержала, и, расплакавшись, бросилась той на шею. Вот тогда-то Олька и поняла, что их любовь быстро прошла, так как увидела в глазах Елены Семёновны какую-то неприязнь и даже брезгливость. Олька быстро вытерла слёзы и слезла с шеи мастера. Больше она никогда не плакала при посторонних.
Олька очень полюбила своё новое жилище и сразу после первой стипендии за хорошие оценки, купила в свою комнатку дешёвенькие, но очень жёлтые обои, как и мечтала. Этот цвет Олька любила больше всего, потому что он напоминал ей солнце. На окошках она завела цветы, и всякий раз, поливая, подолгу с ними разговаривала, так как где-то читала, что цветы всё слышат и понимают.
Через несколько месяцев учёбы, Елена Семёновна видя, в каких поношенных стареньких платецах ходит Олька, предложила ей немного подработать у директора Лицея. Олька должна была три раза в неделю оставаться после занятий и в кабинете директора и набирать какие-то тексты и приказы. К тому же скорость печати у Ольки была быстрее, чем у остальных ребят в группе. Олька с радостью согласилась, представив, что на скопленные деньги когда-нибудь сможет купить себе маленького щеночка породы колли. Она знала, что эти собаки с длинными носами похожи на лисят.
Страшновато было по первости работать в кабине у самого директора. Он был для Ольки такой старый, статный и ужасно большой мужчина, один взгляд которого заставлял Ольку отводить свой куда-нибудь подальше. Однако через како-то время Олька совсем освоилась, и даже иногда во время печати на машинке припевала себе под нос какую-нибудь грустную, задушевную песенку. Директор, Валентин Петрович, по началу тоже с долей настороженности принял у себя в кабинете новую гостью. Однако ещё через какое-то время, когда Олька задерживалась допоздна, они вместе с Валентином Петровичем уже пили сладкий чай с бутербродами. И эти минуты для Ольки были самыми трогательными и счастливыми, ведь Валентин Петрович стал первым человеком, который сам, по своей инициативе начал разговаривать с Олькой о её жизни. Сначала Олька отвечала вяло и неохотно, она считала вопросы директора просто данью вежливости и не более того, ведь какая ему на самом деле разница, как ей там жилось в интернате. Но однажды она попыталась поверить этому седеющему громиле, в глазах которого родственную душу. Они у него были такими же грустными и печальными, как и у Ольки.
Как то раз, когда они с директором пили чай, и Олька, аппетитно грызя сушку, спросила Валентина Петровича о причине его грустных глаз, мужчина слегка смутился и печально улыбнувшись, посетовал Ольке на веерницу долгих и однообразных лет.
… «Вот понимаешь,- разоткровенничался Валентин Петрович, задумчиво глядя в окно,- Когда ты прожил почти всю свою жизнь и выложился на 99 и 9, я имею в виду женился, воспитал детей, посадил дерево, дом, ну т так далее, приходишь к выводу, что жить больше не за чем, и что тебя израсходовали, когда был нужен, а сейчас ты вроде никчёмного, просроченного материала. Никому не нужен, ничего не можешь,-тяжело выдохнул в густые усы Валентин Петрович, и дёрнул плечом, как будто только что проснулся. Ну да ладно, проговорил он извиняющимся тоном, что-то мы о грустном, это никого не должно волновать, кроме меня самого».
«Что вы такое говорите?!-, вдруг не ожидая сама от себя, вскрикнула Олька каким-то чужим взрослым голосом. Вы, ненужный, просроченный материал?! Да что Вы можете знать о ненужном и никчёмном? Да как Вы можете так говорить вообще??» Её лицо покраснело, а на глазах навернулись крупные синие слёзы. Валентин Петрович сам пожалел, что затеял этот разговор. И действительно, что он знает о ненужности, ведь у него то всегда были мама и папа, а у этой девчушки совсем никого. Мужчина попытался погладить Олькино плечо, но она отпрянула от его руки как от огня. «Вы, Вы..,- быстро проговорила она,- Вы такой хороший, такой добрый и лучший, что просто никогда не сможете быть никчемным»,- выпалила Олька и, проглотив солёную слезу уже в чае уткнулась в большую кружку.
