Я точно знаю, что я делала, когда родился мой ребенок. Конец октября 2002 года. Я мою Варю в ванной. Ей 9 месяцев. Антон сидит рядом. И вдруг у меня какая-то резь в животе и мыслеобраз – ребенок. Маленький. Смотрю на Варю. Она уже такая большая: И говорю мужу «Я хочу маленького». Видимо, именно в это время за 1000 км от меня и родился мой сын.

К вопросу усыновления я всегда относилась положительно. В подростковом возрасте, наверное, многих девочек волнует вопрос: «Смогу ли я иметь детей?» И для меня он как-то всегда разрешался очень просто – не смогу родить, значит усыновлю. Когда я лет в семнадцать узнала, что и одинокая женщина может усыновить ребенка, первая мысль была, как сейчас помню: «Вот здорово! Если не выйду замуж и не смогу родить – усыновлю!»

Читать в полной версии

Замуж я вышла. И родить смогла. Даже двоих. И, в принципе, могу родить еще. Когда я родила старшую, Варю, отношение к детям, у которых нет родителей, у меня только обострилось. Я просто не могла думать о них без слез.

Так мы жили, у нас было двое детей – Варя и Миша. Я часто бывала в Интернете, в основном, на конференции «Материнство.ру». И вот однажды к нам на конференцию пришла женщина, Рита. Она рассказала о своих приемных детях и дала ссылку на конференцию «7я.ру. Приемный ребенок». И я пошла по этой ссылке. И оказалась в мире, где у многих, почти у каждого, были приемные дети – удивительно умные, красивые, замечательные малыши и не только малыши. Я была просто потрясена историями, прочитанными там. Стала читать регулярно, изучать юридическую сторону вопроса. Варе тогда только-только исполнилось три года, Мише было полтора.

Потом начала «чисто гипотетически» с мужем разговаривать. Ну, что он мне говорил? Классика… «Мне не нужен чужой ребенок, с генами алкоголиков и мамашами-проститутками». Причем категорично. Не хотел он тратить свое время, нервы и деньги на чужого ребенка. Я не стала настаивать. Потом стала время от времени ему рассказывать истории с конференции 7я. Он слушал краем уха. Показывала фотографии. А дети, скажу я вам – нереально красивые! Я не видела еще ни одного приемного ребенка, чтобы он не был прекрасен как ангел! Как мне показалось, отношение у мужа немного поменялось, но все равно, он считал, что это не для нас.

Пришла весна. И на конференции «7я. Приемный ребенок» вывесили рассказ об одном мальчике… Я посмотрела фото. Он был в одном из домов ребенка далеко-далеко, в Кировской области. Я и раньше его приметила, уж очень он был «по мне». Но он был большой – 4,5 года. Сказали на конференции, что пацан – чудо, но проблемы у него со статусом (то есть родители не лишены родительских прав) и скоро его переведут в детдом. Я «заболела». Рассказала Антону. Был ответ «НЕТ!»

Ну, нет, так нет...

Через пару дней сидели мы с ним в кафе, я смотрела на грязный снег за окном и думала о темноглазом, темноволосом мальчике, имя которого уже катала на языке. Но я молчала – мне же сказали «нет». И тут Антон спросил «Ты все о том парне думаешь?» (а мы не говорили об этом два дня). Я сказала, что да. Тогда он сказал: «Ну ладно, позвони, узнай, что там нужно, давай возьмем его». Я пришла домой, позвонила в опеку того города, и в Дом ребенка. В Доме ребенка мне сказали, что парень классный, умный, здоровый. А опека того города сказала, что у него нет статуса, позвоните через месяц.

На следующий день я пошла в свою опеку. Начитавшись историй о несговорчивых опекских тетеньках, я вооружилась законами и постановлениями и сразу от порога заявила: «Мне нужно собрать пакет документов для заключения о возможности быть опекуном». Меня усадили, расспросили, поговорили, предупредили… Дали список документов и телефон Центра, где проводились занятия для будущих приемных родителей.