После этого разговора два дня Олька не шла на контакт с Валентином Петровичем, и он уже начал беспокоиться, что растревожил детскую психику, когда вдруг Олька снова стала улыбчивой и приветливой. Она, как и прежде весело щёлкала по клавишам машинки и что-то напевала себе под нос, а потом ставила чайник и раскладывала бутерброды по тарелкам. Их идиллия восстановилась, как будто прежнего разговора и не было вовсе.
Валентину Петровичу нравилось в Ольке её детская непосредственность, нескладность форм и очертаний, какая-то незаконченность, полу завершенность образа. Олька в отличие от её ровесниц никогда не красилась, её огромные печальные глаза всегда были чистыми от густой голубой туши и чёрного карандаша. Когда она смеялась, то никогда не закрывала рот рукой. Её смех был искренним, звенящим, заразительным. Она запрокидывала голову, но тут же понимала, что надо вести себя тише и заливалась густым красным румянцем. Иногда Валентину Петровичу было очень жаль Ольку. Особенно тогда, когда она уставала и, выбиваясь из последних сил еле- еле шлепала тоненькими птичьими пальчиками по большим взрослым клавишам. Тогда она опускала голову в свои хрупкие ладони и тяжело вздыхала, давая понять Валентину Петровичу, что пора сделать перерыв, либо расходиться по домам. Олька была чиста и невинна в своих желаниях сделать мир лучше. Напечатать больше, не смотря на сильную усталость, сделать чай слаще, как любил Валентин Петрович, разложить сушки и печенья в замысловатые узоры на тарелке в зеленый горошек.
Олька тоже прикипела к Валентину Петровичу. Постепенно он стал частью её маленькой жизни. Она шла в Лицей с улыбкой, зная, что сегодня снова увидит этого большого, седеющего здоровяка, с которым поговорит о жизни и расскажет о том, что ей сегодня приснилось. Лишь в выходные она не знала, как скоротать время, и поэтому наводила генеральную уборку в своём крохотном уютном жилище.
В один из таких выходных к ней и нагрянул в гости директор. Олька как раз мыла полы и очень удивилась визиту Валентина Петровича, от неожиданности обляпавшись мокрой тряпкой. Олька стояла в коротеньком мокром сарафанчике, по бокам прилипавшим к её полудетскому худенькому тельцу и глупо улыбалась, не зная что делать. Волосы заплетены в две тоненькие прозрачные косички. Валентин Петрович с грустью посмотрел на убогую комнатёнку, голый пол и дешевенькие жёлтые обои. На следующий день он притащил Ольке шикарный на её взгляд ковёр, хотя это, конечно, был всего на всего палас-такой же жёлтый, солнечный, как и обои. И повесив новый карниз, прицепил самые настоящие занавески и тюль. Олька почти плакала от счастья и умиления.
Один только раз Валентин Петрович увидел Ольку плачущей. Всё случилось из-за того, девчонки на перемене залезли в Олькин личный дневник, который она по неосторожности оставила на парте. Когда Олька зашла в класс, девчонки уже столпились возле её парты и противно ржали. -Девочки! Захлёбываясь от смеха, проговорила Катька, самая старшая из них,- хотите прикол? Наша интернатовсая запала на директора! Окружающие её девочки прыснули от смеха, а мальчишки, сидевшие рядом смущённо отвернулись. У Ольки помутнело в глазах. Обычно всегда такая тихая, она почти бегом кинулась к своей парте и вырвала из рук Кати дневник. -Да как, как ты… стала заикаться от волнения Олька,- смеешь?? Читать чужие вещи?! Катька округлила неряшливо накрашенные глаза. — Девочки, слышьте… Пропела она. -Наша Глаша заговорила! Слышишь, ты чучело, злобно прошипела она, приближая своё лицо к Олькиному. Ты почти два года молчала, вот и молчи дальше. Если ты думаешь, что можешь понравиться нашему директору, то ты полная дура! Посмотри на его жену! Ей хоть и сороковник, а выглядит она в сто раз лучше тебя, дура недоделанная! Ты же настоящая уродина! Не унималась девица. Посмотри на себя в зеркало. Самой не страшно? Остальные девочки в этот момент с интересом наблюдали за реакцией Ольки. Слёзы душили её горло, но она понимала, если сейчас заплачет, то это будет её поражением. И поэтому, стиснув зубы, молча двинула кулаком по разукрашенному лицу Кати. Та не ожидала такой реакции, завязалась драка. Катька сыпала на Ольку все маты, которым научилась за свою жизнь, а Олька отчаянно защищалась от побоев девочек, которые навалились на неё следом. Разняла эту драку проходившая мимо учительница физкультуры. Она очень удивилась, увидев, что в драке принимает участие тихая и скромная Олька. Девочкам был сделан выговор и они лишились месячной стипендии.