И мы стали ходить на занятия. Два раза в неделю, по два часа, всего у нас было четыре занятия. В два часа мы никогда не укладывались – сидели и общались с психологом, пока уже не заканчивался у нее рабочий день. Ей тоже было с нами интересно. За те две недели, что шли занятия, я параллельно собрала все документы. Меня нигде не задерживали – очень быстро выдали все справки, все необходимое. Только медицина была ужасная – ну, сами понимаете, наши поликлиники и диспансеры, очереди из бабушек… На медицину у меня ушло больше всего времени – целых четыре дня. (1 день – сдача анализов, 2 – инфекционист и невропатолог, 3 – диспансеры, 4 день – заключение терапевта и комиссии).

После того, как я собрала документы, я сдала их в опеку, написала заявление. Через неделю я получила заключение. Позвонила в опеку города, где находился ребенок. А там мне сказали, что на ребенка уже есть кандидат… Я была шокирована. Но раз уж есть заключение, мы все-таки решили поехать, побороться за своего парня.

Поехали на машине. 16 часов в дороге – и мы в малюсеньком городке, на самом юге Кировской области, почти уже в Марий-Эл. Дом ребенка. Маленькое здание, бывший детсад. Запах общепитовского супа, детских волосиков, хлорки. Главврач – мужчина лет сорока, с немного усталым лицом. Нам привели мальчика. Я до сих пор слегка дрожу, когда вспоминаю этот момент. Огромные глаза. Нежная-нежная кожа, темные волосы… А в глазах! Он сказал: «Я поеду». Мы ничего не спрашивали – какое право мы имели спрашивать, если нам еще не разрешила ничего его опека? А он уже был на все согласен – заберите меня!

Мы рванули в опеку. «Нет, на ребенка есть кандидат». Мы долго выясняли, есть ли кандидат на самом деле. Я сейчас не буду вдаваться в подробности, видимо, просто мальчик Давид предназначался своей маме.

А мама Катя не разглядела своего сына, который на улице схватил ее за ногу и орал: «Мама!!!» Я смотрела на него с болью, как и на других детей. Я не могла взять его на руки – зачем давать малышу надежду, которая – а я тогда была уверена – не исполнится? Воспитательница отдирала его пальчики от моих джинсов, уговаривая: «Степа, не плачь, к тебе тоже мама приедет!» Во мне все переворачивалось тогда – к скольким из них на самом деле приедет мама? И сколько будут жить в казенных домах всю жизнь? Но мы решили бороться до тех пор, пока ребенок, которого мы так хотели забрать, не окажется в семье – в нашей или в другой, как получится. А Степку Антон запомнил.

Потом мы уехали. А через пару недель мальчика Давида увезла его мама, увезла в Москву. А у меня началась… ну, не депрессия, а ступор легкий… Не хотелось мне ничего… Меня убеждали, что если ребенок мой, то он меня дождется, что сирот у нас в стране, к сожалению, хватит на всех и еще останется, но...

Я как-то вяло уговаривала Антона на одну приглянувшуюся девочку. Он отказался. Сказал, что согласен был бы взять только девочку Соню трех лет, у которой было еще два брата – ее двойняшка и годовасик, вместе с братьями, и… Степу. Какого Степу? Да того, помнишь, «который вот такой!» (тут он делал такое вытянутое лицо). Но я не была согласна ни на троих (это выше моих возможностей), ни на какого-то непонятного Степу, да еще с таким лицом.

Через месяц уехали домой Соня с братьями. Их взяла семья из Москвы. А мы так вяло пообсуждали еще… Ну и вроде как тему закрыли.

1 сентября. Из Яранска возвращается Катя Мальдон – та, которая на 7е начала писать о Яранском Доме ребенка. И показывает новые фотографии. А я смотрела на Степку все-таки летом – чем же он Антона зацепил? И увидела его новые фото. Муж был на работе. Скинула ему по электронной почте ссылки на эти фото.

ICQ сказала «о-оу». Открываю. Там только одно слово «Берем?» Шок. Вдыхаю. Ну что же… «Берем!»

И тишина… Мы боялись об этом говорить. Что ни говори – это все-таки страшно – вот так взять, решиться и к своим малявкам взять еще одного. Меня пугали чисто бытовые трудности, Антона, естественно, финансовые.

Потом я, так робко: «Ну, мы же рванулись за тем парнем весной, чем Степа хуже?» Тишина...

«Мы – да? Или все-таки… нет?» Тишина...