В этот вечер Валентин Петрович сразу уловил в Ольке какую-то перемену. Она сидела хмурая и мрачная, строго и по взрослому стучала по большим чёрным клавишами, а когда директор подходил ближе прятала лицо а кипу бумаг. Валентин Петрович ждал. Думал Олька перестанет дуться и заговорит первой, но она глухо молчала. Тогда он не выдержал и подошёл первым.
-Что случилось?,- спросил он, но Олька зарылась в бумагах, и не желала показывать оттуда даже своего носа. Когда и на третий вопрос Валентин Петрович не получил внятного ответа, он взял Ольку за подбородок и ахнул. Олькины глаза, эти огромные, печальные, полные грустной синевы глаза были неаккуратно измазаны толстым слоем туши и ярко подведены ядовитым зелёным карандашом. Олька вызывающе посмотрела на директора. Валентин Петрович брезгливо отдёрнул руку. От этого знакомого движения у Ольки не приятно забегали мурашки. -Иди и смой это. Холодно произнёс директор. -А вот и не смою. Нагло ответила Олька и продолжила стучать по клавишам. -Я сказал смой. Повысил голос Валентин Петрович. Ты похожа… на гулящую девку. Тебе совсем не идёт. Некоторое время Олька продолжала стучать по клавишам, но Валентин Петрович видел, как слабели её пальцы и дрожали при каждом новом прикосновении. Затем стали дрожать Олькины плечи, а потом и она сама вся вдруг мелко затряслась и жалобно всхлипнув, горько разрыдалась. Валентин Петрович не ожидал такой реакции и даже отпрянул сначала, но уже через несколько секунд он проникся к Ольке таким тёплым состраданием, что сел рядом и, посадив её на колени начал раскачивать как маленькую в разные стороны. Ольке было не ловко, но покачивания нравились. Было тепло и уютно. Она крепче прижалась к директору и заплакала ещё жалобней. А через короткие всхлипы было слышно. -Я ведь вам никогда не понравлюсь… Девчонки были правы. Я страшная уродина, как не крути. Валентин Петрович развернул Ольку к себе и, намочив носовой платок в стакане с водой, стоявшем на письменном столе принялся стирать Олькин «макияж». Он смешивался с солёными Олькиными слезами и стекал грязными струйками по её почти детскому гладкому лицу. Вот Олькины глаза снова стали чистыми и ясными как прежде. Всхлипы становились всё тише. Валентин Петрович гладил Ольку по спине, когда она вдруг потянулась к нему на встречу, и, стиснув в своих хрупких объятиях, не умело поцеловала. Ещё и ещё раз. Валентин Петрович не верил в происходящее, наверное, поэтому не смог оттолкнуть Ольку, а вместо этого ответил на её почти детские, но такие страстные поцелуи.
… Домой Олька пришла почти под утро. Пришла совсем другим человеком. Таким счастливым, серьёзным и взрослым. Она как-то по-новому взглянула на себя в зеркало и, распустив смешные тонкие косички, долго смотрела в своё отражение. Вроде ничего не изменилось. Олькина голова по прежнему была непропорционально большой, глаза большими, как у голодной собаки, тянущиеся к низу. Но что-то было уже не так. Какой-то блеск в глазах выдавал Олькино счастье. Она не легла спать, а, заварив чаю покрепче пила его, заедая сушками и смотрела в просыпавшееся утро, такое новое и от чего-то прекрасное.
Этот роман, как ни странно имел своё продолжение. В какой-то мере Ольке и Валентину Петровичу было легко-их никто не подозревал и не мог заподозрить, так как никто и никогда бы не подумал, что директор может быть с Олькой. Их встречи были наполнены шутками и радостью, а расставания печалью и ожиданием новой встречи. Олька расцветала, а Валентин Петрович казалось, обрёл вторую молодость. Иногда он вывозил Ольку на служебной машине в соседние поселения под предлогом того, что ему на конференции была необходима её помощь. Там их никто не знал, и только там они могли гулять в лесу и по парку ничего не опасаясь, взявшись за руки, никем не замеченные. Это было счастливое время для них обоих. Правда, частенько Валентина Петровича мучили угрызения совести по поводу растления малолетней девочки из интерната, и он хотел завязать эти нелепые непонятные отношения, но Олькины преданные глаза, её девичье, расцветавшее с каждой минутой тело всякий раз останавливали его.
Для Ольки Валентин Петрович был всем. Теперь она не представляла свою жизнь без него. И каждый раз, когда директору приходилось куда-то отлучиться по делам или уехать с женой к родственникам, она тихо плакала в своей комнатке. Ей стало легче только тогда, когда однажды Валентин Петрович подарил ей котёнка- маленький серый пушистый комочек. В тот день Олькиному счастью не было предела. Комочек было решено назвать Килькой. И в те вечера, когда Валентина Петровича не было рядом, Олька лежала вдвоём с Килькой, прижавшись к его маленькому пушистому тельцу, слушала его тревожное, сладкое, детское дыхание.
Зимой следующего года Олька забеременела. Валентин Петрович был в шоке. Он не знал, как это могло получиться. Нет, откуда берутся дети, он, конечно, знал, и поэтому всегда был аккуратен. В том, что это его ребёнок, директор не сомневался. Олька бегала счастливая и представляла, что скоро у неё будет малыш-такой же умный и красивый, как и директор Лицея. Но директор Лицея Олькиного счастья не разделял, так не думал и специально выбрав вечер, заглянул к Ольке в комнатку. Олька липла к нему, обвивала тонкими руками шею и лезла целоваться, что ещё больше раздражало Валентина Петровича. Должно быть, только в эту минуту он окончательно понял, что натворил. Представил, какая поднимется шумиха вокруг, когда Олька родит. Ведь он знал, что Олька не станет скрывать, что это его ребёнок. Может быть, не станет претендовать на роль его жены, но ребёнка прятать, точно не будет. Представил изумлённое лицо своей старой жены, её осуждающий и призирающий взгляд, звонкую пощечину и громкий развод. Представил грустные лица своих детей и их: «Не ожидали мы от тебя папа»...
Валентин Петрович посмотрел в Олькины преданные глаза, глаза которые любили его безмерно, за просто так, за побыть рядом. -Олька-взял он в свои руки её маленькие бледные ладошки. Олька улыбалась.- Мы не можем оставить этого ребёнка,- сорвалось с его губ так жалко, по- предательски. Олька гладила его седые на висках вьющиеся волосы и улыбалась.- Не можем… Не можем… Глупо повторяла она.- Как не можем?,-удивилась она, словно смысл слов только дошел до неё. –Олька,- выдохнул директор.- Никто этого не поймёт. Будет шум, гам, тебе жить спокойно не дадут.
-Да какое нам дело до всех? Искренне не поняла Олька, но руки всё- таки отдёрнула. -Это же будет наш мальчик. У нас же будет мальчик? Игриво спросила она. С такими же карими глазками,-пропела Олька,- с таким же курносым носиком. Валентин Петрович заёрзал на диване. – Оля,- уже жёстче произнёс он.- Мы сделаем тебе аборт. Я найду хорошего врача, пока у тебя не вырос живот. Никто ничего не узнает, а мы будем по-прежнему вметсе-неуверенно сказал он. Ольку хоть все и считали ребёнком, но что такое аборт она знала. Это слово больно ударило по её тонкому слуху. -Аборта не будет-тихо сказала она, почёсывая свернувшегося в клубок рядом с ней Кильку. -Нет будет! Повысил голос директор. -Оля! Почти закричал он. Мне не нужен этот ребёнок, понимаешь?? Не нужен мне и тебе не нужен! Ну, ты же умная девочка, тебе почти 18, ты же всё понимаешь! Валентин Петрович заметался по комнате. Он хватал какой-нибудь предмет с тумбочки и нервно вертел его в руках. Валентин Петрович понимал, что вляпался по самое не хочу. Ему было страшно, страшно как в детстве нашкодившему ребёнку, который разбил любимую мамину вазу, и вот мама с минуты на минуту должна войти в комнату и как следует наказать провинившегося сына. Наконец он успокоился и сел рядом с Олькой. -Завтра за тобой придёт врач и сделает всё тихо и не больно. Ты ничего не почувствуешь. Слышишь? Он взял её тонкие руки, которые сейчас казались серыми безжизненными прутиками. Но Олька брезгливо отдёрнула их. -А сейчас успокойся, попей чайку, согрейся, вон дрожишь вся. Валентин Петрович накинул на Олькины плечи тёплый вязаный шарф. А я пока пойду. Он чмокнул её в лоб и вышел, тихо закрыв за собой дверь. На его душе было мерзко и гадко, но директор знал, что по-другому никак. Он, конечно, понимал, что их отношения больше никогда не продолжаться, и что после аборта он направит Ольку по распределению в другое училище, куда-нибудь подальше от себя, чтобы всё это поскорее забылось. Ольке по началу будет тяжело, но время всё вылечит, она молодая и сильная. Найдёт ещё своё счастье.