Мы изводили друг друга целый месяц. Идиоты!!! А Степка в это время мерз при выключенном отоплении! В конце концов, глупейшая ссора в полночь закончилась конкретным выяснением отношений, затянувшимся до полчетвертого утра. Переждав мою истерику (не помню из-за чего – из-за всего), Антон спросил, что со мной. Я сказала, что мне надоело жить в подвешенном состоянии, либо он мне говорит да, либо нет!!! И он тогда сказал историческую фразу: «Появление еще одного ребенка в семье для меня вообще НЕ ПРОБЛЕМА!» И тишина...

Я пошла в храм, помолилась, заказала молебен на доброе дело (как мне хотелось думать, что оно будет для всех доброе!). И пошла в опеку. Они повздыхали, поудивлялись, как меня несет-то! Но документы все действительны в течение года, кроме медицины – ее срок действия три месяца. Ее нужно было продлить. Комиссия в поликлинике согласилась, если терапевт одобрит. Терапевт сказала обновить анализы и сделать прививку от дифтерии. Сделала. Медицину продлили.

Забрала пакет документов. Ждали денег. Решили, что я поеду одна, на поезде. Купили билеты. Сказать, что я боялась – не сказать ничего. В голове все время вертелось «ЧТО Я ДЕЛАЮ!!!» Пошла в храм. Поставила свечу Божьей Матери, помолилась о том, чтобы все было, как задумано – все в руках Божьих… Знаете, бывает, что фитилек немного коротковат и свеча гаснет? И моя стала потухать… Мысль – как молния: «Господи, пусть это будет знак – если не надо мне этого делать – свеча погаснет. Если все правильно, то...» И как она вспыхнула! Почти потухшая свеча, с чуть тлеющим фитильком… Она вспыхнула и загорелась таким высоким пламенем! Ну что ж… Детей Бог дает...

Я поехала. Меня тошнило всю дорогу, руки были ледяные. Это был ужас от неотвратимых изменений в жизни. Я знала, что есть ребенок, я ему нужна, ему нужна семья. Но мне было так страшно, хотелось крикнуть: «Остановите поезд, я сойду». Как выяснилось, и оставшегося дома мужа мучили те же мысли. А еще он думал: «А вдруг я ошибся? Вдруг этот мальчик совсем не такой, как нужен нам?»

По приезде я зашла в Дом Ребенка, поздоровалась с главврачом. К детям не пошла – стараюсь не наступать дважды на одни грабли. Пошла сразу в опеку. Там у меня взяли документы и разрешили идти смотреть Стефана – такое его полное имя. Я пошла.

Захожу в группу. Ко мне кидаются двое – девочка Лена с криком: «Это я!» Лена очень ждет, когда за ней кто-нибудь приедет… Да что там – они все ждут… Вторым был Степа с криком: «Мама!» Нет, он не узнал меня, и это никакая не судьба. Просто им, таким малышкам, хочется верить, что однажды дверь откроется и войдет Мама. И, может быть, Папа. И заберут домой. Хотя, что такое «мама» и «домой» – они еще не понимают.

Потом тянулись три дня, что я ждала оформления документов. Обычно это делается за один день, но мне не повезло – были у опеки суды и другие дела, да и билеты были обратно взяты на пятницу. Во время нашей уже, получается, второй встречи, я ничего не почувствовала, никакого «ёканья», о котором все говорят: Ничего. Просто ребенок, маленький, сопливый, в испачканной супом кофточке, пахнущий чем-то неродным. Просто ребенок. Которого я заберу.

Я ходила в Дом Ребенка, гуляла со Степкой. В группе старалась бывать меньше – это очень тяжело. Двенадцать пар глаз смотрят на тебя с надеждой и… тоской. Эти дети намного больше понимают в жизни, чем домашние. Они понимают, что их выбирают. Это ужасно – выбирать ребенка. И знать, что возьмешь одного, а вот такой замечательный Димка останется, и маленькая веселая Светочка останется, и кругленькая нежная Нюсечка...

Даже проводя с ним почти все то время, что он не ел и не спал, я все еще ничего к нему не чувствовала. Всматривалась в его незнакомое лицо, в какие-то слишком взрослые глаза… И ничего не чувствовала.

Мне выдали Степины документы. Провожать нас собрались почти все, кто был на смене. Я его одевала, а меня просили – вы нам напишите, пожалуйста, как он, может, фотографию пошлете? Мы оделись и поехали.