На следующее утро, когда Валентин Петрович вместе с врачом пришёл за Олькой, её не оказалось в комнате, как впрочем, и её вещей. Предметы быта были не тронуты, всякие вазочки, статуэтки, подаренные Ольке Валентином Петровичем стояли не месте. Не было только её самой да серого Кильки. От этой пустоты тишина в комнате казалось звенела в углах, поднимаясь к потолку. Здесь стало холодно и совсем не уютно, подумалось вдруг Валентину Петровичу. Как выходила Олька, никто не видел. Она исчезла также тихо, как и появилась здесь-никому не нужная и никем не замеченная девочка из интерната.
Валентин Петрович случайно встретился с Олькой только чрез 6 лет. Их встреча произошла в соседнем крупном городе. Туда Валентин Петрович приехал со своим младшим внуком на открытие нового зоопарка. Директор купил мальчишке порцию розовой сахарной ваты такой большой, что мальчик, как ни старался открыть рот, та на залезала в него полностью, а застывала на детском лице розовыми сладкими брызгами. Директор с внуком подошли к клетке с большим бурым медведем и Валентин Петрович начал объяснять внуку, что это доброе, но в тоже время опасное животное, как вдруг услышал за спиной знакомый голос. -Валя! Кричали сзади. Валя! Иди сюда скорее! Директор обернулся. Рядом с ним стояла темноволосая кареглазая девочка. Она удивлённо уставилась на клетку с медведем и дёргая Валентина Петровича за штанину спросила. -Дядя, а это Миша, правда? Валентин Петрович не успел ответить. К курносой девочке подбежала молодая женщина и подняла девочку на руки. Эта была Олька. Только взрослая и похорошевшая. И хотя её голова была такой же непропорционально большой, как и когда-то, а глаза большие и грустные, она похорошела. В меру накрашенная, в строгом приталенном платье, которое всё ещё выдавало былую хрупкость её девичьей фигуры. Их глаза на мгновение встретились. Руки директора сами собой потянулись к девушке. Олька- прошептал он. И перевёл взгляд на очаровательную курносую девочку, которая с любопытством разглядывала клетку. На встречу им шёл рослый молодой человек с тремя порциями розовой сахарной ваты. -Ну что, пошли? Улыбнулся он и потянул за рукав растерявшуюся Ольку и маленькую кареглазую девочку. Олька ещё раз посмотрела в глаза директора своим огромным ясным взглядом, и в эту минуту Валентин Петрович понял, что Олька простила его.
Вечер близился к своему завершению. И хотя зоопарк был ещё открыт, Валентин Петрович сидел на скамейке и тяжело дышал. Он откопал в кармане таблетку валидола и судорожно засунул её под язык. Маленький внук сидел рядом надувшийся и недовольный, ведь по вине деда они не посмотрели и половину зоопарка. Валентину Петровичу было плохо как никогда. Совесть тяжким грузом опустилась на его сердце и открыла прежнюю рану, которую когда-то давно Валентин Петрович на скорую руку залепил чем-то вроде пластыря. И теперь она принялась кровоточить с новой силой. Директору было жутко и страшно. Он почувствовал себя маленьким мальчиком, который разбил любимую мамину вазу, а она должна прийти с минуты на минуту и как следует наказать его за это.
<o:p> </o:p>
Класс!!!! А еще есть рассказы?