Автобус. Степа боялся, когда дверь открывалась, когда закрывалась, начинал плакать, когда кто-то входил или выходил. Кормила его конфетками «Тик-так» всю дорогу – больше ничего не было под рукой. Вроде, успокаивался. Он просто ничего этого никогда не видел – автобуса, стольких людей… Вокзал. Поезд. Сели. Рев Степки. Он отчаянно боялся. Чужая, в принципе, тетка, забрала его, куда-то везет на чем-то непонятном… Бедный, бедный мой мальчик...

Поездка на поезде была трудной. Степа совершенно не понимал, что творится. Сначала мы ехали до Москвы и были втроем в купе с еще одной женщиной. Сразу видно, что Степа не такой, что он дикий, что он объедается все время, короче, впечатление производит… Либо ребенка очень избалованного, либо ребенка с отклонениями. Ну, сами судите – он жил в четырех стенах по строгому расписанию, еда выдавалась и должна была быть съедена, сон, горшок и все остальное – в куче, по графику. Женщина спросила:

– Он у вас домашний или в садик ходит?

И я ответила:

– Он у меня вообще-то из дома ребенка. Забрала его, везу домой.

– К себе?

– Да.

– Молодец!

После этого она спрашивала, трудно ли собирать документы, ну и все такое. Была очень удивлена, что нетрудно и недолго. Так мы ехали до Москвы. За 16 часов Степа дважды обкакался, один раз описался, и один раз стошнило его от переедания. Он не мог смотреть на еду – что вот она лежит. Надо было есть. Даже когда спать ложился – ревел, что йогурт не доеден. А в самого уже не лезет. Виноград увидел – объелся и обрыгался, как младенец.

В Москве нас встретили знакомые, мы поехали в гости – до нашего поезда было 4 часа. Выяснилось, что Степа в ужасе от любых домашних животных – от морской свинки чуть не в обмороке был. И метро… Ревел на эскалаторе, успокаивался, начинал орать в поезде и т. д.

Наконец, нас посадили в поезд Москва-Архангельск. Опять рев. Разделись. Выяснилось, что мы едем с 3 мужчинами. Они были не рады. Ребенок своим поведением их просто убил. Через пять часов после отправления они стали мне выговаривать, что он неправильно воспитан, и я потом намучаюсь. В конце концов, мне надоело, и я попросила сделать скидку на то, что мы с ребенком всего два дня вместе.

– У бабушки, что ли, жил? (Полный отвращения взгляд на меня.)

– Нет, в доме ребенка. Я его только позавчера забрала под опеку.

Немая сцена. После этого мужики готовы были ему все простить, кормили всем подряд, присматривали за ним в коридоре. И те же вопросы мне – трудно ли оформлять документы? И удивление от моих рассказов, что я не потратила ни копейки и все сделала за три недели. Вот что сделали с людьми наши СМИ, раздувающие проблему сложности с оформлением.

Архангельск. Наши соседи по купе нас «вынесли» и сдали на руки папе. Степа ревел. Как всегда. Поехали домой. В машине Степа опять ревел. Приехали. Зашли в квартиру. Степа остался на лестнице. Стоит. Набычился. Варя вышла, взяла его за руку и завела домой. Посадила на стул и стала снимать ему сапоги. Она, видно, решила, что он маленький совсем.

Разделись, зашли домой. Степик встал в углу коридора, стоял там, раскачивался. Знаете, как они качаются? Сидя – вперед-назад, стоя – ноги на ширине плеч, и с ноги на ногу. Качаются они все. Если качается вся группа – зрелище не для слабонервных. Они качаются, если их поругать, качаются, когда ждут еду… Степа качается, если думает, что он виноват, и что «все плохо». Пока мы ставили ему кровать, я застилала, он все там стоял. Потом Антон показал ему дом. Потом сели кушать. Он пожирал еду – по-другому не скажешь – кусками, заглатывал, давился… Потом обрыгался опять… Положили спать.

Потихоньку он начал адаптироваться. Мы тоже. Это трудно на самом деле – совершенно незнакомый ребенок, уже большой, в твоем доме. Который не знает элементарного, не видел холодильника, все время бесится от незнакомой обстановки, новых эмоций… Трудно было мне первое время адаптироваться к нему, раздражал он меня сильно… И еще я мучилась от того, что другая семья была бы в восторге от такого умного, красивого, доброго и ласкового ребенка, а я не могу радоваться… Адаптация была так же и у мужа, и у обоих наших биологических детей.

Варя, 4 года. Из разговора с ней вскоре после появления Степы дома.

– Мама, а когда у нас Степы не было?

– Варь, ну вот две недели назад не было.

– А где он был?

– Он в другом домике жил, а мы потом его забрали, потому что он наш.

– Не наш! Не наш! Не наш!

– Варя, он никому, кроме нас, не нужен. А так нельзя – чтобы человек был никому не нужен. Так неправильно. Мы его забрали, и теперь он наш.

Сегодня. Ругаю мальчиков за то, что балуются за завтраком. Варя: «Мама! Не кричи на них! Степа мой брат и Миша мой брат – не смей на них орать!»

Прошло время, и Степа очень изменился. Он вырос, вытянулся и заметно потолстел. Он уже довольно хорошо говорит, проблемы с дикцией все равно, конечно, есть – в основном из-за сильно испорченного прикуса. Прикус ужасный видимо оттого, что он сосал палец, не переставая, все раннее детство. Он уже почти не качается – очень редко, в основном, от скуки. Стал избирателен в еде.

Изменилось отношение к нему детей. Они с Варей прекрасно играют в куклы, посуду, он у нее бывает Бу из «Корпорации монстров», Ослом из «Шрека», прекрасным принцем – кем она захочет, тем он и бывает. Еще он у нее «болеет», «ложится спать»… С Мишей они играют машинами. По возрасту он «вписался» точнехонько между биологическими детьми, с Варей у него разница девять месяцев, а с Мишей – ровно год.

Многие спрашивают меня о трудностях. Я начинаю задумываться, что трудного сейчас в моей жизни. Трудно то, что в доме трое детей, и все они маленькие. Что же касается Степы – с ним, пожалуй, легче всего. В Доме ребенка у него было прозвище «Степка-террорист». Меня предупредили, что у него проблемы с поведением, это помимо того, что у него ЗПР. Не знаю почему, но дома он совершенно адекватный ребенок, послушный, ласковый. Договориться с ним очень легко, он мне очень помогает – прибирается, сам одевается. И ЗПР я не вижу у него – он отлично все запоминает, все понимает, рассказывает.

Одна только проблема у нас остается и никак не могу справиться с ней – как я это называю, «виктимное поведение», то есть поведение жертвы. Он всегда готов к чему-то плохому, он всегда «виноват» – так он, видимо, чувствует. Очень часто закрывается руками, если у него перед лицом рукой махнуть. Это очень подавляет меня. Он пугается, если что-то натворит, сразу начинает плакать. А плачет он… Я такого еще не видела… Он плачет как взрослый, практически без звука. Просто давится слезами, рыдает, слезы текут… И без звука почти. Вы видели, чтобы трехлетний ребенок так плакал? Я – нет. То есть он очень часто себя чувствует виноватым и, в принципе, постоянно ждет наказания. При этом раньше он любое наказание воспринимал как должное, сейчас, к счастью, замечаю, что научился обижаться, если ему что-то кажется несправедливым. А еще он очень ласковый ребенок, готов оторваться от любой игрушки, от еды, от мультика, чтобы, как он это называет, «поцелуться», поцеловаться то есть.

Это совершенно особенное чувство – воспитывать приемного ребенка. Ты чувствуешь себя немного Пигмалионом, и это чувство отлично от того, как воспитываешь кровных детей. Да, прошло уже девять месяцев, но я все равно чувствую разницу в том, как я отношусь к Степе и как к биологическим детям. Нет смысла это скрывать. В чем разница? Я больше горжусь, когда именно у него что-то получается. И мне хочется, чтобы это увидели как можно больше людей. Но и больше расстраиваюсь из-за его неуспехов. Я люблю его, но эта любовь немного не такая, как к кровным детям. Эта любовь больше похожа на чувство к другу, наверное, потому, что она построена, выращена из сердца. Он мой ребенок, но в то же время я понимаю, что он – часть чего-то большего.

Вот такой он – мой средний сын, мой третий ребенок.